Рене, в предвидении такого рода визитов накупивший на Иль-де-Франсе ткани и оружие, преподнес шахбундару красивое двуствольное ружье. Шахбундар был откровенно счастлив получить такой подарок, и Рене воспользовался этой радостью, чтобы вверить в его руки свой шлюп, за которым тот легко мог наблюдать, занимая должность, равносильную должности управляющего портом в Англии.
В течение всего времени своего визита управляющий портом, которого сопровождали два раба, носившие за ним серебряную плевательницу, только и делал, что жевал бетель, и предложил его Рене.
Рене в свой черед пожевал ароматический листок, как если бы был истым приверженцем Брамы, но, едва посетитель удалился, он, будучи человеком, явно дорожившим белизной своих зубов, сполоснул рот водой и несколькими каплями арака.
На следующий день, как и предупредил его шахбундар, шлюп посетили накхан и сайе-дочжи.
В королевстве Пегу, где никого не хотят заставать врасплох, звание накхана, соответствующее званию префекта полиции, означает «ухо короля».
Что же касается сайе-дочжи, то его звание соответствует званию государственного секретаря.
Обоих сопровождали рабы, носившие за ними плевательницы. С этими двумя посетителями, хотя они тоже не переставали жевать бетель и, пережевав его, сплевывать, беседа оказалась более интересной. Рене получил вполне достоверные сведения о местоположении поместья, принадлежавшего его прелестным пассажиркам. Он узнал, что один лишь бетель, пожелай они возделывать это растение и вывозить его в другие части Индии, мог бы приносить годовой доход не менее пятидесяти тысяч франков, что не мешало зарабатывать примерно столько же, возделывая рис и сахарный тростник. Поселение это находилось на расстоянии около пятидесяти английских миль от Пегу; но, чтобы добраться до него, нужно было пересечь леса, полные тигров и пантер; кроме того, поговаривали, что эти леса кишат разбойниками из Сиама и Суматры, из-за которых они становятся куда опаснее, чем из-за кровожадных зверей.
Посетители были одеты примерно одинаково, но один в фиолетовое, другой — в голубое; оба носили длинные халаты, украшенные золотой филигранью по всем разрезам и обшлагам.
Рене подарил секретарю короля персидский ковер, шитый золотом, а уху Его Величества — превосходную пару пистолетов Версальской мануфактуры.
Во все время визита оба чиновника сидели на корточках; секретарь, умевший говорить по-английски, служил переводчиком другому.
С момента прибытия наших героев в Пегу мы столько раз упоминали бетель, что будет уместно привести ряд подробностей, касающихся этого растения, к которому индийцы питают еще большую страсть, чем европейцы к табаку.
Бетель — растение, которое вьется и стелется, подобно плющу; листья его похожи на лимонные, но длиннее и к концу более узкие, и имеют тонкие длинные жилки, как у подорожника. Плод бетеля весьма напоминает хвост ящерицы или сони; образуется он довольно редко, и, вообще говоря, ему отдают предпочтение перед листьями. Выращивают бетель, как виноград, и, как и виноград, он нуждается в подпорках. Иногда его сажают рядом с арековыми пальмами, что создает очень приятные тенистые своды. Бетель знают во всей Восточной Индии, а особенно на ее морском побережье.
Индийцы жуют листья бетеля в любой час дня и даже ночи; но поскольку эти листья, измельченные сами по себе, горчат, то любители бетеля смягчают его горечь с помощью семян ареки и щепотки гашеной извести, которые они заворачивают в листья. Те, кто побогаче, добавляют к листьям бетеля борнейскую камфару, стружку алойного дерева, мускус, амбру и тому подобное.
Приготовленный таким образом бетель обладает настолько хорошим вкусом и настолько приятным запахом, что индийцы не могут обойтись без него. Каждый, кто достаточно богат для того, чтобы обеспечить себя бетелем, делает его своей отрадой. Есть, правда и те, кто жует семена ареки с корицей и гвоздикой. Однако такой продукт намного уступает по качеству семенам ареки, завернутым вместе с щепоткой извести в лист бетеля. Прожевав первую порцию, индийцы сплевывают красную слюну, окрашенную арекой. Благодаря привычке к бетелю дыхание у них очень свежее и обладает весьма приятным запахом, который распространяется даже в комнате, где они находятся; однако такое жевание портит им зубы, чернит их, разъедает и приводит к их выпадению. Есть индийцы, у которых из-за злоупотребления бетелем уже к двадцати пяти годам не остается ни одного зуба.
Если индийцы расстаются на какое-то время, они дарят другу другу бетель в шелковой сумке, и не считают, что вольны уехать, если не получили такой подарок от человека, с которым постоянно виделись. Не освежив рот бетелем, никто не осмеливается разговаривать с человеком, занимающим более высокое общественное положение. Невежливо говорить и с равным себе, не приняв такую предосторожность. Женщины также весьма часто употребляют бетель, который они именуют любовной травой. Бетель жуют после отдыха, его жуют во время визитов, его постоянно держат в руке, его дарят, прощаясь; короче, в любое время бетель играет важную роль в жизни Восточной Индии.
