Рене становится бледнее трупа, лежащего рядом на постели.
— Женщины не входят в добычу. Не вынуждай меня во второй раз говорить тебе, чтобы ты отпустил ее.
— Уймись, — скрежеща зубами произносит матрос, вытаскивая из-за пояса пистолет и в упор стреляя из него.
Но вспыхнула лишь затравка.
Левая рука Рене распрямляется, словно пружина, сверкает молния, и матрос падает замертво.
Рене вогнал ему в сердце кинжал, который всегда носил у себя на шее.
Прежде чем охваченные ужасом девушки успели прийти в себя, Рене, чтобы не пугать их видом крови, ногами вытолкнул тело матроса за порог каюты.
— Успокойтесь, — по-женски ласковым голосом обратился к ним Рене, — никто сюда больше не войдет.
Девушки бросились в объятия друг к другу.
Затем старшая из них обратилась к молодому человеку:
— О сударь, почему здесь нет более нашего отца, чтобы поблагодарить вас! Он сделал бы это лучше двух несчастных девушек, которые только что подвергались опасности и все еще дрожат от страха.
— Благодарности излишни, мадемуазель, — ответил Рене — я исполнил то, что отвечает одновременно моему долгу и моему сердцу!
— Поскольку вы объявили себя нашим защитником, сударь, я надеюсь, что вы соблаговолите быть им до конца.
— Увы, мадемуазель, защитник из меня плохой, — ответил Рене. — Я бедный матрос, как и тот, что вас оскорбил, и все мое могущество ограничивается тем, что я оказался сильнее. Тем не менее, — добавил он с поклоном, — если вы пожелаете встать под защиту нашего командира, я осмелюсь обещать вам, что никакой ущерб не будет нанесен ни вашей особе, ни вашему достоянию.
— Вы подскажете, сударь, когда и каким образом нам следует представиться ему?
В эту минуту послышался голос Сюркуфа.
— А вот и он, — сказал Рене.
— И вы подтверждаете мне, — спрашивал капитан, — что именно Рене убил этого человека?
Рене отворил то, что осталось от двери.
— Да, капитан, это сделал я, — произнес он.
— Что же он натворил, Рене, что вам пришлось так поступить с ним?
— Взгляните, в каком состоянии находится мадемуазель, — ответил Рене, указывая на изорванные одежды младшей из сестер.
— О сударь! — воскликнула девушка, бросаясь к ногам Сюркуфа. — Он спас нам больше, чем честь!
Сюркуф протянул руку Рене, который отступил на шаг.
— Вы француженка, мадемуазель? — спросил Сюркуф.
— Да, капитан. Вот моя сестра… и… — голос ее дрогнул, — … вот наш мертвый отец.
— Но как погиб ваш отец? Он сражался против нас?
— О великий Боже! Чтобы наш отец сражался против французов!
— Но как же тогда случилось это несчастье?
— Мы сели на корабль в Портсмуте, направляясь в Индию, в Рангун, где у нас есть поместье. Командир «Штандарта» пригласил нас подняться на палубу, чтобы посмотреть бой с пиратским судном, которое, по его словам, он потопит. Пуля настигла моего отца, который был всего лишь зрителем, и убила его.
— Простите, мадемуазель, — промолвил Сюркуф, — если докучаю вам расспросами, но я делаю это не из любопытства, а в надежде быть вам полезным. Будь ваш отец жив, я не позволил бы себе даже войти в вашу каюту.
Девушки переглянулись. Это были те самые презренные пираты, которых г-н Ревигстон обещал повесить, чтобы развлечь своих пассажиров.
Обе были озадачены. Никогда им не доводилось встречать даже у светских людей большей учтивости, нежели та, какую они увидели у этих двух корсаров.
Сюркуф обладал чересчур острым взглядом и чересчур тонким умом, чтобы не разгадать причины удивления своих очаровательных соотечественниц.
— Сударыни, — сказал он, — сейчас неподходящее время для того, чтобы задавать вам все эти вопросы, но я настроен как можно скорее внушить вам уверенность в новом положении, с которым вынудит вас смириться наша победа.
— Сударь, — ответила старшая из девушек, — это мы были неправы, задержавшись с ответом, и теперь сами умоляем вас задавать нам вопросы, поскольку вы явно лучше нас знаете, что мы должны сообщить.
— Одно ваше слово заставило бы нас удалиться, мадемуазель, — произнес Сюркуф, — и одно ваше слово удерживает нас. Вы сказали, что направляетесь в Рангун. Это в королевстве Пегу, по ту сторону Ганга. Я не поручусь, что могу препроводить вас туда, но заверяю, что доставлю вас и вашу сестру на Иль-де-Франс, где вам представятся наилучшие возможности для того, чтобы отправиться в Бирманскую державу. Если несчастье, произошедшее с вами, ввергло вас в денежное затруднение, то, надеюсь, вы окажете мне честь обратиться за помощью именно ко мне.
— Спасибо, сударь, но у отца должны быть векселя на довольно значительную сумму.
— Не будет ли нескромностью спросить вас, как звали вашего отца?
— Виконт де Сент-Эрмин.
— Так это он, мадемуазель, до тысяча семьсот девяносто второго года служил в королевском флоте, а в тысяча семьсот девяносто втором году вышел в отставку?
— Да, сударь, верно. Его взгляды противоречили тому, чтобы он служил Республике.
