Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая — страница 87 из 136

Он провел месяц или два в этом страхе, который в итоге улетучился так же, как прежде улетучилась надежда.

До того время для него остановилось, ибо душу его раздирали, сменяя друг друга, два противоположных чувства.

Он заскучал и попросил книг.

Ему их принесли.

Он попросил карандаши, рисовальную бумагу и математические инструменты.

Ему их принесли.

Он попросил чернил, писчую бумагу и перья.

Ему их принесли.

Затем, когда наступили долгие зимние ночи и уже в четыре часа дня в его камере становилось темно, Эктор попросил лампу, которую, хотя и не без помех, ему тоже принесли. Он получил разрешение прогуливаться в саду по два часа в день, однако не пользовался этим разрешением из страха быть узнанным. Так продолжалось три года.

У избранных натур существует возраст, когда несчастье лишь добавляет к их физической красоте еще и нравственные достоинства.

Эктору только-только исполнилось двадцать пять лет, и он был исключительной натурой. Во время этого долгого заточения лицо его утратило юношеские краски, сияющая свежесть щек сменилась матовой смуглостью; глаза стали больше из-за постоянных попыток вглядываться в темноту; борода выросла и изысканно обрамляла лицо, выражение которого имело три почти неразличимых оттенка, настолько они слились воедино: задумчивость, мечтательность и грусть.

Потребность расходовать свои физические силы, присущую молодым людям, он удовлетворял посредством гимнастических упражнений; он попросил принести ему пушечные ядра разного веса и в итоге научился поднимать их и жонглировать ими, сколько бы они ни весили.

Используя привязанный к потолку канат, он упражнялся в лазании по нему лишь с помощью рук. Короче говоря, все те упражнения современной гимнастики, какими в наши дни довершается воспитание молодого человека, он придумал сам, но не для того, чтобы довершить свое воспитание, а исключительно для того, чтобы развлечься.

Кроме того, в течение этих трех лет тюремного заключения Сент-Эрмин глубоко изучил все то, что можно было изучить самостоятельно, — географию, математику, историю. С юности страстно мечтая о путешествиях, свободно владея немецким, английским и испанским языками, он в полной мере использовал данное ему разрешение получать книги и путешествовал по географическим картам, не имея возможности путешествовать на самом деле.

В особенности же Индия, которую еще недавно с таким ожесточением оспаривали у англичан Хайдар Али, его сын Типу-Саиб, бальи де Сюффрен, Бюсси и Дюплекс, привлекала все его внимание и служила предметом его ученых занятий, хотя, полагая себя обреченным на пожизненное заключение, он не думал, что эти знания когда-нибудь ему послужат.

Он уже привык к такой жизни, и приказ предстать перед министром полиции стал для него огромным событием, и признаться, подчиняясь этому приказу, он почувствовал, как в его душу закрадывается смутный страх.

Эктор узнал Фуше сразу же; Фуше совершенно не изменился, если не считать того, что теперь он носил шитый золотом мундир и именовался монсеньором. Иначе обстояло дело с Сент-Эрмином: Фуше, чтобы узнать узника, пришлось вглядеться в него.

Как только Сент-Эрмин оказался перед министром полиции, в нем разом пробудились все его воспоминания.

— Ах, сударь, — сказал он, первым прерывая их взаимное молчаливое разглядывание друг друга, — так вот как вы сдержали данное мне слово!

— Вы еще сердитесь на меня за то, что я вынудил вас жить? — промолвил Фуше.

Сент-Эрмин грустно улыбнулся.

— Разве это значит жить, — спросил он, — если ты находишься в камере размером в двенадцать квадратных футов с зарешеченными окнами и двумя замками в каждой двери?

— И все же в камере размером в двенадцать квадратных футов свободнее, чем в гробу длиной в шесть футов и шириной в два.

— Как бы ни был тесен гроб, мертвому в нем всегда покойно.

— Стало быть, сегодня вы будете просить о смерти с той же настойчивостью, с какой делали это, когда я видел вас в последний раз? — спросил Фуше.

Сент-Эрмин пожал плечами.

— Нет, — ответил он, — прежде я ненавидел жизнь, теперь же стал безразличен к ней; впрочем, коль скоро вы послали за мной, разве это не означает, что пришел мой черед?

— С чего бы это должен прийти ваш черед? — спросил Фуше.

— Ну, раз покончили с герцогом Энгиенским, с Пишегрю, с Моро и Кадудалем, то, мне кажется, по прошествии трех лет настало время покончить и со мной.

— Дорогой мой сударь, — ответил Фуше, — когда Тарквиний вознамерился передать свои приказы Сексту, он сшибал в своем саду не все маки подряд, а лишь головки самых высоких.

— Как прикажете понимать ваш ответ, сударь? — краснея, спросил Эктор. — Моя голова находится чересчур низко, чтобы ее снесли с плеч?

— Я вовсе не хотел обидеть вас, сударь, но признайтесь самому себе, что вы не принц крови, как герцог Энгиенский, не победитель, как Пишегрю, не великий полководец, как Моро, не знаменитый мятежник, как Жорж.

— Вы правы, — опустив голову, ответил Эктор, — я ничто рядом с теми, кого вы сейчас назвали.

— Но, — продолжал Фуше, — исключая принца крови, вы можете стать равным любому из них.

