но пытается осознать, каким образом тот, кого он искал, сумел заранее узнать о его приезде; однако Ролан счел неуместным выказывать свое любопытство, сел на стул, предложенный Кадудалем, и протянул ноги поближе к огню.
— Так это и есть ваша штаб-квартира? — спросил он.
— Да, полковник.
— На мой взгляд, у вас довольно странная охрана, — заметил Ролан, оглядываясь вокруг.
— Вы так говорите, потому что на всем пути от Ла-Рош-Бернара до Мюзийяка не встретили ни души? — поинтересовался Жорж.
— Признаться, мне не встретилась даже кошка.
— Но это отнюдь не доказывает, что дорога не охраняется, — улыбнулся Кадудаль.
— Ну да, возможно, ее сторожат совы, которые всю дорогу перелетали с дерева на дерева, словно сопровождая меня? В таком случае, генерал, беру свои слова назад.
— Так оно и есть, — ответил Кадудаль, — именно эти совы служат мне часовыми; у них прекрасное зрение, ведь они имеют то преимущество перед людьми, что видят ночью.
— Хорошо, однако, что я позаботился навести справки в Ла-Рош-Бернаре, ведь дальше мне не у кого было спросить дорогу.
— Где бы вы по пути ни спросили вслух: «Где мне найти Жоржа Кадудаля?», в ответ вы услышали бы голос: «В селении Мюзийак, четвертый дом справа». Вы никого не видели, полковник, а между тем сейчас около полутора тысяч человек знают, что господин Ролан де Монтревель, адъютант первого консула, ведет переговоры с сыном мельника из Керлеано.
— Но если эти полторы тысячи человек знают, что я адъютант первого консула, почему же они пропустили меня?
— Потому что они получили приказ не только пропустить вас, но и оказать вам любую помощь, если вы будете в ней нуждаться.
— Так вы знали, что я еду к вам?
— Я знал не только то, что вы едете ко мне, но и зачем вы едете.
— Выходит, нет смысла вам это говорить.
— Да, но мне доставит удовольствие услышать то, что вы скажете.
— Первый консул желает мира, но мира общего, а не частичного. Он уже подписал мир с аббатом Бернье, д’Отишаном, Шатийоном и Сюзанне; ему огорчительно видеть, что лишь вы, кого он уважает как храброго и честного противника, упорно противостоите ему. И вот он послал меня непосредственно к вам. Каковы ваши условия мира?
— О, они весьма просты, — с улыбкой сказал Кадудаль. — Пусть первый консул вернет трон его величеству Людовику Восемнадцатому, станет его коннетаблем, его главным наместником, главнокомандующим его сухопутными и военно-морскими силами, и в тот же миг я превращу перемирие в настоящий мир и первым сделаюсь его солдатом.
Ролан пожал плечами.
— Но вы же прекрасно понимаете, что это невозможно, — ответил он, — и первый консул ответил решительным отказом на это предложение.
— Вот поэтому я и намерен возобновить военные действия.
— И когда же?
— Сегодня ночью. Вы, кстати, приехали весьма вовремя и сможете присутствовать при этом зрелище.
— Но ведь вам известно, что генералы д’Отишан, Шатийон, Сюзанне и аббат Бернье сложили оружие?
— Они вандейцы, и от имени вандейцев могут делать все, что им угодно. Я же бретонец и шуан, и от имени бретонцев и шуанов могу поступать так, как сочту нужным.
— Но, генерал, ведь это истребительная война, на которую вы обрекаете этот несчастный край?
— Это подвиг мученичества, на который я призываю христиан и роялистов.
— Генерал Брюн в Нанте, и с ним восемь тысяч бывших французских пленных, которых нам только что вернули англичане.
— У нас, полковник, им так не повезет; синие научили нас не брать пленных. Что же касается численности наших врагов, то мы привыкли не обращать внимания на такие частности.
— Но вы же понимаете, что если генералу Брюну, даже присоедини он к этим восьми тысячам пленных двадцать тысяч солдат, которые перейдут к нему от генерала Эдувиля, таких сил окажется недостаточно, то в случае необходимости первый консул не колеблясь сам двинется против вас во главе стотысячного войска?
— Мы будем признательны первому консулу за честь, которую он нам окажет, — промолвил Кадудаль, — и постараемся доказать ему, что достойны сражаться с ним.
— Он сожжет ваши города!
— Мы укроемся в наших хижинах.
— Он испепелит ваши хижины!
— Мы уйдем в наши леса.
— Подумайте как следует, генерал!
— Окажите мне честь, полковник, останьтесь со мной на сутки, и вы увидите, что я уже все обдумал.
— И если я соглашусь?
— Вы доставите мне большое удовольствие, полковник. Однако не требуйте от меня больше, чем я могу вам дать: сон под соломенной крышей, одну из моих лошадей, чтобы сопровождать меня, и охранную грамоту, чтобы уехать отсюда.
— Согласен.
— Дайте слово, сударь, ни в коем случае не восставать против приказов, которые я буду отдавать, и ни в коем случае не срывать внезапных атак, которые я намерен предпринимать.
— Генерал, мне так любопытно увидеть, как вы будете действовать, что я охотно даю вам слово!
— И сдержите его, что бы ни происходило у вас перед глазами? — настаивал Кадудаль.
