Именно это теперь и случилось. Рене появился в самый разгар настоящего мятежа; заметив его, матросы поняли, что им пришла подмога, и он был встречен громовыми приветственными возгласами и криками: «Секретарь капитана!» С другой стороны, кошель, который он держал в руках и явно был полон золота, со всей очевидностью говорил в пользу кредиторов; молодой человек взобрался на стол и сделал знак, что хочет говорить.
В то же мгновение воцарилась тишина, да еще какая! Казалось, можно было услышать, как проносится один из атомов Декарта.
— Друзья! — начал Рене. — Капитан не хочет, чтобы в первый раз, когда он снаряжает корабль в своем родном городе, возникли ссоры между его матросами, из каких бы краев они ни были, и его земляками.
Заметив среди лиц тех, кто повернулся в его сторону, физиономию Сен-Жана, то есть того самого матроса, который в обмен на предложенный ему ужин дал своему сотрапезнику все сведения о Сюркуфе, какими тот интересовался, Рене крикнул ему:
— Иди сюда, Сен-Жан!
После чего, обращаясь одновременно к матросам и кредиторам, спросил:
— Знаете ли вы все Сен-Жана?
— Да, мы его знаем! — хором ответили матросы и кредиторы.
— Это честный человек, не правда ли?
— Да! — в один голос крикнули матросы. — Да! Да! Да!
— Да, — ответили ростовщики, но куда тише и с меньшим воодушевлением.
— Так вот, именно ему я поручаю расплатиться по вашим счетам. Он заплатит каждому из кредиторов из расчета пяти процентов от ссуды, независимо от даты ее выдачи, так что те, кто ссудил на месяц, две недели и неделю, получат такой доход от выданной суммы, как если бы дали ее в долг на год.
Ростовщики зашептались.
— Э, нет. Либо так, либо никак. Вот деньги, — промолвил Рене, показывая на кошель, — а вот мой карман: если кошель вернется туда, вам уже не видать ни его, ни того, что в нем содержится; раз, два, три…
— Мы согласны! — закричали ростовщики.
— Сен-Жан, считай, да побыстрее, капитан сердится.
Сен-Жан оказался опытным бухгалтером и быстрым расчетчиком; через четверть часа все было кончено: сумма, которую требовали ростовщики и которая изначально составляла пятьдесят две тысячи франков, была сведена к двадцати тысячам, и ростовщики, улыбаясь в свои неухоженные усы и остроконечные бороды, признали, что были бы вполне довольны, будь все выданные ими ссуды погашены таким же образом.
Рене заставил их дать ему общую расписку, составленную Сен-Жаном, и отсчитал им двадцать тысяч франков, посредством чего должникам была возвращена полная свобода; двери открыли, преграды устранили, и матросы, шумные и стремительные, словно смерч, бросились к Динанским воротам, общему месту встречи.
Погрузка должна была состояться в полдень, так что в запасе у них оставалось еще около четверти часа. Лицо Сюркуфа прояснилось при виде того, как его экипаж весь целиком прибыл к назначенному месту.
— Право, — сказал он, обращаясь к Рене, — мне было известно, что вы способны бороться с Геркулесом, стреляться из пистолетов с Жюно, сражаться на шпагах с Сен-Жоржем и на спор перепить генерала Биссона, но я не знал, что по части дипломатии вы на одном уровне с господином Талейраном; как, черт побери, вы взялись за дело?
— Да я заплатил за них, — коротко ответил Рене.
— Вы заплатили за них? — переспросил Сюркуф.
Да.
— И сколько же вы заплатили?
— Двадцать тысяч франков, и это весьма выгодная сделка: кредиторы требовали пятьдесят тысяч.
— Двадцать тысяч франков! — повторил Сюркуф.
— Но разве не принято, — с улыбкой промолвил Рене, — чтобы новичок отмечал свое поступление на службу?
«Решительно, — сказал себе Сюркуф, — это внук царя Петра, пожелавший, подобно своему деду, обучиться матросскому ремеслу».
И во весь голос обратился к своему экипажу:
— Эй вы, промотавшиеся собаки! Возможно, вы думаете, что это мне обязаны тому, что с целехонькой шкурой вырвались из лап ваших кредиторов; так вот, вы ошибаетесь! Я приучил свои экипажи к тому, что после выплаты аванса им не следует ждать от меня ни единого су! Это ваш новый товарищ Рене отметил таким образом свое поступление на службу; несколько дороговато, двадцать тысяч франков, но что поделаешь, такова его прихоть. Я надеюсь, что вы будете признательны ему за это и, если он окажется в какой-нибудь опасной передряге, сделаете все необходимое, чтобы вытащить его оттуда. Ну а теперь начнем погрузку.
Сюркуф приказал соорудить напротив окон своего дома нечто вроде пристани, спускавшейся к самой воде во время отлива, но, поскольку начался прилив, волны уже покрывали первые ступени этого причала.
Под барабанную дробь, призывавшую их на борт корабля, моряки спускались к воде группами по шесть человек и переправлялись на «Призрак» с помощью шлюпок, которые за каждый рейс отвозили по дюжине матросов. В течение часа сто сорок матросов погрузились на борт «Призрака», и Рене, оказавшийся там среди первых, выслушивал благодарности от своих товарищей. Затем, встреченный звуками флейты и барабана, прибыл командный состав судна.
