«Возвращайся к своему барону, — ответил он парламентеру. — Его замок принадлежит мне, и нет нужды заключать договор; всем, кто живет в замке, будет сохранена жизнь».
Парламентер удалился. Разбойники Такконе принялись выражать недовольство тем, что их главарь готов так мягко обойтись с бароном; но тот, ухмыляясь и пожимая плечами, сказал:
«Кто вам сказал, что, если мы останемся у стен этого проклятого замка надольше, к нему не придет какое-нибудь подкрепление? Неужто вы думаете, что, если бы я не пообещал сохранить им жизнь, они сдались бы? Вот войдем в замок, там и посмотрим, кому жить, а кому умереть».
С наступлением темноты ворота замка отворились; передав ключи Такконе, барон Федеричи намеревался выйти из замка вместе со своей семьей.
«Куда это ты, вероотступник? — промолвил Такконе, преграждая ему путь. — Задержите его, а я пока осмотрю замок».
Вообразите, дорогой граф, — продолжал генерал Ренье, — что там происходило, когда эта свора убийц заполнила покои: все шкафы были открыты и обшарены, все сундуки сломаны, а из обломков сложен во дворе огромный костер, куда швыряли картины, мебель и все прочее, что не могло пригодиться разбойникам; и все это творилось на глазах барона, который со связанными руками и ногами ожидал приговора, который должен был вынести ему победитель.
Когда разграбление закончилось, он услышал угрожающие вопли и увидел, как в его сторону, спотыкаясь и приплясывая, с факелами в руках идут охмелевшие разбойники; тем временем нараставшее с каждой минутой зарево давало знать, что замок охвачен пожаром.
Выйдя во двор, где несколько разбойников караулили барона, Такконе подошел к нему и, издевательски нацепив ему на голову старую шляпу и принеся извинения за то, что так долго держал его в потемках, приказал зажечь свет.
Как только он дал этот приказ, к костру поднесли огонь, и пламя, мгновенно охватившее груду сухого дерева, взвилось к небу, словно огненный язык змеи.
«О Господи! — воскликнул Такконе. — Воистину грешно, чтобы такой прекрасный свет сиял впустую. Ну же, ну же, друзья, встанем с дамами в круг. Синьор Федеричи ведь не видит ничего дурного в том, что его жена и его дочери радушно примут нас в замке».
И, подавая тем самым знак, он схватил за руку одну из дочерей барона, в то время как его сообщники похватали других дочерей барона, баронессу и ее горничную; в конце концов все женщины, обитавшие в замке, оказались вовлечены в этот хоровод и были вынуждены танцевать вокруг костра.
При виде этого зрелища барон сделал усилие, вырвался из удерживавших его рук, бросился в самую середину костра, осевшего у него под ногами, и исчез в пламени.
«Ну и ну! — обратился Такконе к своей партнерше по танцу. — До чего же нехороший у вас отец: не хочет присутствовать на свадьбе своих дочерей! А вот от малыша, по правде говоря, нам никакого проку нет, отправим-ка мы его к папочке».
И, схватив шестилетнего ребенка за ногу, он бросил его в костер.
Женщин изнасиловали и тоже бросили в огонь.
Из всей этой несчастной семьи чудом выжил лишь мальчик: когда Таконне швырнул его, он упал по другую сторону костра, возле отдушины подвала, заполз туда и отделался вывихом ноги.
Все эти подвиги придавали Такконе все большую смелость. Однажды он дошел в своей дерзости до того, что отправил вызов командиру батальона, который в назначенный день должен был выйти со своими солдатами из Козенцы. Такконе назначил ему встречу в местечке под названием Лаго, на дороге из Козенцы в Рольяно.
Офицер лишь посмеялся над этим вызовом и с обычной военной спесью не принял его всерьез.
Между тем батальон получил приказ выступить из Козенцы; войдя в тесное ущелье, солдаты внезапно увидели, что с вершины горы катятся и со страшным грохотом низвергаются огромные гранитные глыбы.
От падения этих глыб земля дрожала, словно при землетрясении; одновременно откосы гор словно озарились огнем, и на солдат обрушился град пуль, пущенных невидимыми руками.
Менее чем за час от батальона, который все это время впустую расходовал патроны, осталось всего двадцать три солдата во главе с двумя офицерами, Филанджери и Гуараши, единственными, кто уцелел в этой бойне.
Такконе приказал привести их к нему.
«Солдаты, — сказал он, — по правде сказать, судьба ваша печальна. Я охотно предоставил бы вам свободу, если б раньше не дал зарок святому Антонию не щадить никого из вас. Тем не менее, принимая во внимание, что вы пошли воевать не по собственной воле, а подчиняясь безжалостному закону о призыве, я исполнен жалости к вам. Но, чтобы получить мое прощение, вам следует дать доказательство раскаяния. Так вот, этим свидетельством раскаяния явится то, что вы собственными руками убьете двух своих офицеров. Если вы это сделаете, то, клянусь Пречистой Девой, я сохраню вам жизнь, но если откажетесь, то все вы умрете, и солдаты, и офицеры».
