— Я возьму лошадь, — ответил английский офицер, — это менее кичливо; добавлю, что счастлив встретить в пяти тысячах льё от моей страны столь храброго и столь хорошо умеющего стрелять соотечественника.
Улыбнувшись тому, что офицер принял его за англичанина, Рене предоставил ему собственную лошадь и крикнул Франсуа:
— Франсуа, позаботьтесь о моем оружии и догоняйте нас верхом на слоне.
Затем он вскочил на вторую лошадь и, жестом руки и поклоном указав дорогу англичанину, пустился в галоп. Не прошло и пяти минут, как они добрались до места привала и застали караван, с которым за это время не случилось никаких новых происшествий, там же, где Рене его оставил.
Однако Джейн испытывала настолько сильное беспокойство, что не могла долее оставаться в паланкине. Она спустилась с него вместе с сестрой, и обе девушки, заслышав топот копыт, сделали несколько шагов навстречу всадникам.
Те спешились с изяществом опытных наездников, и Рене, взяв за руку английского офицера и поклонившись мадемуазель де Сент-Эрмин, промолвил:
— Мисс Элен, имею честь представить вам сэра Джеймса Эспли.
После чего, повернувшись к англичанину, продолжил:
— Сэр Джеймс Эспли, имею честь представить вам мисс Элен де Сент-Эрмин и мисс Джейн, ее сестру.
Затем, оставив их ошеломленными, он отошел на несколько шагов, чтобы не отягчать своим присутствием первые мгновения воссоединения жениха и невесты.
Джейн приветствовала Рене невыразимым взглядом, в котором остатки страха смешивались с выражением нежнейшей любви, и последовала за сестрой.
Прелестная девушка, еще имевшая силы властвовать над своими словами, уже не была властна ни над своим сердцем, ни над своим взглядом.
Спустя десять минут, в течение которых Рене протирал батистовым платком замки и стволы своих ружей, сэр Джеймс подошел к нему и с поклоном произнес:
— Сударь, прежде я не знал всех обязательств, какие у меня есть перед вами: мадемуазель Элен только что поведала мне о них и добавила, что она не желает долее оставаться лишенной вашего общества.
Рене присоединился к девушкам, а два часа спустя, уже в наступившей темноте, лай целой собачьей своры приветствовал вступление каравана во владения виконта де Сент-Эрмина.
Рене, понимая, какую печаль доставляло бы сестрам присутствие гроба, да еще отцовского гроба, во время трех долгих дней путешествия, позаботился, чтобы смертные останки виконта были перевезены отдельным конвоем и прибыли на Землю бетеля через три дня после приезда туда его дочерей.
LXXСЕМЬЯ УПРАВЛЯЮЩЕГО
Примерно через полтора часа, поскольку дорога стала чуть ли не торной, путешественники догадались, что они приближаются к колонии, населенной многочисленными обитателями. Изучив следы на дороге, можно было бы распознать в них отпечатки ног слонов, буйволов и лошадей. Дорога заканчивалась у мощной опускной решетки, заменяющей ворота и примыкающей к подъемному мосту. Сквозь прутья решетки можно было разглядеть очертания нескольких хижин, стоявших в два ряда и служивших, так сказать, свитой большого здания, которое явно играло роль господского дома в этой маленькой деревне.
На псарне, примыкавшей к дому, поднялся страшный шум, когда Рене достал из паланкина охотничий рог и, как настоящий охотник на лис, протрубил сигнал возвращения с охоты.
Сэр Джеймс вздрогнул. С тех пор, как он покинул Англию, ему не доводилось слышать столь умело исполненной охотничьей фанфары.
Но собаки, которые никогда не слышали этого сигнала, и жители деревни, которые, за исключением ее патриарха, не могли осознать, что за музыкальный инструмент нарушил спокойствие ночи, и которых обычно тревожил лишь рев хищных зверей, повыскакивали наружу: собаки — из своих конур, где с наступлением ночи их спускали с цепи, а люди — из своих хижин, где по завершении трудового дня они ужинали в кругу семьи.
Господский дом, казалось, внезапно проснулся. Двери распахнулись, заскрипели окна, и целая дюжина слуг всех цветов — негров, индийцев, китайцев — показалась на пороге, держа в руках смолистые факелы.
Вперед выступил лишь какой-то старик. При свете факела, который он нес и который озарял его лицо, ему можно было дать лет шестьдесят восемь — шестьдесят девять. У него были длинные белые волосы и такая же белая борода, которых, без сомнения, не касались ни ножницы, ни бритва с тех пор, как он находился в Индии. Его большие черные глаза, все еще яркие, блестели из-под густых посеребренных бровей; у него была прямая спина и твердая поступь; он остановился в десяти шагах от ворот и промолвил:
— Приветствую странников, пожелавших просить меня о гостеприимстве; но мы здесь не во Франции, и да будет мне позволено спросить, прежде чем я отворю дверь дома, который мне не принадлежит, кто они.
— Ответить вам надлежало бы моему отцу, — произнесла Элен, — но губы его сомкнула смерть, и он не может сказать вам то, что от его имени скажу вам я: благослови Господь, Гийом Реми, тебя и все твое семейство.
