Правительство Республики постановляет следующее:
бывший герцог Энгиенский, обвиняемый в том, что он вел вооруженную борьбу против Республики, в том, что он состоял и поныне состоит на жалованье у Англии, а также участвует в заговорах, которые эта держава составляет против внутренней и внешней безопасности Республики, будет предан суду чрезвычайного военного трибунала, который должен состоять из семи членов, назначенных военным губернатором Парижа, и соберется в Венсене.
Исполнение настоящего указа возложено на верховного судью, военного министра и военного губернатора Парижа.
По военным законам командующий округом должен был сформировать чрезвычайный военный трибунал, собрать его и отдать приказ об исполнении приговора.
Мюрат был одновременно военным губернатором Парижа и командующим округом.
Распечатав указ консулов, который мы сейчас привели и на котором стоит подпись Мюрата, поскольку его вынудили поставить на нем свое имя, военный губернатор выронил бумагу из рук, настолько он огорчился при виде нее. Мюрат был храбр, не рассудителен, но добр. Узнав, что консулы решили арестовать герцога Энгиенского, он, тревожась за жизнь своего шурина, которому каждый раз угрожали новые заговоры, приветствовал это решение; но, когда герцога Энгиенского арестовали и оказалось, что на него, Мюрата, возложена ответственность за ужасающие последствия этого ареста, сердце его дрогнуло.
— О! — в отчаянии воскликнул он, бросая шляпу далеко в сторону. — Стало быть, первый консул хочет запятнать мой мундир кровью!
Затем он подбежал к окну, распахнул его и крикнул: — Запрячь карету!
Как только карету подали, он вскочил в нее, бросив кучеру:
— В Сен-Клу!
Он не желал с первого же раза подчиняться приказу, который считал позором и для Бонапарта, и для себя.
Прорвавшись к шурину, он с волнением и ужасом описал ему свои горестные чувства и терзания. Бонапарт спрятал за непроницаемой личиной беспокойство, которое он и сам испытывал, и, прикрываясь этой нарочитой бесстрастностью, назвал малодушие Мюрата трусостью, а в конце концов сказал ему:
— Что ж, раз вы боитесь, я сам отдам и подпишу приказы, которые будут исполнены в течение сегодняшнего дня.
Напомним, что первый консул приказал Савари покинуть Бивильские скалы, куда тот был послан дождаться принцев и арестовать их в момент высадки на берег. Савари был одним из тех редких людей, которые, отдаваясь, отдают себя целиком, душой и телом; у него не было собственных взглядов, он любил Бонапарта; у него не было политических убеждений, он обожал первого консула.
Бонапарт, и в самом деле, лично составил все приказы и собственноручно подписал их, а затем велел Савари доставить их Мюрату, дабы тот руководил их исполнением.
Приказы эти были подробными и ясными. И потому Мюрат, которого первый консул разнес в пух и прах и грубо выпроводил, был вынужден, изрыгая проклятия и целыми горстями вырывая волосы из своей прекрасной шевелюры, отдать следующее распоряжение:
Военный губернатор Парижа,
исполняя приказ правительства, датируемый сим днем и требующий, чтобы бывший герцог Энгиенский предстал перед чрезвычайным военным трибуналом, состоящим из семи членов, назначенных военным губернатором Парижа, назначает, дабы сформировать вышеуказанный трибунал, семь офицеров, перечисленных далее поименно:
генерал Юлен, командир пеших гренадер консульской гвардии, председатель,
полковник Гитон, командир 1-го кирасирского полка,
полковник Базанкур, командир 4-го полка легкой пехоты,
полковник Равье, командир 18-го пехотного полка,
полковник Барруа, командир 96-го пехотного полка,
полковник Рабб, командир 2-го полка муниципальной гвардии Парижа,
гражданин Дотанкур, майор элитной жандармерии, на которого возлагаются обязанности капитана-докладчика.
Трибунал должен незамедлительно собраться в Венсенском замке, дабы безотлагательно судить там обвиняемого, исходя из обвинений, изложенных в правительственном приказе, копия которого будет передана председателю.
Мы расстались с пленником в тот момент, когда его привезли в Венсен.
Коменданта этого укрепленного замка звали Арель, и он получил свою должность в награду за пособничество в деле Черакки и Арены.
По странному совпадению, его жена оказалась молочной сестрой герцога Энгиенского.
Он не получил никаких приказаний. Его лишь спросили, найдется ли у него место для пленника. Он ответил, что такого места нет, есть только его собственное жилище и судебный зал.
Тогда ему приказали немедленно приготовить комнату, где пленник мог бы спать и ожидать приговора.
Приказ сопровождался распоряжением заранее вырыть во дворе могилу.
Арель ответил, что сделать это затруднительно, поскольку двор крепости вымощен камнем. Стали искать, где можно вырыть могилу. В итоге выбор пал на оборонительный ров замка, где, и в самом деле, заблаговременно была вырыта могила.
