Метр Стальная Рука, для которого церемониал дуэли был священ, начал с того, что сбросил с себя сюртук и жилет и эфесами вперед протянул Рене обе шпаги.
И тут обнаружилось, что в своем стремлении поскорее вооружиться метр Стальная Рука ошибся и, полагая, что берет две дуэльные шпаги, взял вместо этого шпагу и рапиру.
Рене, только сейчас заметивший эту ошибку, быстро потянул на себя рапиру; увидев в руках молодого человека клинок с пуговкой на конце, все принялись смеяться.
Метр Стальная Рука огляделся вокруг, желая узнать причину веселья, и вскоре заметил, что у Рене в руках рапира, а у него самого — шпага.
— Я ведь сказал, сударь, — промолвил Рене, — что вы еще не до конца проснулись, но, впрочем, вы осуществили мои желания; защищайтесь, прошу вас, и не щадите меня.
И он занял положение к бою.
— Но как же так! — закричали присутствующие. — Нельзя, чтобы вы защищались рапирой, когда на вас нападают со шпагой!
— Тем не менее, — строгим тоном ответил Рене, — если вы вынудите меня драться с ним завтра на дуэли, пользуясь равным оружием, мне, чтобы не выглядеть фанфароном, придется убить его, а это ввергнет меня в вечную печаль. Ну же, господин Стальная Рука, как видите, я жду вас: бьемся до первой крови, если хотите; и, чтобы меня не обвинили в мошенничестве, я, с позволения нашей хозяйки, поступлю так же, как и вы.
И, сбросив на кресло свою моряцкую куртку и жилет, Рене остался в рубашке из тончайшего батиста, ослепительная белизна которой резко контрастировала с суровым небеленым полотном рубашки метра Стальная Рука.
Затем, мгновенно развернувшись на месте, он снова занял положение к бою, опустив острие рапиры книзу и приняв такую изящную позу, что зрители не смогли удержаться от аплодисментов, которые не были приняты в случае обычного состязания.
Эти аплодисменты вывели из себя фехтмейстера, и он тут же бросился на противника.
И тогда такое же представление, какое было дано утром при свете солнца, повторилось вечером при свете канделябров. Метр Стальная Рука призвал на помощь себе весь запас фехтовального искусства, содержащий прямые удары, обманные движения и ответные уколы, и каждый удар был отражен со спокойствием, хладнокровием и приводившей в отчаяние простотой; наконец, последнее обманное движение фехтмейстера оказалось настолько ловким, что кончик его шпаги, не коснувшись кожи, зацепил рубашку и проделал в ней широкую прореху, оставившую грудь молодого человека наполовину обнаженной.
Рене рассмеялся и, обращаясь к противнику, сказал:
— Подберите вашу шпагу, сударь.
И в то же мгновение он клинком своей рапиры так ловко и с такой силой зацепил оружие метра Стальная Рука, что оно отлетело на десять шагов назад.
Пока фехтмейстер подбирал шпагу, к чему его призвали, Рене окунул в чернильницу пуговку своей рапиры.
— Теперь, — заявил он, — я нанесу вам три удара, и три этих удара наметят треугольник на вашей груди. В настоящей дуэли любой из трех этих ударов был бы смертельным. Когда мы станем добрыми друзьями, что, надеюсь, не замедлит случиться, я научу вас парировать их.
И в самом деле, как и было сказано, он провел три молниеносных выпада, а после третьего отскочил назад: пуговка его рапиры оставила три черных пятнышка на правой стороне груди фехтмейстера, и три эти точки образовывали треугольник настолько правильный, как если бы он был намечен циркулем.
Затем Рене положил рапиру на стул, снова надел жилет и куртку, взял шляпу, протянул руку противнику, отказавшемуся подать ему свою, пожал руку Сюркуфу, поцеловал руку его жене, попросив у нее прощения за то, что дважды в течение дня нарушил правила приличий, первый раз — выпив одним глотком три бутылки шампанского, а второй — устроив зрелище дуэли, и, попрощавшись с остальными дружеским взглядом и изящным жестом, вышел.