— О! Хвала Небесам! — воскликнул старик. — Неужто вместо покойного хозяина явились мои долгожданные молодые хозяйки, которых я никогда еще не видел и опасался так и не увидеть, прежде чем умереть!
— Да, Реми, это мы, — в один голос ответили обе девушки.
Затем Элен продолжила одна:
— Открывай, мой славный Реми, открывай скорее, ибо мы очень устали после трехдневного пути и привели тебе гостей, которые, возможно, устали бы еще больше нас, если бы их не поддерживали присущие им мужество и самоотверженность.
Старик подбежал к воротам, крича на ходу:
— Ко мне, Жюль! Ко мне, Бернар! Живо открывайте досточтимым сеньорам, приехавшим к нам.
Два крепких парня лет двадцати двух — двадцати трех кинулись к воротам, а старик тем временем продолжал кричать:
— Адда, скажи Пятнице, пусть разожжет кухонные печи, и скажи Доминго, пусть свернет головы самым жирным домашним птицам. Есть у тебя чем подкрепиться, Бернар? А у тебя в буфетной, Жюль?
— О, будьте покойны, отец, — ответили ему сыновья, — мы можем накормить целый полк, а здесь даже роты не наберется.
Молодые люди спрыгнули со своих лошадей и помогли Элен и Джейн спуститься со слонов.
— Господи Иисусе! — воскликнул Реми, увидев девушек. — Что за красавицы! И каковы ваши земные имена, милые мои ангелы небесные?
Элен и Джейн одна за другой назвали свои имена.
— Мадемуазель Элен, — сказал старик, — вы похожи на господина виконта, вашего отца, а вы, мадемуазель Джейн, вылитый портрет вашей матушки. Ах, дорогие мои господа, — продолжал старик, взмахом головы стряхнув слезы, дрожавшие у него на ресницах, — больше мне не увидеть вас! Нет, не увидеть! Не увидеть!.. Но на этом все не кончается, — снова заговорил он, — мертвые, как бы сильно мы ни любили их, не должны заставлять нас забывать о живых. Нас предупреждали о вашем приезде. Однажды мы увидели то, чего прежде никогда не видели: это был почтовый служащий из Пегу со своими колокольчиками; он привез письмо от вашего отца, прелестные мои дети! Ваш отец извещал меня о своем и вашем скором приезде. На конверте было написано: «Сто франков тому, кто доставит». Я дал почтарю двести франков: сто из денег вашего отца и сто из своих собственных, настолько меня обрадовала весть, которую он мне принес. Вы найдете свои комнаты полностью готовыми, они ждут вас уже почти полгода. Пока они не были заполнены, в сердце моем царила пустота. А теперь, хвала Всевышнему, вы здесь, и пустоты этой как не бывало!
Старик, держа шляпу в руке, встал во главе колонны и двинулся в сторону господского дома, окна которого незадолго перед тем были распахнуты; все вошли в большой обеденный зал, стены которого были обшиты панелями их эбенового дерева и чем-то вроде акациевого дерева золотистого цвета; сплетенные здешними негритянками циновки, отличавшиеся утонченной изысканностью, устилали пол. Стол был накрыт скатертью из волокна алоэ и такими же салфетками. Сервиз из грубого фарфора ярких цветов, купленный в Сиамском королевстве, весь целиком сверкал на салфетках, хранивших цвет ни разу не стиранного сурового полотна. Ложки и вилки были вырезаны из чрезвычайно твердого дерева, вполне способного заменить металл. Английские ножи, купленные в Калькутте, дополняли набор столовой посуды.
Невозможно объяснить, сколько потребовалось терпения и воли, чтобы собрать все эти различные предметы в подобной пустыне; но у преданности столько средств, у благодарности столько возможностей!
Все остальная обстановка — кровати, зеркала, драпировка — была английского производства и пришла из Калькутты. Сыновья Гийома Реми предприняли две поездки в Индию, по ту сторону Ганга, и на судах, зафрахтованных с этой целью, привезли в дом, который в семье называли господским, все предметы первой необходимости и даже предметы роскоши.
Гийом Реми, который был плотником, заставил каждого из своих сыновей освоить какое-нибудь ремесло. Одного он сделал столяром, другого — железных дел мастером, а третьего — земледельцем.
Этого третьего сына, которого мы еще не видели, звали Жюстен; в тот момент он находился в засаде, подстерегая тигра: один из буйволов Жюстена был зарезан тигром, которому недостало времени сожрать его целиком, и парень засел в засаду возле остатков убитого животного. В качестве земледельца именно он был обязан, как охотник, обеспечивать дом дичью; впрочем, в случае необходимости все трое становились если и не охотниками, то, по крайней мере, солдатами, и в любой стране мира они слыли бы отличными стрелками.
После того как Реми получил письмо, извещавшее о возвращении виконта и двух его дочерей, стол накрыли и постоянно держали накрытым, чтобы, в какое бы время дня или ночи те ни приехали, они могли убедиться, что их ждали. Ограничивались лишь тем, что каждый день протирали стеклянную посуду и сметали пыль с фарфора.
Адде было поручено проводить девушек в их комнату. На каждом шагу их поджидала очередная приятная неожиданность: они ожидали увидеть какую-нибудь земляную или соломенную хижину, а обнаружили, напротив, дом, в котором все необходимое имелось в настолько полном виде, что порой казалось чуть ли не излишеством.