Получив такое предложение, солдаты застыли на месте: ни один из них не хотел обагрять руки кровью своих командиров; но оба офицера, видя, что собственная гибель неизбежна и что солдаты, убив их, получат шанс на спасение, приказами и мольбами, но лишь после долгих настояний, добились согласия солдат расстрелять их.
Однако оба мученика еще бились в последних конвульсиях, когда по знаку Такконе разбойники бросились на пленников, раздели их, чтобы не замарать кровью их одежду, и на глазах у Такконе закололи кинжалами.
С тех пор, — продолжил генерал Ренье, — его стали называть Такконе Палач. Вот этого человека и надо поймать.
CXVIЖЕЛЕЗНАЯ КЛЕТКА
Рене придвинул к себе карту местности, разложенную перед генералом.
— Позвольте, — сказал он, — я сам изучу дороги. Не хочу брать проводника: они предавали меня.
Генерал указал пальцем на деревню Паренти, затерянную в центре темного пятна, которое обозначало лес; однако на том же темном пятне можно было различить довольно ясно прочерченную дорогу и едва заметную тропинку.
— Должен заметить вам, — промолвил генерал, — что в деревне около тысячи человек, и, стало быть, вы не можете атаковать ее, располагая лишь пятьюдесятью солдатами; я придам вашему отряду сто человек и капитана; они пойдут по более широкой и более легкой дороге, чтобы атаковать деревню с фронта; вы же двинетесь по этой тропинке, доберетесь до холма, господствующего над деревней, и, когда увидите голову их колонны, выстрелом дадите сигнал к началу атаки.
— Волен ли я изменить что-либо в этом замысле? — спросил Рене.
— Все, что пожелаете: я намечаю вам общий план, а не даю категорические инструкции.
В тот же вечер, в тот самый момент, когда генерал Ренье отправился в Котроне, чтобы нанести противнику завершающий удар, Рене и его полторы сотни солдат двинулись по дороге, ведущей в Паренти.
Не доходя пяти льё до деревни, в том месте, где от дороги ответвлялась тропинка, Рене спросил капитана, не соблаговолит ли он уступить ему четырех своих барабанщиков, в которых, по-видимому, у него не было особой нужды.
Капитан дал на это согласие.
Отряды разделились. Рене посоветовал капитану идти не слишком быстро, поскольку ему самому с его пятьюдесятью солдатами предстояло проделать путь более длинный и более трудный.
В четыре часа утра, то есть в то время, когда небо забелело на востоке, Рене добрался до вершины холма, господствующего над деревней.
Он отправил вперед одного из своих солдат, который, спустившись вниз и пройдя через деревню, бросился навстречу капитану.
Ему было приказано выстрелить в воздух, когда он вместе с отрядом будет не далее, чем в трехстах или четырехстах шагах от деревни.
Посланец удалялся по дороге, открывавшейся взору Рене и тянувшейся вдоль ужасающей пропасти.
Через некоторое время послышался выстрел, служивший сигналом.
Рене тотчас же приказал четырем барабанщикам подать сигнал атаки, а своим солдатам — кричать: «Смерть им! Смерть им!»
И, словно лавина, они все вместе обрушились на деревню, одну за другой вышибая прикладами двери домов.
Первые двери распахнулись сами, из них выскочил человек, неся на руках женщину, и одним из первых бросился бежать.
У Рене не было никаких сомнений в том, что это Такконе, ибо он видел, как быстро и как легко, выказывая поразительную силу, мчится разбойник; но он не стал целиться ему в спину, опасаясь, что пуля, пройдя сквозь тело разбойника, ранит женщину в грудь, и, опустив ствол карабина ниже, спустил курок.
Такконе рухнул на дорогу, выпустив из рук женщину, и она за счет толчка, который он придал ей, покатилась к краю пропасти.
Страшный крик, расколовший воздух, дал знать, что бедняжка свалилась с обрыва.
Такконе поднялся, настроенный дорого продать свою жизнь; впервые за все свое долгое разбойничье поприще он был ранен; он дотащился до какого-то дерева, прислонился к нему и, держа в руках карабин, стал ждать.
Слава о его силе и бесстрашии была такой, что никто не осмелился бы вступить с ним в рукопашный бой.
Рене с легкостью мог бы прикончить его ружейным выстрелом, однако он намеревался не убивать его, а взять живым.
— Живым! Живым! — крикнул он и бросился к разбойнику, рискуя получить пулю, которой был заряжен его карабин.
Но, прежде чем Рене успел добежать до него, тот самый солдат, которого он отправил в качестве посланца, изловчился и, прокравшись сквозь густые заросли и находясь под прикрытием дерева, ударил разбойника штыком в грудь.
Такконе вскрикнул и, выронив из рук карабин, упал, как если бы был мертв; но, когда его победитель приблизился к нему и наклонился, чтобы отрезать голову, оцененную в тысячу дукатов, Такконе распрямился, словно змея в прыжке, сжал его в своих объятиях и кинжалом, который прятал в руке, ударил между лопаток; оба испустили дух одновременно, застыв в объятиях ненависти, похожие на братские объятия.
Рене позволил своим солдатам отрезать Такконе голову и разграбить деревню Паренти, а затем предать ее огню.