По прибытии на место новый губернатор застал суд на Иль-де-Франсе подчиненным суду острова Бурбон и предъявил судейским королевскую грамоту, наделявшую оба суда равной властью в отношении всего, что касалось уголовного права.
Однако все те одиннадцать лет, какие длилось губернаторство г-на де Ла Бурдонне, эта привилегия оставалась невостребованной, поскольку за это время он не затеял ни одной судебной тяжбы на всем острове; единственным бедствием, наносившим ущерб Маврикию, были разбойные действия беглых негров. Господин де Ла Бурдонне набрал из покорных негров нечто вроде конно-полицейской стражи, противопоставив ее строптивым неграм. Он первым посадил на Иль-де-Франсе сахарный тростник и создал там мануфактуры по переработке хлопка и индиго. Эта продукция сбывалась на рынках Сурата, Мокки, Персии и Европы.
Сахарные заводы, построенные г-ном де Ла Бурдонне в 1735 году, спустя пятнадцать лет приносили шестьдесят тысяч франков годового дохода. Он завез на остров маниоку из Бразилии и Сантьягу, но жители воспротивились разведению этой новой культуры, и ему пришлось издать указ, согласно которому каждый островитянин был обязан засадить маниокой пять сотен футов земли на каждого раба, которым он владел.
Так что все на острове Иль-де-Франс ведет отсчет с губернаторства г-на де Ла Бурдонне. Это он проложил дороги; это он, используя запряженных в ярмо быков, волоком доставлял лесоматериалы и камень в порт, где строились дома; это он соорудил оружейные склады, береговые батареи, укрепления, казармы, мельницы, пристани, присутственные места, лавки и акведук длиной в три сотни туазов, который подводит пресную воду в порт, больницы и на берег моря. До него жители Иль-де-Франса были совершенно несведущи в строительстве судов, причем до такой степени, что, когда случались какие-нибудь поломки на их рыбацких судах, приходилось прибегать к помощи плотников с тех кораблей, которые останавливались в местном порту; он побудил островитян помочь ему создать собственный флот, для чего на острове имелось сколько угодно строевого леса; в соседних лесах стали рубить огромное количество деревьев, обтесывая их прямо на месте и придавая им надлежащую для построек форму, и за два года накопилось достаточно лесоматериалов, чтобы начать работы.
В 1737 году г-н де Ла Бурдонне соорудил плавучие доки, чтобы ремонтировать и чистить подводную часть кораблей; он построил лодки и большие шлюпы, чтобы перевозить материалы; он придумал новые ластовые суда, чтобы доставлять воду; он изобрел механизм, посредством которого шлюпы и лодки поднимают из воды, что облегчает и удешевляет их ремонт. Благодаря этому механизму можно было устранить течи на корабле, отремонтировать, очистить и спустить его обратно на воду всего за час. Он построил бриг, проявивший себя превосходным судном, а годом позже спустил на воду два других и заложил на верфи корабль водоизмещением в пятьсот тонн.
Господин де Ла Бурдонне сделал чересчур много хорошего, чтобы клевета обошла его стороной. Он отправился в Париж, намереваясь защитить себя в суде. Это оказалось несложно: одним махом он развеял все тучи, собравшиеся над его честным именем и, поскольку на повестке дня стоял вопрос о скором разрыве отношений с Англией и Голландией, разработал план, состоявший в том, чтобы вооружить определенное число кораблей и с их помощью подрывать торговлю двух могущественных врагов; план этот, хотя и одобренный, осуществлен не был, и г-н де Ла Бурдонне покинул Парижа в 1741 году, имея патент капитана второго ранга и поручение командовать «Марсом», одним из кораблей королевского военно-морского флота.
Однако в 1742 году был заключен мир, и г-н де Ла Бурдонне вернулся на Иль-де-Франс. Поскольку против него были выдвинуты новые обвинения, он снова отправился во Францию. В Пондишери он встретил г-на Пуавра, который вез во Францию перечный куст, коричное дерево и несколько саженцев красильного дерева.
Это был тот самый г-н Пуавр, которого в 1766 году герцог де Шуазёль назначил интендантом островов Иль-де-Франс и Бурбон; он начал культивировать там риму, или хлебное дерево, привезенное с островов Общества, и стал производить в обеих колониях, доверенных его попечению, мускатный орех и корицу, перец и гвоздику. Один только остров Бурбон собирает сегодня четыреста тысяч фунтов гвоздики, которая своим качеством, как считается в Азии, превосходит гвоздику с Молуккских островов. Ампалис, или тутовое дерево с крупными зелеными плодами, с Мадагаскара; розовое дерево, дающее эфирное масло, сальное дерево и чай из Китая; кампешевое дерево, бессмертное дерево и коричное дерево с Цейлона и Кохинхины; кокосовые пальмы всех видов, финиковые пальмы, манговое дерево, дерево четырех пряностей; дубы, сосны, виноград, яблоки и персики из Европы; авокадо с Антильских островов, маболо с Филиппин, саговая пальма с Молуккских островов, мыльное дерево из Китая, маранг с Холо, мангустан, слывущий лучшим фруктом на свете, — все это дары острову Иль-де Франс от его губернатора, а точнее, его интенданта г-на Пуавра.
