Едва все это было принесено и расставлено на столе, приглашенный матрос вошел в комнату.
Рене шагнул навстречу матросу, подал ему руку и пригласил его к столу.
Однако славный моряк начал с того, что окинул взглядом комнату, которая показалась ему чересчур изысканной для простого матроса; бутылка водки, сигары и скрутка жевательного табака утвердили его во мнении, что вновь прибывший тоже проматывает остаток своей добычи.
— Ну-ну, матрос! — промолвил он. — Неплохая, видать, была кампания; два набора морской одежды, экая роскошь! Я вот уже десять лет каперствую, но, коли моя одежда промокнет, всегда сушу ее на себе, поскольку никогда не был достаточно богат, чтобы обзавестись двумя наборами!
— Вот тут ты ошибаешься, дружище, — отвечал Рене, — дело в том, что я явился из родного дома, этакий богатый сынок, и что плавание, в которое я намерен отправиться, будет моим первым плаванием. Однако я горю желанием учиться, не боюсь опасностей и имею твердое желание, даже ценой своей жизни, сделать карьеру. Мне сказали, что теперь снаряжаются три судна, готовясь выйти в море: «Алет», «Святой Аарон» и «Призрак». На «Алете» командует Нике, на «Святом Аароне» — Анженар, а на «Призраке» — Сюркуф. Какое из этих судов ты бы выбрал?
— Черт побери! Хороша шутка! Выбор уже сделан.
— А, так ты снова идешь в плавание?
— Как раз вчера завербовался.
— И на какой из этих трех кораблей?
— На «Призрак», конечно.
— Он самый быстроходный?
— О, это пока не известно, ведь он еще не выходил в море. Но с Сюркуфом ему придется бегать быстро, никуда не денется! Сюркуф и баржу заставит бегать.
— Выходит, ты уверен в Сюркуфе?
— Еще бы! Я его сам испытал, не первый раз ухожу с ним в плавание. На «Доверии» мы сыграли немало славных шуток с англичанами. О! Хорошо нам тогда удалось одурачить беднягу Джона Буля!
— Может, расскажешь о какой-нибудь из этих шуток, дружище?
— О, осталось лишь выбрать, о какой именно.
— Давай, я слушаю.
— Погоди, дай-ка я сделаю новую закладку табака, — сказал старый матрос.
И он занялся этим делом со всей тщательностью, какую заслуживает подобная операция, затем налил стакан водки, выпил его залпом, дважды кашлянул и начал так:
— Были мы тогда на широте острова Цейлон; плавание началось в недобрый час: когда мы снимались с якоря у Святой Анны, перевернулась шлюпка и трех находившихся в ней человек сожрали акулы; за бортом в этих широтах долго не продержишься, тебя быстренько проглотят.
Мы находились к востоку от Цейлона. Путь наш пролегал от Малайского берега к Коромандельскому берегу, в сторону Бенгальского залива; там у нас случилось несколько удачных стычек, одна за другой, то-то была благодать! Менее чем за месяц мы захватили шесть превосходных кораблей, с богатым грузом и все как один водоизмещением в пятьсот тонн.
После того как мы отослали захваченные нами суда, наш экипаж еще состоял из ста тридцати парней Берегового Братства. С таким кораблем, как «Доверие», и таким капитаном, как Сюркуф, нам было позволено надеяться, что удача наша на этом не закончится.
Время от времени мы встречались с английскими высокобортными крейсерами, и нам приходилось улепетывать от них, что несколько унижало наше национальное самолюбие; но «Доверие» давало тягу столь резво, что даже во время нашего бегства мы испытывали своеобразное чувство гордости при виде того, как легко нам удается удирать от англичан. Уже около недели мы лавировали так, как вдруг в одно прекрасное утро впередсмотрящий закричал: «Корабль!»
«Где? — воскликнул Сюркуф, услышав из своей каюты этот крик и выскочив на палубу. — И что он, крупный?»
«Достаточно крупный для того, чтобы «Доверие» не проглотило его за раз».
«Тем лучше! И куда он держит путь?»
«Нельзя понять, поскольку он стоит».
Тут уже все подзорные трубы и все взгляды обратились в указанную сторону: и в самом деле, там была видна огромная подвижная пирамида, выделявшаяся своей белизной на фоне густого тумана, который в этих широтах спускается ночью с высоких прибрежных гор, а по утрам еще заволакивает подступы к берегу.
Корабль мог быть как высокобортным крейсером, так и судном Ост-Индской компании. Что ж, если это военный корабль, ничего не поделаешь, у нас будет развлечение; если же это торговое судно, мы его захватим.
Нас отделяло от него не более двух льё, и, хотя под тем ракурсом, под каким нам был виден незнакомец, оценить мощь корабля крайне трудно, мы уже начали нашу обсервацию…
В этот момент Рене доложили, что стол накрыт и ужин ждет сотрапезников.
Какое бы удовольствие ни испытывали двое новых товарищей, один — слушая, а другой — рассказывая, сообщение это произвело волшебное действие, и оба поднялись, отложив на время оставшуюся часть повествования.