— Что бы ни происходило у меня перед глазами, я не буду действующим лицом и замкнусь в роли зрителя. Мне хочется иметь возможность сказать первому консулу: «Я сам все видел».
Кадудаль улыбнулся.
— Ну что ж, вы все и увидите! — сказал он.
В эту минуту дверь распахнулась и двое крестьян внесли накрытый стол, на котором дымился капустный суп и белел кусок сала, а в огромном кувшине, стоящем между двумя стаканами, пенился и переливался через край только что нацеженный из бочки сидр. На столе было два прибора, что полковник должен был воспринять как очевидное приглашение на ужин.
— Как видите, господин де Монтревель, — сказал Кадудаль, — мои молодцы надеются, что вы окажете мне честь отужинать со мной.
— И они совершенно правы, — ответил Ролан, — поскольку я умираю с голоду и, если бы вы не пригласили меня, попытался бы силой получить свою долю.
И, с улыбкой на лице, молодой полковник сел напротив генерала шуанов.
— Прошу прощения за ужин, который я вам предлагаю, — сказал Кадудаль, — ведь мне, в отличие от ваших генералов, не положено полевых денег, и вы несколько расстроили мои финансовые дела, отправив на эшафот моих несчастных банкиров. Я мог бы упрекнуть вас за это, но мне известно, что вы не прибегали ни к хитрости, ни ко лжи, и все было по-солдатски честно. Стало быть, сказать тут нечего. Более того, я должен поблагодарить вас за ту сумму, какую вы мне передали.
— Среди условий, которые выставила мадемуазель де Фарга, выдавая нам убийц своего брата, было требование передать вам те деньги, каких она добивалась от вашего имени. Первый консул и я лишь сдержали данное слово, только и всего.
Кадудаль поклонился; будучи человеком безупречной честности, он счел это вполне естественным.
Затем, обращаясь к одному из бретонцев, принесших стол, он поинтересовался:
— Что ты еще нам подашь, Бей-Синих?
— Фрикасе из цыпленка, генерал.
— Вот меню вашего ужина, господин де Монтревель.
— Да это настоящий пир! Но у меня есть одно опасение…
— Какое же?
— Пока мы будем есть, все будет хорошо, но вот когда настанет время пить…
— Так вы не любите сидр! — воскликнул Кадудаль. — Черт возьми! Я в затруднении. Признаться, сидр и вода — это все, что есть у меня в погребе.
— Не в этом дело. За чье здоровье мы будем пить?
— Так вот что вас беспокоит, господин де Монтревель, — промолвил Кадудаль и с необычайным достоинством добавил: — Мы выпьем за здоровье нашей общей матери, Франции! Мы служим ей с разными умонастроениями, но, надеюсь, с одной и той же любовью. За Францию, сударь! — сказал он, наполняя свой стакан.
— За Францию, генерал! — ответил Ролан, чокаясь с Жоржем.
И, весело сев за стол, оба со спокойной совестью набросились на капустный суп, выказывая аппетит, свойственный молодости, ведь самому старшему из них не было и тридцати лет.
VЗАСАДА
Разумеется, мы не стали бы столь охотно распространяться о Жорже Кадудале, если бы ему не предстояло сделаться одним из главных героев нашего повествования, и не рискнули бы повторяться, если бы нам не требовалось объяснить, с помощью мало-мальски подробного портрета этого необыкновенного человека, почему Бонапарт питал к нему такое огромное уважение.
Увидев его в деле, узнав о возможностях, какими он располагал, мы поймем, почему тот, кто не привык идти навстречу даже своим друзьям, делал это для своего врага.
Услышав гул колокола, вызванивавшего «Аве Мария», Кадудаль вынул из кармана часы.
— Одиннадцать часов, — сказал он.
— Я весь в вашем распоряжении, — откликнулся Ролан.
— Нам надо проделать одну операцию в шести льё отсюда. Вы нуждаетесь в отдыхе?
— Я?
— Да, в этом случае у вас есть час, чтобы вздремнуть.
— Благодарю, это лишнее.
— Раз так, — сказал Кадудаль, — мы отправимся, когда вы пожелаете.
— А ваши бойцы?
— Мои бойцы! О, мои бойцы уже готовы.
— И где же они? — спросил Ролан.
— Да повсюду.
— Черт побери, хотелось бы их увидеть!
— Вы их увидите.
— И когда?
— Когда пожелаете. Мои бойцы — народ скромный, они показываются на глаза, лишь когда я подаю им знак.
— Значит, когда я захочу увидеть их…
— Вы скажете мне об этом, я подам знак, и они появятся.
Ролан рассмеялся.
— Вы сомневаетесь? — спросил Кадудаль.
— Ни в коем случае, однако… В путь, генерал.
— В путь!
Молодые люди запахнулись в плащи и вышли из дома.
— По коням! — скомандовал Кадудаль.
— Какую из этих двух лошадей я могу взять? — спросил Ролан.
— Я подумал, что по возвращении вам доставит удовольствие застать вашу лошадь свежей и отдохнувшей, и потому для сегодняшней вылазки приготовил двух своих. Выбирайте любую наугад, обе хороши, и у каждой в седельных кобурах пара превосходных пистолетов английской выделки.
— Заряженных? — спросил Ролан.