Принц прибыл в Венсен в семь часов вечера. Он умирал от голода и холода, но выглядел не опечаленным, а лишь слегка обеспокоенным. Его комнату еще не протопили, так что комендант принял его в своей квартире. За едой для него послали в деревню. Принц сел за стол и пригласил коменданта поужинать вместе с ним.
Арель отказался, но не ушел, чтобы быть в распоряжении принца.
Тот задал ему множество вопросов о Венсенском донжоне и о событиях, которые там происходили, и рассказал, что вырос в окрестностях этого замка; беседу он вел непринужденно и доброжелательно.
Затем, возвращаясь к своему собственному положению, спросил:
— А кстати, дорогой комендант, знаете ли вы, что со мной собираются сделать?
Комендант этого не знал и ничего не мог сказать на сей счет. Однако его жена, лежавшая в алькове, скрытом за пологом, слышала все, что происходило, и приказ вырыть могилу так ясно открыл ей будущее, что она изо всех сил сдерживала рыдания.
Мы уже говорили, что она была молочной сестрой принца.
Утомленный поездкой, принц поспешил лечь в постель. Но, прежде чем он смог уснуть, в его комнату вошли лейтенант Нуаро, командир эскадрона Жакен, капитан Дотанкур и пешие жандармы Лерва и Тарси и в присутствии гражданина Молена, капитана 18-го полка, которого докладчик выбрал в качестве секретаря трибунала, приступили к допросу.
— Ваши имена, фамилия, возраст и звание? — задал вопрос капитан Дотанкур.
— Я Луи Антуан Анри де Бурбон, герцог Энгиенский, родившийся второго августа тысяча семьсот семьдесят второго года в Шантийи, — ответил принц.
— Когда вы покинули Францию?
— Точно сказать не могу, но думаю, что я уехал шестнадцатого июля тысяча семьсот восемьдесят девятого года, вместе с моим дедом принцем де Конде, моим отцом герцогом Бурбонским, графом д’Артуа и детьми графа д’Артуа.
— Где вы жили после того, как покинули Францию?
— Покинув Францию, я вместе со своими родственниками, за которыми все время следовал, перебрался из Монса в Брюссель; оттуда мы направились в Турин, к королю Сардинии, где провели около шестнадцати месяцев; оттуда, по-прежнему вместе с родственниками, я уехал в Вормс и жил в его окрестностях, на берегу Рейна; затем, когда был сформирован корпус Конде, я состоял в нем всю войну, а перед этим проделал кампанию тысяча семьсот девяносто второго года в Брабанте с корпусом Бурбона, в армии герцога Альберта.
— Куда вы удалились после того, как между Французской республикой и австрийским императором был заключен мир?
— Мы закончили последнюю кампанию в окрестностях Граца; именно там армия Конде, состоявшая на английском жалованье, была распущена. Я по собственной воле оставался в Граце и его окрестностях в течение восьми или девяти месяцев, ожидая известий от моего деда, перебравшегося в Англию и обсуждавшего там вопрос денежного содержания, которое должны были мне выплачивать. Тем временем я испросил разрешения кардинала де Рогана на переезд в его владения, в Эттенхайм-им-Брайсгау. На протяжении двух лет я жил в его владениях. После смерти кардинала я официально попросил у курфюрста Баденского позволения продолжать жительствовать там, и такое позволение было мне дано.
— Бывали ли вы когда-нибудь в Англии, и выплачивает ли вам эта держава денежное содержание?
— Я никогда не был в Англии, однако Англия выплачивает мне денежное содержание, и это единственный источник моих доходов.
— Поддерживаете ли вы сношения с французскими принцами, укрывшимися в Лондоне, и давно ли вы виделись с ними?
— Естественно, я поддерживаю переписку с отцом и дедом, но я не видел их, насколько могу вспомнить, с тысяча семьсот девяносто четвертого или девяносто пятого года.
— В каком чине вы служили в армии Конде?
— Командира передового отряда; до тысяча семьсот девяносто шестого года я служил волонтером в штаб-квартире моего деда.
— Знакомы ли вы с генералом Пишегрю?
— Полагаю, что я никогда его не видел, и у меня не было с ним никаких сношений; знаю, что он хотел увидеться со мной, и я рад, что не познакомился с ним, если правда, что он хотел воспользоваться какими-то гнусными средствами, в чем его обвиняют.
— Знакомы ли вы с господином Дюмурье и имеете ли вы с ним сношения?
— Не более, чем с Пишегрю, я никогда его не видел.
— Поддерживаете ли вы после заключения мира переписку с кем-нибудь во Французской республике?
— Я писал нескольким своим друзьям, но письма не такого рода, какие могут беспокоить правительство.