— Он принадлежал к младшей ветви. Главой семьи был граф де Сент-Эрмин, которого гильотинировали в тысяча семьсот девяносто третьем году, и два его сына тоже погибли за приверженность идее королевской власти.
— Вы знаете историю нашей семьи не хуже нас, сударь; быть может, вы скажете нам, что стало с его третьим сыном?
— Выходит, был еще и третий сын? — спросил Сюркуф.
— Да, и он исчез самым странным образом, в тот самый вечер, на который было намечено заключение его брачного договора с мадемуазель Клер де Сурди; в момент подписания договора жениха не смогли отыскать. Больше его никогда не видели и ничего о нем не слышали.
— Должен сказать, что я совершенно ничего о нем не знаю.
— Нас воспитывали вместе вплоть до его восьмилетнего возраста. В восемь лет он ушел в плавание вместе с нашим отцом и оставался с ним вплоть до девяносто второго года. Отозванный своей семьей, он покинул нас.
Больше мы никогда его не видели. Не случись Революции, кузен стал бы моряком, как мой отец.
Девушка попыталась подавить рыдания.
— Плачьте вволю, мадемуазель, — промолвил Сюркуф. — Мне жаль, что на время я стал преградой между вами и вашим горем. Я отведу «Штандарт», а точнее, отправлю его с временным капитаном на Иль-де-Франс, где он будет продан, но, как я уже имел честь сказать вам, у вас будет множество возможностей доплыть оттуда до Рангуна.
Сюркуф поклонился с глубоким уважением и вышел.
Рене последовал за ним; но, когда он уже стоял в дверях, ему показалось, будто младшая из сестер посмотрела на него так, словно хотела что-то сказать ему.
Он остановился, протянув ей руку.
Девушка машинально схватила ее, поднесла к губам и произнесла:
— Сударь, ради всего святого, добейтесь от капитана, чтобы тело нашего отца не выбрасывали в море.
— Я попрошу его об этом, мадемуазель, — ответил Рене, — но и вы вместе с вашей сестрой, в свой черед, окажите мне милость.
— Какую? О, вы только скажите, скажите! — в один голос воскликнули сестры.
— Ваш отец напоминает мне одного из моих родственников, которого я очень любил и которого никогда больше не увижу. Позвольте мне поцеловать вашего отца.
— Охотно, сударь, — ответили девушки.
Рене подошел к мертвецу, встал перед ним на колени, склонил к нему голову, почтительно поцеловал его в лоб и вышел, подавляя рыдание.
Сестры удивленно наблюдали за ним. Прощание сына с отцом не могло бы быть более нежным и почтительным, чем прощание Рене с виконтом де Сент-Эрмином.
LVIIНЕВОЛЬНИЧЬЕ СУДНО
Когда Сюркуф и Рене поднялись на палубу, следов битвы почти не было видно. Раненых спустили в лазарет, мертвых сбросили в море, кровь смыли.
Рене уведомил Сюркуфа о просьбе девушек не бросать тело их отца в море, а похоронить на первом же берегу, к которому они пристанут.
Это было против всех морских правил, однако в некоторых случаях подобное послабление допускалось. Так, например, г-жа Леклер, Полина Бонапарт, привезла с Сан-Доминго тело своего мужа.
— Ладно, — ответил Сюркуф. — Поскольку капитан «Штандарта» убит, господин Блеас примет командование захваченным судном и займет каюту убитого. Если найдется еще одна свободная офицерская каюта, туда поместят сестер де Сент-Эрмин, а тело виконта оставят в их каюте, в наглухо закрытом дубовом гробу.
Рене сообщил об этом решении девушкам, которые в ту же минуту пожелали поблагодарить Сюркуфа.
Старшую сестру звали Элен, младшую — Джейн.
Элен было двадцать лет, Джейн — семнадцать.
Обе были красивы, но красивы разной красотой.
Элен была блондинкой, белизна кожи которой могла сравниться лишь с белизной цветка, всего за три года перед тем привезенного во Францию из Японии иезуитом Камеллусом и под названием камелия начавшего все чаще появляться в крупных оранжереях. У нее были светло-пепельные волосы, которые, когда солнце обволакивало их своим светом, приобретали золотистый оттенок, придававший ей необычайное очарование, и создавали вокруг ее головы нечто вроде сияния, подобного благоуханию, обволакивающему цветок; ее белоснежные руки, округлые и изящные, заканчивались ноготками с розовым отливом, сохранявшими удивительную прозрачность; она была наделена станом нимфы и ножками ребенка.
Красота Джейн была, возможно, менее правильной, нежели красота ее сестры, но более обольстительной; ее маленький своенравный рот своей свежестью напоминал полураскрытый розовый бутон; ее нос, наделенный трепетными крыльями, был ни греческий, ни римский, а чисто французский; ее глаза обладали блеском и яркостью сапфира, а кожа, не будучи смуглой, имела цвет паросского мрамора, долгое время находившегося под лучами солнца Аттики.
Девушки не могли не обратить внимание на участие, которое проявил к ним Сюркуф, а еще более на волнение, которое испытывал Рене у тела их отца; слезы, выступившие на глазах у молодого человека, когда он целовал мертвеца в лоб, не остались незамеченными; и потому сестры заявили Сюркуфу, что в том положении, в каком они оказались, не им следует высказывать свои желания, а ему надлежит делать то, что он сочтет самым правильным.