Молодых людей в их покои проводили Жюль и Бернар.
Жюль, проходивший ученичество в Калькутте и знавший английский язык, был приставлен оказывать услуги капитану.
Бернар, знавший лишь французский язык и нескольких наречий, на которых говорят на Суматре и Малайском полуострове, поступил в распоряжение Рене.
Но пусть нас поймут правильно: говоря «был приставлен оказывать услуги» или «поступил в распоряжение», мы не подразумеваем ничего такого, что могло бы напоминать положение слуги; эти молодые люди, знавшие себе цену, были одарены некой природной гордостью, которая наделяла их вежливостью гостеприимного хозяина, никогда не переходившей в угодливость раболепного слуги. С первого же вечера Рене и Бернар стали добрыми товарищами. Англичанину, по натуре более высокомерному, понадобилось некоторое время, чтобы сблизиться с Жюлем.
Спустя полчаса гостям объявили, что ужин подан.
Путешественники вошли в обеденный зал и увидели, что стол был накрыт лишь на четверых. Старик, два его сына и дочь остались стоять у стены.
— Адда, — своим нежным голосом произнесла Элен, — если не брать в расчет того вашего брата, что сейчас на охоте, на этом столе не хватает еще четырех приборов.
Девушка удивленно взглянула на Элен.
— Я не понимаю, мадемуазель, — сказала она.
— Один для вашего отца, — почти повелительным тоном начала Элен, — между моей сестрой и мною; один для вас — между этими двумя господами; по одному справа от меня и слева от Джейн — для двух ваших братьев, присутствующих здесь, и, наконец, пятый — для того из ваших братьев, что находится сейчас в засаде на тигра. Я даже готова поручиться, что господин Рене не опроверг бы меня, скажи я, что он был бы не прочь увидеть своего друга Франсуа сидящим за тем же столом, что и он; сегодня Франсуа убил тигра, выказав волнения и гордыни не больше, чем бывалый охотник, а человек, убивший тигра, вправе, на мой взгляд, сидеть за любым столом, даже за столом императора.
— Но, мадемуазель, — выступив вперед, промолвил старик, — почему вы хотите устранить дистанцию, существующую между слугами и господами? Вы напрасно будете приказывать нам забыть об этой дистанции, мы всегда будем помнить о ней.
— Друзья мои, — сказала Элен, — среди нас нет ни слуг, ни господ, так, по крайней мере, мне раз двадцать повторял отец. Когда мы явились просить вашего гостеприимства, вы поднялись из-за стола, вы приняли нас у себя, однако распространяться далее ваше гостеприимство не обязано. Мы не намерены что-либо менять ни в вашем распорядке, ни в ваших обычаях, но в этот вечер окажите нам честь отужинать вместе с нами.
— Ну раз барышня этого хочет, подчинимся, Адда, — сказал Реми.
И он ударил в тамтам, огромный гонг, предназначенный для вызова слуг: спустя мгновение появилось четверо негров.
— Приказывайте, — обратился Реми к Элен.
Элен дала приказ добавить пять приборов и показала, где их следовало поместить.
Сестры раздвинули свои стулья, и старик сел между девушками; двое его сыновей заняли места: один — справа от Элен, другой — слева от Джейн. Молодые люди раздвинулись, и Рене, учтивый, как и подобает французу, предложил стул Адде.
Затем позвали Франсуа, который начал было церемониться, но затем, видя, что возможности выкрутиться нет, храбро занял свое место напротив прибора, предназначенного для отсутствующего охотника.
И лишь тогда вновь прибывшие обратили внимание на Адду, и красота ее заставила всех, даже обеих француженок, невольно вскрикнуть от восхищения.
Адда с ее огромными, безупречно расположенными черными глазами, слегка смуглой кожей, гладкими и черными, словно вороново крыло, волосами, атласными вишневыми губами, жемчужными зубами, плечами и руками, достойными служить моделью для скульптора, была индийской Венерой; одета она была в сари из бенгальской ткани, легкие складки которого не позволяли вводить в заблуждение, как свойственно европейским платьям. Это было одно из тех одеяний, какие скульптор набрасывает на мрамор изваянных им статуй и какие выдают все тайны любви, доверенные им целомудрием. В ней была та грациозность, что присуща не только женщине, но и некоторым видам диких зверей. Было в ней что-то и от лебедя, и одновременно от газели, и при всем том порода и дух ее были чисто французскими. Она являла собой великолепный цветок, своим расцветом обязанный скрещиванию двух рас.
Никому не приходило в голову восхвалять красоту Адды.
Ею просто восхищались, только и всего.
Четверо негров унесли первые поданные блюда, как вдруг поднялся тот же громкий лай, какой встретил появление путешественников.
На мгновение все замерли.
— Не обращайте внимания, — промолвил Реми, — это вернулся Жюстен.
Лай собак приобрел оттенок ярости.
Двое братьев кивнули друг другу.
— Он убил тигра? — спросил Рене.
— Да, — ответил Реми, — и принес его шкуру, именно это и вызвало ярость у собак.