Как только дверь за ним затворилась, а метр Стальная Рука отправился переодеваться в оружейный зал, все принялись восхвалять новобранца капитана «Призрака».
— Но что, в конце концов, могло заставить подобного щеголя наняться простым матросом?! — воскликнул Сюркуф.
— Я знаю, — шепнула на ухо мужу г-жа Сюркуф.
— Ты знаешь?
— Любовная печаль.
— Как ты догадалась?
— Сквозь прореху в его рубашке я увидела, как на груди у него блеснула золотая цепочка, на которой висит медальон с алмазным вензелем.
— Возможно, насчет любви ты угадала верно, — сказал Сюркуф, — но что заставило столь благовоспитанного человека наняться простым матросом?
— Относительно этого я ничего не знаю, — сказала она.
— Но именно в этом и состоит секрет, — промолвил Сюркуф.
На другой день Рене разбудили Сюркуф и метр Стальная Рука.
Хорошенько подумав ночью, а главное, получив добрый совет от Сюркуфа, фехтмейстер явился принести Рене свои извинения.
LIVОТПЛЫТИЕ
Через неделю после событий, о которых мы только что рассказывали, то есть ближе к концу июля, крепостные стены Сен-Мало, обращенные на внутреннюю бухту и внешнюю гавань, равно как и скалы Сен-Сервана, исчезнувшие ныне под насыпной дорогой, были усеяны зрителями, жаждавшими увидеть зрелище, которое почти каждый день повторяется в морских портах, но, тем не менее, никогда не наскучивает; все корабли в порту были украшены флагами, на всех домах, обращенных лицом к порту, развевались стяги, а из глубины внутренней гавани выплывал необычайно красивый бриг водоизмещением в четыреста тонн, который буксировали четыре лодки с двенадцатью гребцами на каждой; все они распевали, перекрывая шум толпы и отбивая каждый слог, следующую корсарскую песню, призванную вселять бодрость в гребцов:
Плывет корсар, сам черт ему не брат,
С мечтою о победе, с надеждой на возврат!
Вражинам смерть, кричим, а Франции виват!
Мы покидаем с грустью родимый Сен-Мало,
Стучит о воду шумно длиннющее весло.
Мы покидаем с грустью родимый Сен-Мало,
Стучит о воду шумно длиннющее весло.
Вражинам смерть! С добычей нам всегда везло!
В открытом море открой глаза вовсю, народ:
Корабль чужой чем больше, тем больше и доход!
В открытом море открой глаза вовсю, народ:
Корабль чужой чем больше, тем больше и доход!
Вражинам смерть наш принесет поход,
И по волнам несемся мы, ей-ей,
Летучих рыб резвей!
В это время буксирные лодки и бриг вступили в узкий фарватер, отделявший Сен-Серван от Сен-Мало, и под бушпритом открылся взорам превосходно изваянный из дерева скелет в саване, поднимающий могильную плиту и являющийся взору.
Это был «Призрак», только что построенный на собственные деньги капитана Сюркуфа: предназначенный для того, чтобы плавать в тех водах, что уже стали театром подвигов храброго капитана, он должен был появиться, словно призрак, в Атлантическом и Индийском океанах.
Едва вся эта толпа, усеявшая скалы, забравшаяся на крепостные стены и скопившаяся в окнах, оказалась, так сказать, в соприкосновении с людьми в лодках, она в едином порыве закричала: «Да здравствует "Призрак”! Да здравствует его экипаж!», на что гребцы, подняв весла и поднявшись сами, ответили криком: «Да здравствует Сюркуф! Да здравствует Франция!»
