Американский капитан положил дрожащую руку на плечо Сюркуфа, бросил вокруг себя блуждающий взгляд, ноги у него подкосились, и он упал без сознания.
С ним случилось то, что часто случается с людьми самой крепкой закалки.
Сильные перед лицом несчастья, они делаются слабыми перед лицом радости.
LVIIIКАКИМ ОБРАЗОМ АМЕРИКАНСКИЙ КАПИТАНПОЛУЧИЛ СОРОК ПЯТЬ ТЫСЯЧ ФРАНКОВ ВМЕСТОПЯТИ, КОТОРЫЕ ОН ПРОСИЛ
Обморок американского капитана длился недолго. Сюркуф и не собирался приводить в исполнение смертный приговор. Распознав в этом человеке те выдающиеся качества, какие прежде всего ценят военные люди, капитан хотел оставить сильный след в душе торговца неграми и, очевидно, добился своей цели. Приняв такое решение, он замыслил не только сохранить американцу жизнь, но еще и не разорить его окончательно.
И потому он приказал взять курс на Рио-де-Жанейро, лежавший в восьмидесяти или в девяноста милях к юго-западу.
Поскольку Рио-де-Жанейро являлся одним из самых значительных в Южной Америке невольничьих рынков, было очевидно, что капитан Хардинг должен знать там каких-нибудь торговцев черной костью. Бросив якорь в бухте, Сюркуф тотчас же вызвал американского капитана на борт своего судна.
— Сударь, — сказал он ему, — в тот момент, когда вам предстояло расстаться с жизнью, вы просили меня лишь об одной милости: передать вашей вдове пять тысяч франков, которые находились в вашем секретере; сегодня я хочу сделать для вас больше. Вы стоите в порту, где можете весьма выгодно сбыть с рук двадцать четырех негров, которые у вас остались; я позволяю вам продать их и взять себе вырученные за них деньги.
Хардинг дернулся от удивления.
— Погодите, сударь, — продолжал Сюркуф, — взамен я кое-чего потребую от вас. Одному из моих людей, моему секретарю, скорее другу, чем служащему, приглянулся, не знаю уж почему, ваш шлюп.
— Вы можете отдать ему шлюп, сударь, — сказал Хардинг, — ведь он ваш, как и все, чем я владел.
— Да, но Рене очень гордый малый и не хотел бы принимать подарки ни от меня, ни от вас. Он хочет купить шлюп; стало быть, вам следует принять во внимание то, что вы сейчас сами сказали, а именно, что судно уже не принадлежит вам, и, следовательно, назначить разумную цену человеку, который мог бы взять его даром, но предпочитает купить его у вас.
— Сударь, — ответил Хардинг, — ваш образ действий в этом деле определяет мое поведение: оцените шлюп сами, и я отдам его вам за половину указанной вами суммы.
— Ваш шлюп, сударь, стоит от двадцати восьми до тридцати тысяч франков. Рене даст вам пятнадцать тысяч франков, но вы при этом вручите ему бумаги, удостоверяющие национальную принадлежность вашего судна и, соответственно, его право плавать под американским флагом.
— Но разве не возникнут трудности, — ответил Хардинг, — если кто-нибудь догадается, что владелец судна француз?
— А кто догадается? — спросил Рене, продолжавший служить Сюркуфу переводчиком.
— Довольно трудно, — заметил Хардинг, — изъясняться по-английски настолько чисто, чтобы никто не догадался, что это говорит иностранец, особенно если речь идет о французе. И, за исключением этого господина, — продолжал Хардинг, указывая на Рене, — мне еще не доводилось встречать никого, кто способен производить подобное обманчивое впечатление.
— Ну что ж, сударь, поскольку судно действительно будет продано мне, — промолвил Рене, — ничто, как вы понимаете, не препятствует более осуществлению моего желания. Подготовьте купчую у вашего консула, перенесите на берег деньги, которые имеются на вашем борту, и все, что там вам принадлежит. Вот чек на пятнадцать тысяч франков на предъявителя в банкирский дом господ Давида и сына, в новом городе. Дайте мне расписку в получении.
— Но, — возразил Хардинг, — вы мне дадите его после подписания договора.
— Вам необходимо время, чтобы убедиться, что этот чек будет оплачен по предъявлении, а мы, господин Сюркуф и я, хотим отплыть сегодня вечером или, самое позднее, завтра утром.
— А имя покупателя? — спросил Хардинг.
— Да какое пожелаете, — улыбнулся Рене. — Пусть будет Филдинг из Кентукки, если вы не против.
Хардинг поднялся и поинтересовался, к которому часу Рене освободится.
— Скажите, когда, по-вашему, мне следует быть у вашего консула, и я там буду.
Сюркуф, посовещавшись, решил, что покинет рейд лишь на другой день. Встреча была назначена на четыре часа пополудни. В пять часов состоялась продажа «Нью-Йоркского гонца» Джону Филдингу из Кентукки. В шесть часов капитан Хардинг получил свои пятнадцать тысяч франков; затем, в семь часов, двести английских матросов и солдат морской пехоты, которые предпочли остаться в Рио-де-Жанейро, были переданы в руки британского консула, под обещание обменять их на равное число пленных французов. Наконец, на рассвете следующего дня все три судна отчалили с поднятыми национальными флагами и вместе взяли курс на мыс Доброй Надежды.
