— О, сударь, — промолвила она, — не дай нам Бог, чтобы вы считали нас неблагодарными и неспособными сознавать все то, что вы для нас уже сделали, и то, что вы еще намереваетесь сделать, но мы с сестрой несколько напуганы огромным количеством обязательств, которыми мы обременяем постороннего.
— Постороннего! — повторил Рене. — Вы более жестокосердны, чем ваша сестра, мадемуазель: она не отважилась произнести такое слово.
Но Джейн продолжала:
— Боже мой! Как же трудно юной девушке, совсем ребенку, за которого всегда думали отец и мать, выразить свое мнение! О, пусть даже после этого сестра будет бранить меня, но я не допущу, чтобы вы ушли от нас с таким дурным мнением о наших душах.
— Но, Джейн, — возразила Элен, — господину Рене прекрасно известно…
— Нет, Элен, нет, — прервала ее Джейн, — ничего господину Рене не известно; я прекрасно увидела это по тому, с каким видом он поднялся, чтобы попрощаться с нами, я прекрасно поняла это по его дрогнувшему голосу, когда он предложил нам встать под защиту кого-нибудь другого.
— Джейн! Джейн! — пыталась остановить ее Элен.
— Пусть господин Рене думает все, что хочет, — воскликнула Джейн, — лишь бы он не думал, что мы неблагодарны! — и, повернувшись к Рене, добавила: — Нет, сударь, устами моей сестры говорили общественные приличия, моими же устами будет говорить правда. Так вот, правда заключается в следующем: моя сестра опасается — и этот вопрос мы обсуждали с ней уже не раз — она опасается, как бы ваше двухмесячное отсутствие на борту не повредило вам в глазах Сюркуфа; она опасается, как бы ваши интересы не были поставлены под угрозу вашей услужливостью; она предпочла бы, чтобы скорее мы потеряли все наше состояние, чем вы лишились продвижения по службе, которого заслуживаете по множеству причин.
— Позвольте мне вначале ответить на эту часть опасений мадемуазель Элен. Это господин Сюркуф назначил меня вашим опекуном в то самое время, когда мое сердце обязало меня быть вашим братом; это с его одобрения я купил небольшой шлюп, который должен доставить вас в Рангун и который, идя под нейтральным флагом, не подвергнет вас опасности, угрожавшей вам на «Штандарте». Вы видели, как этим утром прямо у вас на глазах господин Сюркуф выверял стоимость улучшений, которые я намерен сделать на моем шлюпе. Ни на одном судне, какого бы водоизмещения оно ни было, вам не будет так хорошо, так уютно, как на борту «Нью-Йоркского гонца».
— Но, сударь, — преодолевая робость, отважилась заметить Элен, — разве можем мы позволить, чтобы, создавая дополнительные удобства для нашего путешествия, вы израсходовали на восемь или десять тысяч франков больше, чем потратили бы, не стань мы вашими пассажирами.
— Вы ошибаетесь, мадемуазель, — настойчиво продолжал Рене. — Это не вы направляетесь в Индию, это я направляюсь туда. Повидать Иль-де-Франс или остров Реюньон не значит увидеть Индию. Я страстный охотник. Дав себе обещание поохотиться на пантеру, тигра и слона, я держу слово, только и всего. Принимаете или не принимаете вы мое предложение сопроводить вас в ваше поместье, сам я все равно отправлюсь в Индию. Берега реки Пегу, как уверяют, являются одной из самых изобилующих тиграми и пантерами местностей во всем Бирманском королевстве. Кроме того, позвольте мне сказать вам, мои дорогие сестры, что по приезде вам необходимо будет исполнить последний и горестный долг. До сего дня эта благочестивая обязанность была возложена вами на меня; так неужели вы не позволите мне довершить этой печальной радостью то, что я начал, и, так резко и раньше срока разлучив меня с вами, навсегда лишите меня одного из тех воспоминаний, какие должны были бы стать самыми дорогими в моей жизни?
Между тем Джейн, сложив ладони на груди и со слезами на глазах, своими жестами молила куда красноречивее, чем это делал своими речами Рене, и, когда Элен, не в силах более противиться, протянула ему руку, она кинулась к этой протянутой руке и страстно поцеловала ее.
— Джейн! Джейн! — прошептала Элен.
Джейн опустила глаза и рухнула на стул.
— Отвергать долее столь искреннее предложение, — сказала Элен, — все равно что оскорблять дружбу; так что мы принимаем его и обещаем вам всю жизнь хранить память о вашем братском покровительстве.
Элен поднялась и любезно поклонилась Рене, давая ему знать, что визит его длится уже достаточно долго.
Рене в свой черед поклонился и вышел.
С этого часа у Рене была лишь одна забота: привести «Нью-Йоркского гонца» в состояние готовности к выходу в море. Взамен старых чугунных пушек Сюркуф предложил ему пять медных пушек со «Штандарта».
Поскольку для управления «Нью-Йоркским гонцом» было достаточно пятнадцати человек, команды «Штандарта» и «Призрака» добровольно, но, разумеется, с позволения Сюркуфа, предложили своими силами сформировать экипаж шлюпа.