— Я?

— Несомненно. Разве с вами во время вашего заключения обращались как с человеком, который никогда не выйдет из тюрьмы? Разве все это время пытались сломить ваш дух, растоптать вашу душу или растлить ваше сердце? Разве вам не предоставляли все, о чем вы просили? Разве это не доказывает вам, что некая дружеская сила заботилась о вас? Три года, подобные тем, какие вы провели в тюрьме, сударь, вовсе не наказание, а дополнение к воспитанию, и если предположить, что природа предназначила вам быть мужчиной, то именно этих трех лет испытаний вам и недоставало.

— Но в конце концов, — с некоторым раздражением воскликнул Сент-Эрмин, — ведь я же приговорен к какому-то наказанию? Так к чему я приговорен?

— Вы должны вступить в армию рядовым солдатом.

— Но это же понижение в чине.

— А какой чин был у вас среди ваших грабителей дилижансов?

— Что?

— Я спрашиваю вас, кем вы были в обществе Соратников Негу.

Эктор опустил голову.

— Вы правы, — сказал он, — я буду рядовым солдатом.

— И гордитесь этим, сударь: Марсо, Гош, Клебер начинали рядовыми солдатами и стали великими военачальниками; Журдан, Массена́, Ланн, Бертье, Ожеро, Брюн, Мюрат, Бессьер, Монсе, Мортье, Сульт, Даву, Бернадот, нынешние маршалы Франции, — почти все они начинали как рядовые солдаты; начните, как они, и вы закончите так же.

— Но будет дан приказ держать меня в нижних чинах.

— Вы выкрутите руки вашим начальникам, совершая блистательные подвиги.

— Я буду вынужден служить правительству, которое не питало сочувствия к моей семье и не может рассчитывать на сочувствие с моей стороны.

— Признайтесь, сударь, что в пору, когда вы нападали на дилижансы в Вернонском лесу, вы еще не имели времени утвердиться в своих симпатиях и антипатиях; вы подчинялись семейной традиции, а не разумным доводам. Оказавшись в тюрьме, бросив взгляд на историю прошлого и на перспективы будущего, вы должны были заметить, что старый мир рухнул и на его обломках вырастает новый мир. Все, что представляло этот старый мир, все, что было связано с ним, умерло — насильственно, по воле рока, по воле Провидения. От монаршего трона до последнего армейского чина, от высших магистратов до последнего деревенского мэра — всюду вы видите лишь новые лица; да и в самой вашей семье случился похожий раскол: ваш отец и оба ваши брата принадлежали прошлому, тогда как вы принадлежите новому миру; и то, что, уверен, происходит в вашем сознании в эту самую минуту, убеждает меня в моей правоте.

— Вынужден признаться, сударь, что в ваших словах есть много верного, и точно так же, как Людовик Шестнадцатый и Мария Антуанетта были представителями древних династий, к которым они принадлежали, Бонапарт и Жозефина, оба невысокого рода, являются представителями нового времени.

— Я доволен, что не ошибся; как я и предвидел, вы человек умный.

— Могу ли я, чтобы окончательно стереть следы прошлого, поступить на военную службу под другим именем?

— Да; и вы не только можете поступить на военную службу под другим именем, но и имеете право выбрать род войск, в котором вынуждены будете служить.

— Благодарю вас.

— Есть ли у вас какие-либо предпочтения?

— Никаких; по какому бы пути я ни пошел, я сделаюсь пылинкой на ветру.

— Зачем же позволять ветру нести себя, когда можно противостоять ему? Хотите, я дам вам совет, сударь, по поводу рода войск, в каком вам лучше служить?

— Давайте, сударь.

— Мы вот-вот вступим в ожесточенную войну с Англией, в морскую войну; вы стоите перед выбором рода войск — станьте моряком.

— Я подумаю, — сказал Эктор.

— У вас в семье есть примеры в прошлом: пятеро из ваших предков, носивших то же имя, что и вы, начиная с Эли де Сент-Эрмина, командира эскадры в тысяча семьсот тридцать четвертом году, занимали высокие должности на флоте; да и брат вашего отца был капитаном первого ранга, о чем вы знаете лучше других, поскольку в возрасте четырнадцати лет служили под его командованием в качестве гардемарина и ученика лоцмана; так что, считай, ваше морское образование будет более чем наполовину завершено, когда вы поднимитесь на палубу судна.

— Раз вы так хорошо осведомлены о том, что в течение полутора веков происходило в нашей семье, не могли бы вы сказать мне, сударь, что стало с моим дядей? Ведь в течение трех лет, пока я был в тюрьме, я был отрезан от всего мира.

— Ваш дядя, верный слуга короля, подал в отставку после смерти герцога Энгиенского и вместе с двумя вашими кузинами уехал в Англию.

— Через сколько дней я должен отбыть к месту назначения?

— А сколько времени вам понадобится, чтобы вернуться домой и уладить все дела?

— Мои дела будут улажены быстро, ибо я предвижу, что все мое состояние конфисковано.

— Ваше состояние всецело в вашем распоряжении; и если ваш управляющий вас не обкрадывает, то вы обнаружите в ящике стола вашу ренту за три года, триста тысяч франков — неплохое начало военной службы для матроса.