В одно мгновение все оказались на своих местах: капитан на вахтенном мостике, марсовые на марсах, флаг-офицер возле ящиков с сигнальными флагами. Началась перекличка. Экипаж состоял из ста сорока пяти человек, но Сюркуф рассчитывал довести его численность до ста восьмидесяти человек в одном из первых портов, где он будет останавливаться.
Отсутствовал один лишь метр Стальная Рука. Он велел передать Сюркуфу, что с того момента, как на борту появился Рене, там больше нет нужды в фехтмейстере.
Буксирные лодки построились впереди корабля, и пушечный выстрел и трехцветный флаг, поднявшийся на грота-гафеле, дали сигнал к отплытию.
Поскольку ветер не мог подхватить бриг там, где тот находился, гребцы продолжали буксировать судно дальше, в то время как Сюркуф, превосходно знавший прибрежные воды и выступавший в роли лоцмана, указывал путь рулевому. Взявшись за весла, матросы снова затянули свою песню.
Поравнявшись с утесом Англичан, корабль остановился, и раздался голос Сюркуфа, который отдавал команду своему экипажу, но делал это так, чтобы его слышали и пришедшие проститься с ним зрители:
— Отличная погода, спокойное море, попутный ветер! Живо выходим в открытое море! Выбрать шкоты, поднять марсели и брамсели! Все к фалам! Прямо руль!
Паруса скользнули вдоль мачт, затем изящно округлились, корабль углубился в фарватер Ла-Птит-Конше, и два часа спустя «Призрак» был виден лишь как крохотная белая точка, которая все уменьшалась, пока не исчезла совсем.
LVТЕНЕРИФЕ
В нескольких милях от берегов Марокко, напротив Атласских гор, между Азорскими островами и островами Зеленого Мыса, высится царица Канарских островов, остроконечная вершина которой теряется на высоте семи тысяч пятисот метров среди облаков, почти постоянно увенчивающих ее.
Воздух в этих восхитительных краях настолько прозрачен, что вершину различают с расстояния в тридцать льё, а с холмов острова можно разглядеть обычный корабль на расстоянии в двенадцать льё, хотя обычно они исчезают из виду уже в семи льё.
Именно здесь, под сенью гигантского вулкана, в лоне островов, которые древние называли Счастливыми островами; именно здесь, откуда взгляду открывается вид одновременно на Гибралтарский пролив, на дорогу из обеих Америк в Испанию, на дорогу из Индии в Европу и из Европы в Индию; именно здесь сделал остановку Сюркуф, чтобы пополнить запасы воды и свежей провизии, а также купить сотню бутылок той мадеры, которая еще встречалась в те времена и была любимейшей дочерью солнца, а ныне полностью исчезла, уступив место спиртовому пойлу, именуемому марсалой.
Погода на всем пути от Сен-Мало к Тенерифе, за исключением неизбежной бури в Гасконском заливе, была благоприятной, так что переход этот оказался удачным, если только можно назвать удачным для корсарского судна переход, в течение которого ему не встретился ни один корабль, достойный того, чтобы устроить на него охоту; вдобавок, судя по тому как судну Сюркуфа удалось уклониться от встречи с английским фрегатом, можно было оценить превосходные ходовые качества «Призрака», который, идя в бейдевинд, то есть развивая свою лучшую скорость, мог делать до двенадцати узлов в час. Эта прекрасная погода позволила капитану предаться его обычным упражнениям в ловкости, и изрядная часть подвешенных бутылок была разбита им, а главное, Рене, крайне редко допускавшим промах.
Матросы, никогда не достигавшие того уровня сноровки, на каком стоял их предводитель, чистосердечно рукоплескали мастерству молодого человека; но то, чем прежде всего безоговорочно восхищались господа офицеры, испытывавшие самые дружеские чувства к Рене, был набор прекрасного оружия, посредством которого, а скорее, благодаря которому он совершал свои чудеса сноровки.
Набор этот включал гладкоствольное ружье, предназначенное для того, чтобы охотиться с дробью на мелких животных и даже на тех, для которых употребление пули бесполезно, и того же калибра карабин с нарезным стволом, предназначенный для охоты на крупных животных и для стрельбы по человеку, если речь шла о странах, где человек причислен к вредным животным. В двух ящиках поменьше хранилось по паре пистолетов: в одном — обычные дуэльные пистолеты, во втором — боевые двуствольные пистолеты с вертикальным расположением стволов.
Кроме того, Рене заказал для себя сподручный абордажный топор без всяких украшений, из простой вороненой стали, но такой превосходной закалки, что с одного удара, словно тростинку, перерубал железный прут толщиной в мизинец. Но оружием, которому Рене отдавал предпочтение, о котором заботился с совершенно особым вниманием и которое носил на шее, подвешенным на серебряной цепочке, был кинжал турецкого образца, слегка изогнутый и настолько острый, что с его помощью он мог, как это делают дамасские арабы благодаря великолепной закалке своих сабель, разрезать на лету шелковый платок.