В эту минуту дверь обеденного зала распахнулась и старший из трех братьев, красивый молодой человек геркулесова телосложения, со светло-рыжими волосами и такой же бородой, ступил на порог; со своей туникой, старинным галльским одеянием, доходившим ему до колен и перехваченным в поясе ремнем, а главное, со шкурой тигра, голова которого увенчивала его собственную голову, а лапы были скрещены у него на груди, он был похож на тех античных знаменосцев, каких можно увидеть на полотнах Лебрёна, изображающих битвы Александра Македонского.
Появление его было столь странным и неожиданным, а на его челе, по которому катились капли звериной крови, читалось такое дикое величие, что при виде его все поднялись.
Но он, с порога поздоровавшись со всеми, направился прямо к Элен и, опустившись перед ней на одно колено, произнес:
— Мадемуазель, соблаговолите положить этот ковер себе под ноги, хотя я желал бы, чтоб он был более достоин вас.
LXXIЗЕМНОЙ РАЙ
В 1780 году, примерно за двадцать пять лет до описываемых событий, виконту де Сент-Эрмину, капитану судна «Победа», была поручена особая миссия к королю Пегу, незадолго перед тем сделавшемуся независимым от императора Авы. Цель этой миссии состояла в том, чтобы получить на берегах Бенгальского залива, на западном побережье нового королевства, семь или восемь льё земли между рекой Метра и морем и основать там французскую колонию. Взамен король Людовик XVI предлагал оружие, деньги и даже французских инженеров, дабы помочь новому королевству укрепиться.
Нового короля звали Мендараджи-Пра. Будучи человеком умным, он согласился на это предложение и, желая дать виконту де Сент-Эрмину доказательство своей преданности Франции и своего уважения к нему лично, призвал его выбрать на бескрайних необитаемых пространствах королевства землю по собственному вкусу, чтобы основать на ней французское торговое поселение.
У виконта де Сент-Эрмина был на борту «Победы» плотник, весьма толковый человек, сын одного из старых слуг отца виконта.
Плотника звали Реми; единственной книгой, которую он прочел, и не только прочел, но и без конца перечитывал, была книга о Робинзоне Крузо. Чтение ее повернуло ему мозги до такой степени, что каждый раз, когда корабль приставал к какому-либо пустынному острову, отвечавшему вкусу Реми, бедняга начинал молить виконта де Сент-Эрмина позволить ему взять свой плотничий инструмент и сойти на берег, дав ему ружье, порох и пули и оставив его наедине с собственным призванием.
Не обладая сколько-нибудь значительным личным состоянием и зная о богатстве предложенных ему земель, г-н де Сент-Эрмин решил согласиться на предложение короля и совершить круговую поездку с целью сделать свой выбор, если найдется что-либо подходящее. К тому же это стало бы осуществлением к своей собственной выгоде чаяний Реми.
Вероятно, он проделал тот же путь, какой спустя семнадцать лет после него пришлось проделать у нас на глазах его дочерям, одна из которых в то время еще не родилась, и прибыл в местность, какую в начале 1805 года мы застаем носящей название Земля бетеля.
Местность была превосходной, и виконт сразу же оценил все ее выгоды. Рекой Пегу она была связана с Рангуном и Сириамом, рекой Ситтанг — с архипелагом Мергуи, рекой Танлуин — с Мартабаном и всем западным побережьем Сиама. Ландшафт ее казался укрепленным самой природой. Это был полуостров, почти полностью отрезанный притоками и рукавами реки Ситтанг. Лишь сотня метров связывала его с остальной сушей. Несомненно, вся эта земля уже подвергалась агрономическим опытам: бетель, который в диком состоянии в Индии не встречается, произрастал здесь на каждом шагу и явно был плодом старых заброшенных плантаций.
Господин де Сент-Эрмин остановил свой выбор на этом месте. Полуостров имел около двух льё в длину и от половины до четверти льё в ширину. Проведя измерения, виконт составил чрезвычайно точный план местности и заявил королю Пегу, что, если тот действительно желает облагодетельствовать его, как о том говорит, он исполнит все его желания, подарив ему клочок земли, изображенный на этом рисунке.
План этот занимал так мало места на бумаге и одновременно так мало места на карте королевства, что король не усмотрел никаких трудностей в том, чтобы удовлетворить просьбу виконта де Сент-Эрмина. Он утвердил эту концессию, скрепил ее своей королевской печатью, и виконт де Сент-Эрмин стал владельцем трех льё земли в королевстве его величества Мендараджи-Пра.
Реми следил за ходом переговоров, выказывая все тревоги вожделения. Когда соглашение было заключено, подписано и скреплено печатями, он пришел к г-ну де Сент-Эрмину, встретившему его пристальным взглядом.
— Ну что, Реми, — спросил виконт, — надеюсь, теперь ты рад?
— Как и любой вашей удаче, капитан, — ответил Реми.
— Однако эта удача досталась вовсе не мне.
— Как так?
И Реми, начиная понимать, к чему клонит виконт, покраснел и задрожал всем телом.
— О Боже! Капитан, — воскликнул он, — возможно ли такое?!