После такой блистательной череды губернаторов, каждый из которых положил свой камень в основание этой великолепной колонии, генерал Декан принял ее в самом цветущем состоянии из рук г-на Магаллона-Ламорльера.
Однако в придачу он получил войну с Англией. После того как эта война была объявлена, остров Реюньон и Иль-де-Франс, как мы уже говорили, стали единственным местом в Индийском океане, где могли найти убежище французские корабли; именно туда такие люди, как Сюркуф, Л’Эрмит и Дютертр, отправляли на продажу захваченные ими суда и возвращались сами, чтобы починить собственные корабли; и потому редко когда в виду острова не крейсировало пары английских судов, которые поджидали корсаров, чтобы отнять у них добычу.
Так что Сюркуф сильно удивился, когда, выскочив при крике «Земля!» на палубу и взлетев на брам-салинг «Призрака», он увидел совершенно пустое море от гавани Саванны до мыса Четырех Кокосов; однако было непонятно, не лавируют ли какие-нибудь английские суда, скрытые за горами, в стороне Черепашьей или Тамариндовой бухт.
И в самом деле, Сюркуф, уже в четвертый раз причаливавший к этой индийской Китире, как называл Иль-де-Франс бальи де Сюффрен, разглядел его сквозь легкую дымку, которая окутывает всякий лесистый остров, увидел Креольскую гору и кряж Большого порта, заканчивающийся у Бамбукового утеса. Это означало, что они оказались на траверзе Большого порта.
Когда корабли приходят на Иль-де-Франс лишь для того, чтобы сделать там остановку, запастись продовольствием и водой, они зачастую колеблются, делая выбор между Большим портом и гаванью Порт-Луи; но, когда они приходят туда, как это было в случае Сюркуфа, чтобы устранить какое-нибудь повреждение или продать захваченную ими добычу, колебаний у них нет. И в самом деле, войти в Большой порт, когда судно подталкивают сезонные ветры, которые, царствуя девять месяцев в году, сгибают деревья на острове с востока на запад, подобно тому как мистраль на Юге Франции сгибает деревья с севера на юг, весьма легко под действием пассатов, но вот выйти из него становится почти невозможно, поскольку ветер дует прямо в лоб кораблю.
Сюркуф, убедившись, как мы уже говорили, в том, что море пусто, отыскал глазами мыс Дьявола, после чего, уверенный в выбранном пути, взял курс на северо-восток, чтобы избежать мелководья; оставив за спиной у себя большие леса Саванны, а по левую руку — Белые горы, Фаянсовый утес и весь округ Флак и выйдя на траверз острова Амбры, он повернул на запад-северо-запад, чтобы обогнуть мыс Несчастья. Обогнув этот мыс и лавируя против ветра, дувшего с острова, он прошел мимо мыса Вакао и мыса Канониров и, наконец, прибыл в Порт-Луи. Туда с Сигнальной горы уже давно дошла весть о прибытии фрегата, брига и шлюпа, и потому холм госпитальной церкви, пристань Свинцовой Собаки и все то, что составляет мыс Сплетников, было покрыто зеваками, вооруженными подзорными трубами.
Корабли, как и ожидалось, бросили якорь у колокольного буя при входе в порт, чтобы принять на борту карантинного врача, о визите которого извещали сигналы; такой визит предварял разрешение на сношения с берегом; врача, как это было заведено, сопровождала целая флотилия лодок, которые привезли фрукты и всякого рода прохладительные напитки. Получив разрешение на сношения с берегом, Сюркуф, которого узнал и приветствовал целый флот гребных лодок, отдал приказ продолжить путь, чтобы бросить якорь у пристани Свинцовой Собаки; но, задолго до того, как он туда прибыл, его имя, подхваченное лодочниками и прокатившееся от шлюпки к шлюпке, пробудило у зевак самые возвышенные национальные чувства, и «Штандарт», «Призрак» и «Нью-Йоркский гонец» встали на причал под радостные возгласы толпы.
LXНА БЕРЕГУ
Всем известно, как легко на острове Иль-де-Франс высадиться на берег: в глубине закрытой гавани, примерно в одном льё от входа в нее, вы, словно переступая через ручей, переходите с борта корабля на пристань Свинцовой Собаки. Всего десять шагов, и вы оказываетесь на площади Губернаторства; вы проходите под окнами дворца, оставляя по правую руку от себя Интендантство и его великолепное дерево, единственное такое на всем острове; по улице Губернаторства идете в сторону Марсова поля и, не доходя до церкви, справа, напротив нынешней Театральной площади, обнаруживаете «Гранд-отель иностранцев».
Группа, подошедшая к дверям этой гостиницы, состояла из Сюркуфа, ведшего под руку Элен де Сент-Эрмин, затем Рене, ведшего под руку Джейн, и, наконец, Блеаса и нескольких младших офицеров, замыкавших шествие. Лучшие комнаты в гостинице отвели девушкам, которые тотчас же отправились к швее, чтобы заказать себе траурную одежду. Чувство утраты, понесенной ими, было все еще очень живо, но обстоятельства, в которых она произошла, постоянное зрелище бесконечного морского пространства, столь дружеское присутствие Рене, его рассказы, столь поучительные, столь захватывающие, столь разнообразные, — все это накладывало на рану сестер нечто вроде бальзама, который если и не исцелял ее, то, по крайней мере, делал ее менее болезненной.