К. сожалению, команду американского судна нельзя было собрать из французов, так что пришлось нанять десять американцев и взять из двух экипажей Сюркуфа пять человек, говоривших по-английски. Вдобавок Сюркуф уступил новому экипажу в качестве лоцмана своего боцмана Керноша, который дважды бывал в устье Ганга и был знаком с тамошним судовождением. Кроме того, матросы, желая преподнести Рене какой-нибудь подарок в качестве свидетельства их признательности за щедрость, проявленную им при отправлении из Сен-Мало, и самоотверженность, выказанную им в истории с акулой, отыскали у лучшего оружейника Порт-Луи великолепное английское ружье с двумя нарезными стволами; они знали о намерении Рене устроить охоту на тигра и пантеру и знали также, что для этой охоты у него есть лишь одноствольный карабин и обычное солдатское ружье; в итоге они вскладчину купили английское ружье и накануне отплытия Рене явились все вместе подарить ему это оружие.
На стволе ружья было выгравировано:
«Подарено матросами Сюркуфа их храброму товарищу Рене».
Ничто не могло быть приятнее молодому матросу, чем подобный подарок! Он уже не раз упрекал себя за то, что не позаботился вооружиться как следует, и в момент отплытия с Иль-де-Франса это ружье, появившееся весьма кстати, одновременно пополнило его арсенал и потешило его гордость.
В назначенный день метр Рембо передал в руки Рене судно, отделанное с отменным вкусом. Древесные материалы на острове Иль-де-Франс настолько великолепны, что сами по себе могут служить украшением. Предназначенные для девушек каюты, меблировкой которых Рене руководил лично, поражали изысканностью и изяществом отделки; в этом отношении у девушек не было никакого повода для беспокойства. Гроб их отца перевезли со «Штандарта» на «Нью-Йоркского гонца» и установили в маленькой часовне, затянутой в черное. Только после этого Рене поднялся к Элен и Джейн и уведомил сестер, что ждет лишь их приказа, чтобы поднять паруса.
Девушки, со своей стороны, были готовы к отплытию; они заказали торжественную заупокойную мессу, после нее должен был состояться завтрак на борту «Нью-Йоркского гонца», а затем, после завтрака, предполагалось поднять паруса. На другой день, в десять часов утра, сестры в сопровождении Сюркуфа вошли в церковь, и, поскольку было известно, что заупокойную мессу служат по отставному французскому капитану первого ранга, все начальство острова Иль-де-Франс, все капитаны, все офицеры и все моряки кораблей, приписанных к Порт-Луи или остановившихся в нем по пути, присутствовали на этой поминальной службе, более похожей на военную, чем на гражданскую.
Час спустя, по-прежнему сопровождаемые Сюркуфом и Рене, девушки пешком спустились к порту.
От имени пассажирок Рене пригласил на завтрак Сюркуфа, Блеаса и Керноша. Все корабли, стоявшие в порту на якорной стоянке, были расцвечены флагами, словно на праздник, и «Нью-Йоркский гонец», самый маленький и самый изящный из всех, вывесил на своей единственной мачте, двух реях и гафеле все вымпелы, какие нашлись на борту. Обстановка за завтраком была печальной, хотя каждый силился быть веселым, а на пристани, по приказу генерала Декана, губернатора острова, гарнизонный оркестр играл национальные мелодии.
Наконец час отплытия настал; в честь Рене и его прелестных пассажирок подняли последний тост, Сюркуф поцеловал руки, поданные ему сиротами, обнял Рене, и пушечный выстрел подал сигнал к отплытию.
«Нью-Йоркский гонец» тронулся с места, буксируемый двумя шлюпками со «Штандарта» и «Призрака», экипажи которых хотели оказать эту последнюю услугу своему товарищу; шлюпки и судно следовали вдоль изгиба гавани, в то время как толпа зрителей шла вслед за ними по берегу до тех пор, пока по нему еще можно было идти.
Лишь поравнявшись с фарватером Сколопендры, шлюпки остановились. За это время шлюп полностью подготовился к отплытию, так что ему оставалось лишь поднять паруса. Пока на судне отдавали буксирные тросы, матросы с обеих лодок, приветствуя его последним тостом, кричали: «Счастливого плавания капитану Рене и барышням де Сент-Эрмин!»
Корабль прошел вдоль Могильной бухты и скрылся за мысом Канониров.
К этому времени его кильватерный след уже давно растаял в море.
LXIVМАЛАЙСКИЕ ПИРАТЫ
На исходе шестого дня спокойного плавания, во время которого на пути не встретилось ни одного судна, «Нью-Йоркский гонец» вновь пересек экватор. Единственное, от чего страдали прелестные пассажирки, это немыслимая жара, царившая во внутренних помещениях судна. Но Рене установил в их каюте две ванны, и, благодаря этой мере предосторожности, девушки без особых тягот переносили самые жаркие дневные часы.
С наступлением вечера они выходили на палубу; ветер усиливался, и часы палящего солнца сменялись часами прохлады, которую вместе с благоуханием моря приносил дивный бриз.
Тогда на палубе накрывали на стол, и, благодаря тем хитростям, какие пускали в ход матросы, чтобы добыть свежую рыбу, и благодаря той легкости, с какой можно было запастись провизией на Сейшелах и Мальдивах, путешественники имели на борту такие же свежие фрукты и продовольствие, как и на суше.