Молодые люди смолкли, погруженные в свои мысли, а поскольку мысли у них были схожи, ибо это были мысли о несчастной любви, они предпочитали изъясняться посредством молчания, а не общих слов.
Не питая к Джейн любовных чувств, Рене испытывал печальное томление, ощущая, как любовь Джейн изливается на него. Лишенный возможности провести всю свою жизнь с Клер, он согласился бы провести ее лишь с единственной женщиной — с Джейн. Тем временем летели часы, проходили дни, и с каждым днем Джейн становилась все печальнее и все влюбленнее.
Обстоятельством, усиливавшим боль Джейн, боль, от которой никто ограждал ее, ибо лишь Элен знала о ее причине, были приготовления к свадебным торжествам.
Бернар, сделав надрезы на дереве, именуемом тси-чу, получил лак, столь же долговечный и прозрачный, как и знаменитый японский лак.
Рабы собрали на кустарнике кан-ла-чу коконы, наполненные белым воском, который откладывает туда червь пе-ла-чонг и из которого изготавливают свечи, столь же чистые и прозрачные, как и наши.
В джунглях были собраны огромные гроздья ягод, из которых получают алкогольный напиток; его обожают негры и индийцы низших сословий.
Никто не скрывал всех этих приготовлений от Джейн, и каждое из этих приготовлений, суливших ее сестре счастье, на которое сама она не могла надеяться, при всей ее любви к сестре разрывало ей сердце.
В субботу вечером Джейн охватило судорожное волнение, на которое обратил внимание лишь Рене.
Он видел, как она поднялась и вышла, подождал несколько секунд, поднялся и вышел вслед за ней; удалиться она могла лишь к себе. Рене бросился к лестнице, которая вела в ее комнату, и на четвертой ступени обнаружил Джейн, лежавшую без чувств; он взял ее на руки и отнес в комнату. Обычно, когда с Джейн случались подобного рода обмороки, ей давали вдохнуть нюхательную соль, и она приходила в чувство. На этот раз беспамятство не проходило. Джейн лежала поперек коленей Рене, касаясь грудью его груди; рука ее была холодна как мрамор, а сердце у нее не билось. Губы Рене находились лишь в нескольких сантиметрах от ее губ, и у него было бессознательное ощущение, что, начав вдувать в грудь девушки свое дыхание, он вдохнет в нее жизнь; он догадывался, что в то мгновение, когда их губы сомкнутся, она вздрогнет, словно от удара электрического тока. Однако он не осмелился предпринять ни ту, ни другую попытку, возможно потому, что не был уверен в себе так, как была уверена в нем Джейн; при взгляде на нее, юную, бледную и бездыханную, сердце его дрогнуло и слезы полились у него из глаз, падая на лицо Джейн. И тогда, подобно увядшему цветку, который приходит в себя под каплями росы, Джейн подняла голову и открыла глаза.
— Но когда вас здесь больше не будет!.. Когда вас здесь больше не будет, что станет со мной?! — горестным тоном воскликнула девушка. — О, лучше бы мне умереть!
За этим восклицанием последовал сильный нервный приступ.
Рене хотел было выйти и позвать на помощь, но Джейн вцепилась в него, повторяя:
— Не оставляйте меня одну; я хочу умереть, но хочу, чтобы вы оставались здесь.
Рене вернулся к Джейн, обнял ее и нежно удерживал так до тех пор, пока она не пришла в себя.
Элен и сэр Джеймс были слишком счастливы, чтобы думать о других, особенно если эти другие не находились рядом.
Рене и Джейн оставались на балконе до двух часов ночи; все обитатели дома бодрствовали, и каждый был занят приготовлениями к венчанию. Трое братьев нарубили деревьев, усыпанных цветами, и из этих деревьев соорудили крытую аллею, протянувшуюся от дома до часовни. Поскольку это был сюрприз, предназначенный для Элен и сэра Джеймса, они работали с десяти часов вечера до трех часов утра. Джейн, придя в себя и опираясь на руку Рене, увидела, как устанавливали последнее дерево.
— Бедные цветы, им суждено было прожить всю весну, — промолвил Рене, — а через три дня они умрут!
— Я знаю цветок, который мог бы прожить не одну весну, — прошептала Джейн, — а умрет раньше них.
LXXIXВЕНЧАНИЕ
На следующий день, на рассвете, когда Рене намеревался подойти к спальне Джейн и через дверь справиться о ее самочувствии, он увидел, как к ней входит Элен.
Славная девушка вспомнила, что накануне вела себя несколько отстраненно по отношению к сестре, и пришла просить у нее прощения за эту забывчивость, не имевшую ничего общего с равнодушием.
Поскольку едва рассвело, в доме еще никто не проснулся.
Более получаса девушки просидели обнявшись, а затем расстались.
Рене услышал, как Элен вернулась в свою комнату.
Он бесшумно приблизился к двери спальни Джейн и, услышав ее рыдания, а также свое имя, повторяемое вполголоса, спросил ее через дверь:
— Нужно ли вам что-нибудь и могу ли я войти?
— О да, — ответила Джейн, — да, мне нужно увидеть вас, входите.
Он вошел.
