— Ну да, Бог ты мой, разумеется! Ты станешь единоличным собственником этой огромной территории, поскольку будешь моим уполномоченным. Я не скажу тебе, когда вернусь сюда и вернусь ли сюда вообще. Если я не вернусь и мои дети не истребуют у тебя эту землю, она будет принадлежать тебе безраздельно. Если же я вернусь или вместо меня явятся мои правопреемники, мы разделим поровну всю прибыль, как накопленную, так и будущую. Я оставляю тебе пять тысяч франков, десять ружей, три бочки пороха, триста фунтов свинца и все инструменты, которые, впрочем, и так твои. Если ты хочешь иметь раба, двух рабов, четырех — я тебе их дам.
— Мне не нужен никто, — ответил Реми, — но знайте, что, когда бы вы ни вернулись, если вы вернетесь, так вот, знайте, что здесь вам принадлежит не четверть, не половина, а все!
— Хорошо! — сказал виконт. — Мы уладим это в другое, более подходящее время.
Он пожал руку Реми и уехал, оставив его посреди леса, где плотник рассчитывал добывать исходные материалы для домов, которые он намеревался построить.
Было десять часа утра, когда Реми оказался наедине с Богом перед лицом этой изобильной и могучей природы.
Он обвел взглядом все вокруг и с гордостью произнес: — Я царь всего, что меня окружает!
Но внезапно, словно в ответ на его восклицание, послышалось рычание. Это был тигр, казалось, говоривший: «Ладно! Если ты царь, то я здесь хозяин».
Реми, вступая во владение своей новой державой, безусловно ожидал возражений такого рода и потому не был чрезмерно испуган; он подыскал дерево, ветви которого опускались почти до земли, и до наступления ночи соорудил вокруг его ствола шалаш, способный защитить его в первый момент от нападений хищных зверей; на всякий случай он оставил наверху отверстие вроде дымохода, позволявшее ему дотянуться до первых ветвей дерева, а на самых верхних ветвях соорудил из двух досок сиденье, поместив возле него четыре или пять полностью заряженных ружей. Затем он принялся за еду, оставленную ему виконтом.
Реми пребывал на вершине счастья: впервые в жизни он оказался хозяином самому себе и, подобно Августу, вообразил себя хозяином мира.
Об утреннем рычании он забыл.
О нем заставило вспомнить колыхание травы шагах в шестидесяти от него.
С этой минуты, продолжая есть, Реми не отводил взгляда от высокой травы, которая на виду у него шевелилась.
Это была пантера, которой не посчастливилось, как Реми, обзавестись ужином, но которая стремилась его раздобыть.
Реми не был близко знаком с повадками этих огромных диких кошек, и потому он всего лишь удостоверился, что до первой ветви можно дотянуться ногой, а до третьей — рукой.
Он поставил ногу на первую, рукой схватил третью и начал карабкаться на дерево; добравшись до своего сиденья, находившегося на высоте около двадцати пяти футов, он разместился там столь же спокойно, как если бы укрылся в неприступной крепости.
Между тем пантера учуяла его.
Она приближалась, подползая на брюхе, словно кот, подстерегающий птичку.
Футах в двадцати от дерева она свернулась в клубок и прыгнула, оказавшись благодаря этому прыжку всего лишь в двух метрах ниже Реми.
Реми держал у себя на боку, за поясом, плотницкий топор; улучив момент, когда пантера вытянула лапу, чтобы вцепиться в ствол дерева, он ловким и сильным ударом топора отрубил эту лапу, которая полетела вниз, отскакивая от ветки к ветке, и упала на землю.
Пантера испустила страшный вопль боли и ярости и вытянула другую лапу, которую Реми вторым ударом, не менее сильным и не менее ловким, отправил вслед за первой.
Пантера испустила второй вопль и, потеряв равновесие, тяжело рухнула с высоты двадцати футов.
Реми схватил одно из своих пяти ружей и, прежде чем пантера успела опомниться после своего падения, разнес ей пулей голову. Затем он спустился на землю, взял в руки нож, умело содрал с пантеры шкуру, повесил ее на дерево, обе отрубленные лапы приколотил ко входу в свой шалаш, как поступают — ему доводилось видеть такое — с волчьими лапами, а затем продолжил прерванный ужин, промолвив:
— Смотришь издали — сплошная загадка, а подойдешь ближе — и сказать нечего!
Пантеры приняли все это к сведению, и хотя вечером, ночью и на рассвете Реми еще слышал их рычание, ни одна не осмелилась показаться в виду шалаша.
Тем временем шалаш мало-помалу менял свою форму; то, что вначале было всего лишь грудой срезанных ветвей, спустя месяц превратилось в небольшую крепость из обтесанных на четыре канта и плотно подогнанных друг к другу стволов; верхний настил из крепких брусьев стал основой чердака, на который можно было подняться по приставной лестнице. Шесть досок, прилаженных одна к другой, служили походной кроватью, а стол, крепко стоявший на своих четырех ножках, вместе с деревянной скамейкой довершал какое-то время всю меблировку.
Однажды утром Реми увидел, что к его хижине приближается какой-то караван. Это виконт де Сент-Эрмин, приехав в очередной раз в Пегу, позаботился о всем том, чего недоставало его бедному отшельнику.