LIМНИМЫЕ АНГЛИЧАНЕ
Чтобы не мешать своему постояльцу, г-жа Леру, задобренная пригоршней луидоров, блеск которых она уже видела в своих руках, накрыла ужин в соседней комнате. Уставленный устрицами стол, с тремя бокалами разной формы у каждого прибора, со сверкающим столовым серебром и с двумя откупоренными бутылками шабли имел чрезвычайно уютный вид. Так что старый матрос остановился в дверях и с улыбкой взглянул на приятное зрелище, представшее его взору.
— Ха-ха! — сказал он. — Если ты отправляешься в плавание, надеясь угощаться так каждый день, мой юный друг, то это заблуждение. Каким бы хорошим ни был у Сюркуфа стол, за ним чаще едят бобы, нежели жаркое из цыпленка.
— Что ж, дружище, когда дело дойдет до бобов — будем есть бобы, но покамест, поскольку перед нами устрицы, отведаем устриц. И вот еще что: ты знаешь мое имя, а я не знаю твоего, и мне это мешает в разговоре. Как тебя зовут?
— Сен-Жан, к твоим услугам. На борту меня зовут Грот-Марсом, ибо я марсовый и там мое место в бою.
— Отлично, Сен-Жан. Бокал шабли? Это вино не пересекало экватора, ручаюсь тебе!
Сен-Жан поднял бокал и залпом выпил его.
— Черт меня побери! — промолвил он, осушив бокал. — Я ведь принял его за сидр; налей-ка мне второй бокал, дружище, чтобы я извинился перед ним за то, что так обошелся с первым!
Рене не заставил себя упрашивать: в его намерения входило разговорить Сен-Жана и как можно меньше болтать самому, что оказалось нетрудно. После шабли последовало бордо, после бордо — бургундское, а после бургундского настал черед шампанского. Сен-Жан, со своей стороны, вел себя крайне непринужденно, что указывало на чистоту его сердца. Наконец подали десерт.
— Полагаю, — произнес Рене, — пришло время услышать окончание нашей истории и узнать, каким образом Сюркуф избежал опасности закончить свое плавание на борту английского корабля, вместо того чтобы закончить его на борту «Доверия».
— Когда мы повернули на другой галс, чтобы лечь в дрейф, наши корабли были не более чем в двух льё друг от друга. Я нес вахту на грот-марсе, держа в руках подзорную трубу, и сразу же доложил капитану, что у корабля, который перед нами, есть укрытая батарея, что он превосходно оснащен и что паруса его скроены на английский манер; оставалось выяснить его огневую мощь и принадлежность. Пока шли наши с капитаном переговоры, положение «Доверия» осложнилось, поскольку бриз, сперва слабый, посвежел настолько, что заставлял нас идти со скоростью в четыре узла. Тем не менее, чтобы покончить с сомнениями и поскорее распознать нашего противника, мы убираем малые паруса и, взяв круче на два румба, подходим к нему ближе. Чужой корабль спешит повторить наш маневр: не будь он больше нашего, можно было бы подумать, что это наша тень. Однако, поскольку расстояние между нами еще слишком велико, чтобы мы могли оценить друг друга, «Доверие», двигаясь какое-то время тем же ходом, берет затем три румба влево; таинственный корабль точь-в-точь повторяет наш маневр, и мы снова оказываемся в том же невыгодном положении, которое оставляет нас при всех наших сомнениях, ибо горы тюков и множество бочек скрывают его батарею.
Да будет тебе известно, дружище, — продолжал Сен-Жан, — что есть на свете старушка-фея, которую забыли пригласить на крестины Сюркуфа, и зовут ее Терпеливостью. Впрочем, экипаж был так же раздражен, как и его капитан. Горе неизвестному судну, если оно окажется одной с нами силы и дело у нас дойдет до драки!
Подойдя как можно ближе к нему, «Доверие» пользовалось бы всеми преимуществами своей превосходной конструкции, но, поскольку такой маневр является чрезвычайно опасным в начале боя, мы выбираемся на ветер и идем бейдевинд, чтобы иметь возможность осуществить отход в случае крайней необходимости.
Наконец мы начинаем выигрывать ветер у незнакомца и, стало быть, маневрируем лучше, чем он; это открытие встречается радостными криками.
Сюркуф поднимается на грот-марс и садится рядом со мной.
«Черт возьми! — говорит он. — Сейчас мы узнаем, честную ли игру ведет этот корабль и действительно ли он хочет приблизиться к нам. Я старый морской волк, и меня так просто не проведешь. Мне известны все хитрости этих торговых кораблей, настоящих разбойников. Сколько я перевидел их: приличные с виду, они, находясь под командованием опытных капитанов, пытались напугать тех, кто охотился за ними, и притворялись, будто сами хотят вступить в бой!»
Сюркуф был настолько проникнут этой мыслью, что без колебаний держал курс «Доверия» так, что в конце концов мы оказались вынуждены подойти к противнику с наветренной стороны. И это были не шутки, ибо, если он ошибся, мы рисковали схлопотать бортовой залп в упор или нарваться на абордаж.
Сюркуф хватается за трос, соскальзывает на палубу, быстро приближается к лейтенанту и к своему старшему помощнику и, топнув ногой, говорит:
«Черт возьми, господа, я совершил грубую ошибку! Мне следовало сперва подойти поближе и затем походить разными курсами к ветру, чтобы разведать мощь и маневренность англичанина».
С этими словами Сюркуф хлопнул себя по лбу, выплюнул сигару, помолчал с минуту, пытаясь вновь обрести спокойствие, и добавил: