Элен закрыла дверь, задвинула защелку и кинулась в объятия сестры.
— О! — вскричала Элен. — Почему же ты раньше не призналась мне в этой любви, когда еще было время бороться против нее?
— Увы! — ответила Джейн. — Я полюбила Рене в ту минуту, когда впервые увидела его.
— А я, эгоистка, — промолвила Элен, — занятая собственными чувствами, вместо того чтобы заботиться о тебе, как это положено старшей сестре, заменяющей мать, я рассчитывала на верность этого человека!
— О, не обвиняй его, — воскликнула Джейн, — ведь небо свидетель тому, что он никогда не стремился вызвать во мне любовь: я полюбила его, потому что в моих глазах он был самым красивым, самым рыцарственным, самым храбрым из всех мужчин.
— И он тебе сказал, что не любит тебя? — поинтересовалась Элен.
— О нет, нет! Он понимал, какое несчастье причинил бы мне этим.
— И что же тогда, он женат?
Джейн покачала головой.
— Нет, — ответила она.
— А не в щекотливости ли здесь дело? — спросила Элен. — Не думает ли он, что ты слишком благородна и богата для того, чтобы быть женой простого помощника капитана на корсарском судне?
— Он благороднее и богаче нас с тобой, сестра!
— Выходит, во всем этом есть какой-то секрет? — спросила Элен.
— Больше чем секрет, это тайна! — ответила Джейн.
— О которой ты не можешь мне сказать?
— Я поклялась.
— Бедное дитя, тебе остается лишь сказать мне, что я могу для тебя сделать.
— Сделай так, чтобы он оставался здесь как можно дольше; каждый дополнительный день, который он проведет здесь, добавит день к моей жизни.
— И ты рассчитываешь видеться с ним до его отъезда?
— Более всего на свете.
— Стало быть, ты уверена в себе?
— Нет, но я уверена в нем!
Окно было открыто; Элен подошла закрыть его. Во дворе она заметила сэра Джеймса, беседовавшего с четырьмя или пятью мужчинами, которые были с головы до ног покрыты пылью и явно проделали долгий путь; они оживленно разговаривали, и вид у них был чрезвычайно радостный.
Увидев Элен, сэр Джеймс воскликнул:
— О, дорогая Элен, прошу вас, спускайтесь вниз, мне надо сообщить вам добрую весть!
— Спускайся скорее, Элен, — сказала Джейн, — и скорее принеси мне эту добрую весть. Увы, — прошептала она, — ни у кого нет добрых вестей для меня, и никто не позовет меня, чтобы сообщить мне что-нибудь радостное.
Через несколько минут Элен вернулась. Джейн подняла на нее глаза и печально улыбнулась.
— Сестра, — сказала она, — я осознала сейчас, что у меня осталась лишь одна радость на свете: принимать участие в твоем счастье. Подойди, сядь рядом и расскажи мне, что хорошего у вас случилось.
— Ты ведь догадалась, — спросила Элен, — почему мы отпустили священников, читавших заупокойные молитвы над телом нашего отца, не попросив их благословить наш брачный союз с сэром Джеймсом, не так ли?
— Да, — ответила Джейн, — вы рассудили, что было бы кощунством заставлять одних и тех же людей служить заупокойную мессу и проводить обряд венчания.
— Да. Так вот, Господь вознаградил нас: один итальянский священник — его зовут отец Луиджи и он живет в Рангуне — совершает каждые два-три года круговые поездки по королевству в поисках благих дел. И сэр Джеймс Эспли только что узнал у этих людей, приехавших из Пегу в надежде наняться батраками, что через несколько дней отец Луиджи будет здесь. Ах, дорогая Джейн, какой это был бы чудный день, если бы он мог осчастливить четырех человек одновременно!
LXXVIIИНДИЙСКИЕ НОЧИ
С этого времени жизнь превратилась для Джейн в череду противоположных ощущений. Когда Рене был рядом с ней, все источники жизни били в ней ключом; стоило ему удалиться, как она ослабевала и казалось, что у ее сердца вряд ли есть силы биться.
Рене, любивший ее со всей нежностью родственника и друга, не утаивал от себя трудности своего положения. Молодой и сам исполненный магнетической силы, он не мог не поддаваться опьяняющим чарам девушки, молодой, красивой и страстно влюбленной, своими взглядами, пожатиями руки и вздохами бередившей душу мужчины, которого она любила. В ее страстных речах таилась приманка для него, одновременно мучительная и чувственная. Защищаться от любви в двадцать шесть лет, то есть в самом расцвете жизни и молодости, когда небо, земля, цветы, воздух, ветерок и опьяняющие искушения Востока — все вокруг говорит вам: «Любите!», это не что иное, как в одиночку сражаться против всех могущественных сил природы.
Казалось, Рене поставил перед собой непосильную задачу, и, тем не менее, он выходил победителем из этой беспрестанно возобновлявшейся схватки.
Ему приходилось постоянно испытывать себя, чтобы оставаться не только таким же бесстрастным, но и таким же сильным перед лицом этой чарующей опасности, каким мы видели его перед лицом самых страшных опасностей.
В центре дома, на втором этаже бунгало, была большая комната, куда выходили двери спальных комнат; она имела два балкона, один из которых выходил на восток, а другой — на запад; именно там, на той или другой веранде, Джейн и Рене проводили лучшие часы вечернего времени. Джейн, обожавшая цветы, в отличие от жемчуга, самоцветов и бриллиантов, забытых в своих ларцах, не зная и, главное, не принимая в расчет силы его аромата, делала ожерелья из восхитительного сладко-уханного цветка, который называется мхогри. По форме он напоминает одновременно жасмин и сирень, а по запаху — туберозу и сирингу; его чашечка, то белая, то розовая, то желтая, покоится на длинном венчике, через который пропускают нить подобного ожерелья, окружающего ту, что его носит, самыми возбуждающими ароматами.