Пока малоинцы пересчитывали шестнадцать 12-фунтовых орудий, высовывавших сквозь порты свои шеи, не говоря о длинной 36-фунтовой пушке на поворотном столе, установленной на носу, и с удивлением взирали на то, что из капитанской каюты выглядывают жерла двух 24-фунтовых орудий, матросы снова сели и продолжили петь, буксируя корабль дальше, вплоть до фасада дома Сюркуфа:
Немалый от добычи получив барыш,
Я курс взял на столицу, на Париж.
Вражинам смерть, кабатчикам бакшиш!
Но тут меня один судейский, чем не пират,
Упек в тюрьму и всех лишил деньжат.
Но тут меня один судейский, чем не пират,
Упек в тюрьму и всех лишил деньжат.
Вражинам смерть, но и столичным я не брат!
Свободу обретя, вернулся я назад,
Руками прикрывая свой тощий голый зад.
Свободу обретя, вернулся я назад,
Руками прикрывая свой тощий голый зад.
Вражинам смерть, но есть похуже гад!
Пират такой, когда он входит в раж,
Не англичан берет на абордаж.
Пират такой, когда он входит в раж,
Не англичан берет на абордаж.
Вражинам смерть, но вот какой вираж:
Видать, и прокурор, и адвокат — бандит?
Так вот на чем, выходит, свет стоит!
Так они достигли Динанских ворот, то есть оказались напротив дома Сюркуфа. В окнах дома можно было заметить жену корсара, его сына, родственников и друзей; все они явно пребывали в нетерпении и уже хмурили брови, поскольку ни одного человека из экипажа Сюркуфа еще не было на борту, хотя пробило одиннадцать, а погрузка должна была состояться ровно в полдень. Капитан послал своего старшего помощника, Блеаса, выяснить, чем заняты его люди, собравшиеся в доме г-жи Леру и на Поперечной улице. Блеас вернулся и вполголоса сказал ему, что, подобно тому как Цезаря, отправлявшегося в Испанию, задержали в Субуре кредиторы, экипаж «Призрака» задерживают ростовщики-евреи, ссудившие матросам деньги, которые те обязались вернуть из своих задатков, и не намеренные выпускать должников, если те не расплатятся с ними. Рене, находившийся рядом с Сюркуфом и видевший, что тот готов вмешаться в это дело лично, спросил у капитана разрешения отправиться туда вместо него и посмотреть, нет ли возможности уладить спор между должниками и кредиторами полюбовно.
Тот, кто не видел отправления судна, оказавшегося в таком положении, в каком оказался корабль Сюркуфа, лишился самого своеобразного и любопытного зрелища, которое только можно вообразить.
Как только матросы получают аванс в конторе, где производится учет военнообязанных моряков, жены и кредиторы нападают на бедняг, чтобы отнять у них все, что только можно; но следует сказать, что в этот критический момент жены, вообще говоря, ведут себя еще хуже, чем кредиторы: крики, слезы и стенания этих заплаканных супруг примешиваются к угрозам ростовщиков и в конечном счете заглушают их; вот почему, какими бы жадными ни были процентщики, женщинам почти всегда платят первым; к тому же эти презренные хищники знают, что в глазах населения и даже в глазах судей женщины заведомо правы в споре с ними; и потому, хотя и вырывая на себе волосы, они почти всегда, но крайне неохотно, позволяют провести семейные расчеты вперед своих; но как только с последней из этих женщин расплачиваются, стервятники с новой яростью нападают на своих жертв. И в этом случае, если первые матросы, к которым обращаются со своими требованиями ростовщики, выказывают себя сговорчивыми и платят, их пример оказывается весьма действенным: прочие матросы, кто с проклятиями, кто со вздохами, позволяют деньгам утекать из их рук; но если первый кредитор недостаточно благоразумен и не удовлетворяется половиной затребованной им суммы, при том что даже эта половина приносит ему отличный барыш, и если первый должник оказывается строптивым и, готовый взбунтоваться, призывает к бунту своих товарищей, так что вмешательство полиции становится неизбежным, вот тогда матрос и неумолимый кредитор начинают состязаться в нападках, достойных тех, каким предавались, вызывая на бой своих противников, герои Гомера.