Стоило двум этим любителям бетеля уйти, как по городу распространился слух, что шлюп принадлежит богатому американцу, который дарит пистолеты, ковры и двуствольные ружья, и на реке послышался приближающийся шум несколько варварской музыки.
Рене тотчас же позвал обеих путешественниц: оберегая их от скуки утомительных речей, он хотел доставить им удовольствие музыкой.
Поднявшись наверх, девушки заняли места на юте, и вскоре все увидели, как к шлюпу приближаются три лодки, которые везли музыкантов, составлявших оркестры из двух флейт, двух кимвалов и барабана. Звук этих флейт напоминал звук гобоя. Музыканты сидели на носу лодки, на небольшом помосте, покрытом балдахином. Таким образом они были отделены от гребцов, сидевших по двое на каждой скамье. Корма, где высился опорный столб балдахина, была украшена чисто религиозным убранством — гирляндой из хвостов тибетских коров.
Музыка, хотя и не была привычной, раздражения не вызывала. Рене попросил музыкантов повторить два или три отрывка, чтобы записать ноты главных мелодий.
Каждая лодка получила по двенадцать тикалов (тикал равен трем франкам и пятидесяти сантимам).
Рене с первого дня был озабочен тем, как добраться до поместья виконта де Сент-Эрмина. Но единственным транспортным средством здесь были лошади и слоны; кроме того, управляющий портом заверил Рене, что ему понадобится конвой не менее чем из дюжины человек.
Однако, поскольку в это время готовился большой религиозный праздник, было очевидно, что ни один человек не согласится покинуть Пегу, пока не исполнит полагающиеся обряды. По окончании этого праздника, представлявшего собой шествие к главной пагоде, шахбундар, по его словам, брал на себя нанять Рене либо лошадей, либо слонов, полностью подготовленных для охоты на тигров; нанять их можно было на месяц, на два месяца, на три месяца — как заблагорассудится; за лошадь с вожатым брали двадцать тикалов, за слона с погонщиком — тридцать.
Взяв с молодого человека обещание, что за лошадьми и слонами тот обратится только к нему, шахбундар предложил Рене место у окна дома, прилегавшего к лестнице, по которой шествие должно было пройти от центральной улицы к главной пагоде.
Рене принял приглашение.
Придя туда с девушками, он обнаружил, к своему большому удивлению, что шахбундар проявил предупредительность и велел расстелить там ковры и поставить стулья.
Наплыв мужчин и женщин, явившихся на эту церемонию, был огромным; с восхода солнца и до десяти часов утра по лестнице поднялось около тридцати тысяч человек, и каждый нес какое-нибудь приношение, сообразное с его рвением и достатком. Некоторые несли в охапке подобие дерева, ветви которого сгибались под тяжестью подарков, предназначенных жрецам. Подарками этими были бетель, засахаренные фрукты и разные печенья. Другие тащили изящные пирамиды, водруженные на спины картонных слонов, крокодилов и великанов и с великим старанием сделанные из крашеной бумаги и воска. Стояли эти пирамиды на блюдах, заполненных петардами, отрезами тканей и фруктами. Все обитатели были в своих лучших праздничных одеждах, чаще всего сшитые из местного шелка, во всех отношениях сравнимого с тем, что производят наши мануфактуры, а очень часто и превосходящего его по качеству. Бирманские женщины, обладающие такой же свободой, как и европейские женщины, шли с открытыми лицами. Грустно говорить, но этой привилегией они обязаны тому, что мужчины относятся к ним с пренебрежением: мужчины полагают женщин существами, которые стоят много ниже их и самой природой помещены в тот зазор, что отделяет человека от животных.
Бирманцы продают своих жен иноземцам; но в подобном случае женщины, поскольку они лишь подчинялись своим мужьям, никоим образом не считаются опозоренными, и оправданием им служит, во-первых, сам закон послушания, а во-вторых, необходимость оказывать помощь своей семье.
В Рангуне и Пегу есть и уличные женщины, и мы без колебаний касаемся этого вопроса, чтобы выступить с критикой закона, сохраняющего число обитательниц такого рода заведений на уровне необходимости. Вовсе не из-за лености или испорченности девушки принимаются за постыдное ремесло, которое бесчестит их даже в цивилизованных городах. Закон о должниках у бирманцев такой же, какой был в Риме во времена Двенадцати таблиц: всякий кредитор властен над своим должником и его семьей, если тот не выплачивает долга. Он продает его в рабство, а если его дочери и жена красивы, то, поскольку управители и управительницы публичных домов дают кредиторам хорошую цену за их товар, как раз им и продают несчастных женщин, которых можно было бы назвать дочерями банкротства.
Однако прежде существовал разряд гетер, имевших иное происхождение: их называли дочерями идола. Если женщина, желая родить мальчика, давала зарок, и вместо сына на свет появлялась девочка, мать приносила дочь к идолу и оставляла ее подле него. Ну а поскольку требовалось, чтобы она покрывала идолу его расходы на нее, несчастную использовали, отдавая ее проезжим чужестранцам. Местные жители называли их девадаси («рабынями идола»), а иноземцы именовали словом баядерки, обозначавшим одновременно танцовщиц и проституток.