Представление о таком благоуханном украшении могут дать мавританки Алжира и всего африканского побережья с их венками и поясами из померанцевых цветов.
Ночи в Индии чарующе великолепны в определенное время года; восходы и заходы солнца являют собой ослепительные чудеса: небо последовательно окрашивается во все цвета, какие искуснейший фейерверкер способен придать потешным огням. В погожие дни весны и осени, если, конечно, предполагать, что осень и весна здесь заметны и ощутимы, восход луны во время полнолуния напоминает восход солнца в наши тусклые западные дни. Если солнце здесь огненное, то луна кажется золотой; диаметр ее огромен; при ее свете, когда она подходит к своему зениту, можно читать, писать и охотиться, как средь бела дня. Великолепие этим ночам придает прежде всего их разнообразие: случаются ночи настолько темные, что нельзя ничего различить в двух шагах от себя, тогда как другие мало чем отличались бы ото дня, если бы не небо, усыпанное звездами и множеством неизвестных у нас созвездий, сияющих на небосводе. Небесные тела кажутся ближе, многочисленней и ярче, чем в нашем полушарии, а луна, вместо того чтобы затмевать их, словно делится с ними своим собственным светом.
Ну а иные ночи — я с запинкой произношу «иные ночи», настолько слабо эти слова передают мою мысль, — это настоящие северные сияния, воспламеняющие весь купол небесной полусферы; стоит редким облакам заскользить по лазури неба, и они гасят пурпурные лучи заходящего солнца; стоит промелькнуть сумеркам, как на театральной сцене это делает рабочий занавес между двумя декорациями, и над землей поднимается не имеющий зримого источника молочный свет, охватывая весь горизонт от края до края и создавая те изумительные белые ночи, что воспел великий русский поэт Пушкин.
Занимается ли день? Спускается ли ночь? Никто не сможет сказать этого: предметы не отбрасывают тени; источник света, создающий это странное свечение, невидим; вас затопляет неведомый флюид; воображение взмывает вверх и, кажется, входит в соприкосновение с самыми высокими сферами небосвода; сердце ощущает, как его наполняет божественная ласка, а душу то и дело охватывают порывы, заставляющие вас верить в счастье.
А в это время ветви деревьев колышутся и источают сладостное благоухание; отовсюду, от вершин самых высоких деревьев и до кончиков самых смиренных трав, доносится шелест; цветы передают свои запахи ветерку, и этот ветерок в своих знойных дуновениях доносит до вас смешанные ароматы миллиона цветов, являющие собой фимиам, который природа воскуряет перед алтарем того всеобщего бога, что меняет свои имена, но не меняет свою природу.
Молодые люди сидели там друг подле друга; рука Джейн покоилась в руке Рене; порой они часами не произносили ни слова; Джейн пребывала в упоении, Рене грезил.
— Рене, — погруженная в сладостное томление, промолвила Джейн, устремив глаза к небу, — я счастлива. Почему Бог не может даровать мне такое блаженство? Мне было бы этого достаточно.
— Именно тут, Джейн, — ответил Рене, — и кроется наша слабость, изъян жалких и ничтожных существ; дело в том, что, вместо того чтобы сотворить бога миров, устанавливающего всеобщую гармонию посредством уравновешивания небесных тел, каждый из нас сотворил своего бога силой собственного воображения и требует у него отчета не за грандиозные атмосферные катаклизмы, а за свои маленькие личные беды. Мы просим Бога, того Бога, которого наш человеческий разум не может постичь, которого человеческие мерила не могут измерить, которого не видно нигде и который, тем не менее, если он существует, пребывает везде; мы просим его, как в древности люди просили бога своего очага, небольшую статуэтку с локоть высотой, всегда находившуюся у них перед глазами и под рукой; как индус просит своего идола, как негр просит свой амулет гри-гри; мы спрашиваем его, в зависимости от того, приятно нам это или горестно: «Почему ты сделал так? Почему ты не сделал этак?» Наш Бог не отвечает нам, он слишком далек от нас, а кроме того, его не заботят наши мелкие страсти. И тогда мы становимся несправедливы к нему, мы упрекаем его за несчастья, постигшие нас, как если бы это он послал их на нас, и всего лишь из несчастных становимся еще и богохульниками и нечестивцами.
Вы спрашиваете Бога, моя дорогая Джейн, почему он не позволяет нам быть вот так подле друг друга, и упускаете из виду, что принимаете время за вечность. Мы всего лишь жалкие атомы, перемалываемые между миром, который заканчивается, и миром, который начинается, и увлекаемые за собой королевской властью, которая рушится, и возвышением империи, которая возникает. Спросите у Бога, почему Людовик Четырнадцатый сократил мужское население Францию своими войнами и разорил казну своими дорогостоящими причудами из мрамора и бронзы. Спросите, почему король следовал губительной политике, имевшей целью произнести изречение, которое не было правдой уже и в то время, когда оно было произнесено: «Нет более Пиренеев». Спросите его, почему, подчинившись прихоти женщины и склонив голову под иго священника, король отменил Нантский эдикт, разорив тем самым Францию и обогатив Голландию и Германию. Спросите его, почему Людовик Пятнадцатый продолжил роковой путь своего прадеда, окружив себя фаворитками вроде герцогини де Шатору, маркизы д’Этьоль и графини дю Барри. Спросите его, почему, вопреки историческому опыту, Людовик Пятнадцатый последовал советам продажного министра и, забыв о том, что союз с Австрией всегда приносил несчастье королевским лилиям, привел на престол Франции австрийскую принцессу. Спросите его, почему он наделил Людовика Шестнадцатого не королевскими добродете