Когда Рене спросил их, что они намереваются делать, сестры ответили, что появятся на людях не раньше, чем будет готова траурная одежда; пока Элен и Джейн находились на корабле, траур не казался им таким уж необходимым, но в городе им было стыдно показываться в одежде, не обнаруживавшей их скорбь и не отражавшей их печаль.
Однако при этом девушки заявили, что во время своей первой прогулки им хотелось бы посетить Пампельмусский округ.
Читатель уже догадался, по одному только названию Пампельмусского округа, что речь шла о паломничестве к хижинам из романа «Поль и Виргиния». Со времени выхода в свет романа Бернардена де Сен-Пьера, этой очаровательной идиллии, прошло к тому времени уже более пятнадцати лет, но, видимо, он нисколько не изгладился из памяти сестер, равно как и роман «Дафнис и Хлоя», переведенный с греческого языка.
Это сочинение принадлежит к числу тех, что прокладывают межу в обществе. Одни горячо принимают его, другие в ярости отвергают; это один из тех нравственных вопросов, за которые люди готовы сражаться, словно за вопрос личной выгоды.
Известно, что, после того как читка «Поля и Виргинии» в салоне г-жи Неккер произвела слабое впечатление, Бернарден де Сен-Пьер, исполненный сомнениями в отношении собственного таланта, был на грани того, чтобы отказаться от печати своей книги. Господин де Бюффон скучал, г-н Неккер зевал, Тома́ уснул.
В итоге он решил не издавать «Поля и Виргинию».
То, что он бросил двух своих детей, казалось ему страшной жестокостью, но все же он решился на это и готовился со дня на день сжечь рукопись, присутствие которой, напоминая ему об одном из самых мрачных разочарований, испытанных им в жизни, страшно ему докучало.
Он пребывал в таком состоянии, все еще не решаясь бросить в огонь рукопись, приговоренную к казни самыми великими умами того времени, как вдруг однажды Жозеф Верне, художник-маринист, пришел навестить друга и, застав его в печали, поинтересовался ее причиной.
Бернарден рассказал ему о том, что произошло, и, уступив горячим настояниям друга, решился устроить читку для него одного.
Верне слушал, никак не выражая ни одобрения, ни порицания. Он хранил это тревожащее молчание вплоть до самого конца. Что же касается Бернардена, то, чем дальше он продвигался в своей читке, тем беспокойнее становилось у него на сердце и тем сильнее дрожал его голос. Наконец, произнеся последнее слово, он поднял взгляд на своего судью.
— Что скажете? — спросил он.
— Скажу, друг мой, — ответил Верне, прижимая его к сердцу, — что вы сочинили попросту шедевр!
И Верне, судивший не как литературный критик, не умом, а сердцем, угадал правильно и в своей оценке оказался единодушен с будущими поколениями.
Позднее два других романа, написанные в более ярком стиле и относящиеся к более шумливой школе, вознамерились оттеснить память о невероятном успехе «Поля и Виргинии».
Их автором был другой гениальный человек, чей гений являлся полной противоположностью гению Бернардена: назывались они «Рене» и «Атала».
«Рене» и «Атала» завоевали себе положение, но не потеснили «Поля и Виргинию».
Так вот, ту местность, где разворачивалось действие этой незамысловатой истории, барышни де Сент-Эрмин и желали увидеть прежде всего. Поскольку швея пообещала девушкам, что их траурные одежды будут готовы назавтра, святое паломничество было решено совершить через день.
Рене постарался устроить для своих юных подруг загородную прогулку, которая ни в чем не уступала бы самым изысканным прогулкам в лесу Фонтенбло или Марли.
Он сделал заказ на изготовление двух паланкинов из эбенового дерева и китайского шелка; купил капскую лошадь для себя и нанял двух лучших лошадей, каких только можно было отыскать, для Блеаса и Сюркуфа; наконец, он поручил хозяину «Отеля иностранцев» нанять двадцать негров: восемь из них должны были нести паланкины, остальные двенадцать — провизию. Обедать предполагалось на берегу Латаниевой реки, и еще накануне Рене отправил туда стол, столовые приборы и стулья.
Превосходная рыбацкая лодка, снабженная всем необходимым инвентарем, должна была ожидать тех, кто предпочел бы рыбную ловлю охоте. Что же касается Рене, еще не знавшего, какое из двух этих развлечений ему предстоит, то он ограничился тем, что повесил на плечо ружье, решив, что займется тем, чем пожелают заняться его очаровательные спутницы.
Настал день прогулки, сияющий, как и почти все дни в этом прекрасном климате, и в шесть часов утра, чтобы избежать самого пекла, все собрались в нижнем зале «Отеля иностранцев».
Паланкины и их носильщики ожидали на улице, возле них били копытом о землю три лошади, четыре негра держали на голове жестяные коробки с провизией, тогда как восемь других готовились сменить товарищей. Рене предоставил Блеасу и Сюркуфу возможность самим выбрать себе лошадей, и они, будучи, как и большинство моряков, посредственными наездниками, предпочли тех, что показались им менее резвыми. Так что капская лошадь досталась Рене.