Он отправил ему рис, зерно, кукурузу, жеребца и кобылу, корову и теленка, кабана и свинью, петуха и шесть кур, а кроме того, огромного сторожевого пса и его суку и, наконец, кота с кошкой. И в придачу ко всему этому — мельницу, какие имеют на борту судов, чтобы молоть зерно.
Вначале Реми был напуган при виде этих богатств: где было поместить стольких вновь прибывших? К счастью, в дополнение виконт отправил ему большой запас гвоздей, запоров и кучу других вещей, которых Рене не мог раздобыть в своей пустыне.
Не стоило и мечтать о том, чтобы соорудить хлев для всего этого скота за сутки или даже за неделю; Реми начал с того, что построил вокруг своей хижины частокол, достаточно высокий и плотный для того, чтобы через него нельзя было ни пролезть, ни перепрыгнуть.
В первый день он держал животных связанными; на второй день частокол, имевший примерно сто футов в окружности и, соответственно, тридцать три фута в поперечнике, был готов. Реми впустил животных внутрь ограды и закрыл за ними ворота. Петух начал с того, что уселся на один из воротных столбов частокола и принялся петь там в положенные часы и исполнять обязанности часового. Ну а куры с первого же дня стали нестись.
Людям, которые привели весь этот караван, потребовали у Реми дать им расписку в получении. Виконт де Сент-Эрмин заплатил им вперед. Реми добавил к сумме, которую они уже получили, несколько тикалов на выпивку и отослал всех обратно.
На другой день после их отъезда лошади, корова, кабан, свинья, теленок, собаки и кошки были выпущены на лужайку.
Собаки и кошки тотчас же освоились со своей ролью домашних животных: первые уселись у ворот, а вторые забрались на чердак.
Чердак этот производил впечатление крепости: именно там, постоянно заряженные пулями, под рукой у осажденных находились десять ружей, в то время как пять десятков полностью снаряженных патронов дожидались своей очереди, чтобы стать посланцами смерти.
С чердака, господствовавшего над всеми окрестностями, можно было через искусно устроенные небольшие бойницы стрелять по всем направлениям, не рискуя, что тебя подстрелит противник.
Остальные животные разбредались по лужайке; куры оставались клевать возле дома.
С наступлением вечера инстинкт направлял животных к частоколу: тревожное пение петуха и лай собак могли предвестить, что какой-нибудь тигр или какая-нибудь пантера бродят вокруг загона.
Но, как мы сказали, ни днем, ни ночью видно их не было.
Между тем Реми начал замечать, что его многочисленные постояльцы доставляют ему слишком много хлопот для одного человека; и порой, сетуя на собственное малодушие, он думал о том, что нелишним было бы иметь женщину в этой зарождающейся колонии, причем не только ради того, чтобы внушать ему надежду на увеличение ее численности, но и чтобы снять с себя часть многообразных забот, которые она ему доставляла.
И вот однажды ночью, когда он сильнее обычного был обуреваем этими навязчивыми мыслями, казавшимися ему бесовским наваждением, Реми проснулся за час до рассвета, услышав пение петуха, лай собак и звук ружейных выстрелов, доносившихся, по-видимому, с берега реки.
Он схватил ружье, набил карманы патронами и, сопровождаемый своими собаками, бросился к берегу реки, где, как ему казалось, развернулось сражение.
На берегу лежали тела убитых; их было трое, и они только что испустили последний вздох; несомненно, они подверглись нападению тех разбойников с западного побережья Сиамского королевства, что поднимались вверх по реке Ситтанг.
Реми искал глазами и звал, однако никто ему не ответил; но, когда занялся день, ему показалось, что он видит стоящее на коленях человеческое существо, молчаливое, оцепеневшее и неподвижное, будто статуя.
Он подошел: это была юная индианка лет двенадцати или тринадцати, стоявшая на коленях возле распростертого тела мертвого мужчины лет сорока.
Грудь его была пробита пулей.
После двух месяцев, проведенных в полном одиночестве в этом безлюдье, Реми, с его косматыми волосами и нечесанной бородой, вполне мог и сам сойти за разбойника.
Однако девушка при виде его явно не испытала никакого испуга; она лишь указала ему на мертвого мужчину, после чего снова опустила голову и заплакала.
Реми ждал несколько минут, давая девушке возможность излить ее горе.
Затем он знаком велел ей подняться и следовать за ним.
Она поднялась и трижды подала зов, на который никто не откликнулся; затем с юной и одновременно дикарской грацией она прижалась рукой и головой к плечу Реми и пошла тем же шагом, что и он.
Через три четверти часа они подошли к частоколу.
Издалека завидев их, животные сгрудились у ворот, а затем, выказывая самые дружеские чувства, расступились, чтобы дать им пройти.
Собака лаяла, свинья хрюкала, корова мычала, лошадь ржала, кот мяукал, а петух кукарекал.
Ева вступила в этот земной рай, и каждое животное приветствовало ее на свой лад. Лишь человек не проронил ни слова, но в ту минуту, когда он открывал дверь своего дома, сердце его билось так, как никогда прежде.