Как и решил Сюркуф, сестры, дабы у них был защитник, перешли с «Призрака» на «Штандарт». Обе согласились на это с великим удовольствием: оставленные без всякой опеки, они совершенно не представляли, каким образом смогут отправиться в Рангун, где на реке Пегу находилось их поместье. Ни та, ни другая не были знакомы с Индией, но Элен, старшая, встретила в Лондоне английского офицера из индийской армии, расквартированной в Калькутте, и перед отплытием девушек и их отца было договорено, что по приезде в Индию там состоится свадьба Элен де Сент-Эрмин и сэра Джеймса Эспли. Джейн и ее отец жили бы в своем поместье, извлекая из него доход, и так продолжалось бы вплоть до ее замужества, после чего, в зависимости от того, пожелают ли молодые семьи жить вместе с отцом или он предпочтет жить с одной из них, а то и по полгода с одной и по полгода с другой, Рангун-Хаус будет продан или сохранен.
Весь этот семейный план рухнул со смертью виконта де Сент-Эрмина. Необходимо было составить новый, но, сокрушенные случившимся несчастьем, сестры не могли ни на что решиться. И потому большой удачей для них было встретить как раз в тот момент, когда они остались без отцовской любви, молодого человека, который подарил им чисто братскую любовь. Благодаря прекрасной погоде, неизменно сопутствовавшей плаванию Сюркуфа от Рио-де-Жанейро к мысу Доброй Надежды, это путешествие по океану и этот переход с одного края света на другой стали настоящей прогулкой. Мало-помалу между тремя молодыми людьми установилась нежная близость, к большой радости Элен, которая находила Рене очаровательным и надеялась, что, как только сама она соединится с мужем, Джейн не придется долго искать себе супруга.
Обе сестры были хорошими музыкантшами, но после смерти отца ни та, ни другая не прикоснулись к клавишам фортепьяно. Нередко, словно зачарованные, они слушали песни матросов, безмятежно предоставлявших плыть кораблю, который, казалось, на крыльях пассатных ветров сам по себе шел к месту назначения.
Однажды ночью, в одну из тех дивных ночей, которые, по словам Шатобриана, есть не тьма, а лишь отсутствие света, на шканцах раздался чей-то звонкий голос, распевавший грустную бретонскую песню. При первых же нотах Элен положила ладонь на руку Рене, призывая его к молчанию: то было сказание о юной девушке, которая во времена Террора спасает владетеля своей деревни, провожая его на борт английского судна, но, не ответив на оклик часового: «Кто идет?», падает, сраженная пулей, и умирает на руках своего возлюбленного. Когда эта жалостная песня закончилась, девушки со слезами на глазах попросили Рене разузнать у того, кто ее пел, слова и мелодию. Однако молодой человек сказал, что это лишнее, поскольку слова, надо полагать, он знает, а что касается мелодии, то, чтобы ее припомнить, ему нужны лишь фортепьяно, нотная бумага и перо. Так что они вернулись в комнату Элен. Рене на минуту опустил голову на руки, оживляя в памяти музыку, и стал записывать ее; без труда записав всю мелодию от начала и до конца, он поставил затем нотный лист на пюпитр пианино и голосом куда более нежным и куда более выразительным, чем голос распевавшего ее матроса, начал самым очаровательным образом исполнять эту двухголосную жалостную песню.
Повторяя последние куплеты, Рене вложил столько чувства в слова: «Люблю его! Люблю его! Люблю преградам вопреки!», что казалось, будто в словах этой бесхитростной песни таилась его собственная история, рассказываемая им, и будто его неизменная грусть имела причиной либо смерть возлюбленной, либо, по крайней мере, вечная разлука с ней; его печальный голос эхом отзывался в сердцах девушек и, затрагивая самые нежные и самые чувствительные струны их душ, настраивал их на ту же тональность.
Склянки пробили два часа пополуночи, когда Рене вернулся к себе.
LIXИЛЬ-ДЕ-ФРАНС
В тот же день, в пять часов утра, впередсмотрящий закричал: «Земля!» Они были в виду Столовой горы.
На протяжении всего дня ветер был попутным и корабли, делая по двенадцать — тринадцать миль в час, обогнули мыс Доброй Надежды. У Игольного мыса маленькую флотилию подхватил порыв ветра, который стремительно понес ее к востоку, прочь от суши. Флотилия взяла курс на остров Иль-де-Франс и однажды днем опознала вдали Снежный пик.
Остров Маврикий, тогда еще носивший название Иль-де-Франс, был в те времена единственным прибежищем, которое французские корабли имели в Индийском океане.
В 1505 году дон Мануэл, король Португалии, решил учредить должность вице-короля, или генерал-губернатора, Индийского берега. Пост этот был доверен дону Франсишку ди Алмейде, который спустя пять лет, в тот момент, когда он направлялся в Европу, был убит близ мыса Доброй Надежды готтентотами.
Еще в первый год его губернаторства дон Педру ди Машкареньяш открыл острова Иль-де-Франс и Бурбон, но, насколько известно, за все то время, пока португальцы владели ими, то есть за весь XVI век, они не основали ни на том, на на другом острове ни одного поселения, и единственная польза, которую коренные жители Иль-де-Франса извлекли из визита чужеземцев, состояла в нескольких стадах коз, обезьян и свиней, выпущенных ими на острове; в 1598 году остров был отдан голландцам.