Джейн сидела на постели, одетая в батистовый пеньюар, и, держа перед собой мешочек с рубинами, сапфирами и изумрудами, половина которого была высыпана на простыни, выбирала самые крупные и самые красивые камни и укладывала их в кошелек из ароматной испанской кожи, на котором были вышиты две буквы.
Это были буквы «К» и «С».
— Входите, — сказала она Рене, — входите и садитесь подле меня.
Рене придвинул стул к изголовью ее постели.
— Отсюда только что вышла моя сестра, — промолвила Джейн, — она очень счастлива; ее печалит лишь то, что я не могла сдержать при ней слез. Она спросила меня, когда вы уезжаете; я ответила ей, что завтра, вы ведь завтра собираетесь уехать, не так ли? — спросила она, пытаясь унять дрожь в голосе.
— Вы просили меня подождать до следующего дня после ее свадьбы.
— И вы были крайне добры, ответив согласием на мою просьбу. Поверьте, я чрезвычайно признательна вам за это, дорогой Рене. Она спросила меня, стоит ли ей предпринять какие-нибудь шаги, чтобы задержать вас еще на несколько дней. Но я ответила ей, что решение это вами принято и к тому же следует со всем этим покончить.
— Покончить? Дорогая Джейн, что вы имеете в виду?
— То, что я страдаю и заставляю страдать вас; что наше положение безвыходное, что даже если вы отложите свой отъезд еще на три дня, четыре дня, пять дней, вам все равно придется покинуть меня. Отсрочку у смерти просят лишь тогда, когда счастливы в жизни.
Рене вздохнул, не проронив ни слова в ответ, поскольку был точно такого же мнения, что и Джейн, однако он был поражен тем, что у нее хватило духа высказать его столь прямо.
Джейн высыпала из мешочка остававшиеся там драгоценные камни и продолжила разборку, которой она занималась. И было столько печали в том, как Джейн это делала, она с таким тщанием выбирала из драгоценных камней самые крупные и самые чистые, что Рене не осмелился спросить у нее, что она намерена делать с теми камнями, какие отделила от других.
Дневной свет заполнил комнату; дом начал просыпаться и заполняться шумом; Джейн протянула руку Рене и жестом дала ему знать, что пора возвратиться к себе.
Рене поцеловал руку, которую протянула ему Джейн, и вышел.
Несомненно, он пребывал в столь же горестном настроении, что и она.
Он скинул с себя домашний халат, надел утренний сюртук и спустился вниз.
Конь, которым Жюстен обычно пользовался без седла и узды, свободно пасся на лужайке невдалеке от дома. Рене подошел к нему, протянул ему пучок травы и тихо свистнул.
Конь взял траву из рук Рене, и тот воспользовался этой секундой, чтобы вскочить на него.
Конь совершил невероятный прыжок, но с того момента, когда Рене стиснул его бока коленями, конь принадлежал ему и никакие прыжки вверх и скачки в сторону уже не могли отделить его от наездника.
Прежде лишь Жюстен мог сесть на него верхом, и потому конь носил кличку Неукротимый.
В это мгновение распахнулось окно и раздался крик:
— Ради всего святого, Рене! Никто не осмеливается сесть на этого коня, он убьет вас!
Но всего за несколько минут Неукротимый был укрощен; он стал покладистым, словно ягненок.
Рене намотал на руку прядь из его гривы, после чего, пользуясь ею как уздой, направил коня под окно Джейн и, невзирая на его сопротивление, заставил согнуть в коленях передние ноги; но едва только он перестал давить на шею коня, тот в один прыжок поднялся на ноги и пустился в безумный бег, которому Рене, заложивший руки за спину, никак не мог воспрепятствовать; конь мчался по лесной тропе, которая внезапно повернула под острым углом, и на этом углу столкнулся с какой-то старой негритянкой; Рене, действуя коленями и руками, предпринял все усилия, чтобы повернуть коня вправо, и конь, не догадывавшийся о предстоящем столкновении, в итоге подчинился, но не настолько быстро, чтобы не задеть старуху: он ударил ее в плечо и опрокинул навзничь.
Старуха закричала, но Рене уже спешился и помогал ей подняться на ноги.
Этому пустячному происшествию любой другой на его месте не придал бы ровно никакого значения; везде, а в Индии особенно, старая негритянка — это такая мелочь, что всякий белый счел бы себя вправе раздавить ее; но Рене, с присущей ему добротой, сразу же вынул из кармана один из тех маленьких золотых слитков, на какие в Индии можно купить что-нибудь не очень дорогое: он стоил, наверное, от пятнадцати до двадцати франков. Негритянка хотела поцеловать Рене руки.
Видя, что она прекрасно стоит на ногах и происшествие оказалось незначительным, Рене свистнул Неукротимому, который тотчас же примчался; он вскочил ему на спину и направился к дому.
Жюстен ждал его, чтобы принести ему свои поздравления.
Никто, кроме него, не мог сесть верхом на его коня, а Рене на глазах у него решительно вскочил на Неукротимого и быстро усмирил его.
Они еще беседовали, когда старуха, которую Рене сбил с ног на углу тропы, вошла во двор и принялась о чем-то расспрашивать слуг.
Вслед за этими расспросами она вошла в дом и скрылась из виду.
— Что это за женщина? — спросил Рене.