Блеас, довольно неплохо державшийся верхом, рассчитывал взять реванш за превосходство Рене; но, хотя Кафр — так звали капскую лошадь — не очень-то хотел позволить своему наезднику утвердиться на его спине, ему, как только тот оказался в седле, пришлось признать, что избавиться от него будет нелегко.
Такие прогулки, часто устраивающиеся на Иль-де-Франсе, имеют здесь совершенно исключительное своеобразие. Поскольку дороги в те времена были крайне плохие, женщины чаще всего передвигались в паланкинах, а мужчины — верхом; что же касается негров, которые обычно ходят почти голые, то в дни больших праздников они надевали на себя голубую рубаху с чем-то вроде купальных штанов, доходивших почти до колен.
Восемь негров подняли паланкины, положив их оглобли себе на плечи, и, держа в руке большую палку, чтобы сохранять равновесие при ходьбе, мерным шагом двинулись в путь. Четыре негра, несшие коробки с провизией для обеда, зашагали в свой черед, переваливаясь с боку на бок в ритме достаточно грустного креольского напева.
Виды вокруг были восхитительны. Справа на северо-восток убегала гряда Портовых гор, постепенно теряя высоту; перед Питер-Ботом виднелась гора Большой Палец, на которую никто еще не осмелился взобраться; затем — долина Священников, изумительный пейзаж, нечто вроде подвешенной в воздухе неглубокой чаши.
Этот зеленый амфитеатр радовал взор. Вдоль всей дороги попадались хижины цветных.
Затем они переправились через Латаниеву реку и попали в местность под названием Красная Земля.
Повсюду были видны заросли бамбука, черного дерева и благоухающей черной смородины.
Могилу Поля и Виргинии оберегал старый священник, который превратил ее в настоящий райский уголок, утопавший в цветах и зелени.
Дорогу то и дело пересекали оравы разноцветных попугаев, вприпрыжку мчавшиеся обезьяны, зайцы, водившиеся на острове в таком множестве, что их убивали обычной палкой, стаи горлиц и крохотные перепелки, встречающиеся только здесь.
Наконец они добрались до некогда возделанного поля, на котором еще были видны развалины двух небольших хижин. Вместо пшеницы, маиса и бататов, которые прежде выращивали на этом поле, там можно было увидеть лишь сплошной цветочный ковер и, местами, небольшие пригорки, покрытые цветами ярких тонов и казавшиеся уличными алтарями и жертвенниками.
Единственный проход в долину был обращен к северу и позволял увидеть слева гору, которая называется утесом Обнаружения и откуда подают сигналы кораблям, приближающимся к острову. Пампельмусская церковь пронизывала своей колокольней заросли бамбука, живописно разбросанные посреди широкой равнины, а дальше, до самой оконечности острова, простирался лес. Впереди, на морском берегу, можно было разглядеть Могильную бухту, чуть правее — мыс Несчастья, а за ним — открытое море, где на водной поверхности виднелось несколько необитаемых островков, среди которых возвышался, словно бастион среди волн, остров Пушечный Клин.
Первым делом, сгорая от нетерпения, путешественники пошли взглянуть на надгробный камень на могиле Поля и Виргинии. Каждый помолился у этого места упокоения, покинуть которое никак не могли решиться сестры. Мужчины, менее подверженные поэтическим чувствам и, благодаря тем образцам живности, которые они видели по дороге, оценившие, какое множество дичи должно быть на острове, отправились на охоту. Несколько носильщиков сделались их проводниками, и было договорено, что через час все соберутся у Латаниевой реки, где будет готов завтрак. Что же касается Рене, то он остался печься о девушках. Джейн принесла с собой томик Бернардена де Сен-Пьера, и прямо на могиле его героини молодой человек прочел вслух три-четыре главы романа.
Солнце, уже начавшее сильно припекать, вынудило девушек и их кавалера покинуть это открытое место, которое не охлаждала ни одна тень.
Слишком поглощенные на пути сюда целью своего путешествия, наши туристы на первых порах едва обращали внимание на пейзаж. Человек, который, путешествуя по Армении, внезапно обнаружит утерянный рай, будет приятно удивлен куда меньше, чем путник, которому впервые случается блуждать в изумительном Пампельмусском округе. Поскольку все кругом приводило в восторг трех молодых людей, они пребывали в восхищении, которое, не прерываясь ни на минуту, оставалось, тем не менее, все таким же пылким. Они впервые видели поля, засаженные сахарным тростником с его узловатыми блестящими стеблями высотой в девять — десять футов, с отходящими от сочленений длинными, узкими и желобчатыми листьями.
Возле этих полей сахарного тростника, дополняя, так сказать, друг друга, простирались поля кофейных деревьев, мода на зерна которых, по мнению г-жи де Севинье, должна была пройти, подобно моде на сочинения Расина, и которые, тем не менее, с той поры вот уже сто семьдесят два года доставляют чувственное наслаждение всей Европе, подобно тому как сочинения Расина вот уже двести лет доставляют умственное наслаждение всем ценителям поэзии.