И вот теперь, вместо того чтобы печалиться из-за того, что Бог отпустил ей слишком мало времени, чтобы провести его с Рене, она радовалась тому, что у нее в распоряжении есть еще двадцать четыре часа, в течение которых она могла бы выразить ему всю силу своей любви; по прошествии этих двадцати четырех часов смерть очистила бы чересчур пылкие слова, которые могли сорваться с ее уст. Исповедь ее была короткой; сказав: «Я люблю Рене», она призналась в своем единственном грехе. И потому с рассветом священник покинул ее; он провел подле нее не более получаса.
Выйдя от нее, священник подошел к Рене и сказал ему:
— Ступайте к святому созданию, которое любит вас, и вам не составит труда утешить ее перед смертью.
Рене, войдя в комнату Джейн, Рене увидел, как она протянула к нему руки.
— Садитесь подле меня, мой любимый, — сказала она, — и прежде всего знайте, что вы не оставите меня вплоть до самой смерти.
— Прежде всего покажите мне свою ногу, чтобы я мог знать, как у вас дела, — ответил Рене.
— К чему это? Разве мой приговор не оглашен? Мне осталось жить не более двадцати четырех часов, и я не нуждаюсь ни в отсрочке, ни в апелляции; я счастлива.
— А что вам сказал священник?
— Множество добрых слов, которые меня не убедили. Он внушал мне надежду; он говорил мне, что нас окружают невидимые души, парящие в воздухе, но мы не в состоянии различить их, поскольку они такие же прозрачные, как атмосфера, в которой они парят. Это души тех, кто любит нас; они скользят вокруг нас, слегка касаются нас, шепчут нам в уши, когда мы бодрствуем, какие-то неразборчивые слова, и разговаривают с нами, когда мы спим; они знают то, чего мы еще не знаем, ибо владеют тайнами судьбы: отсюда определенные откровения, отсюда определенные предчувствия, посещающие нас с позволения душ, которые чересчур любят нас, чтобы удержаться от этого. Мы верим лишь в то, что видим, добавил он, это правда, но масса доказательств заставляют нас догадываться о слабости и о бессилии наших чувств. Перед тем как были изобретены микроскопы, то есть в течение почти шести тысяч лет, половина всех существ, видимых при помощи этого инструмента, оставались нам неизвестны; первый, кто погрузил свой взгляд в мир бесконечно малых существ и заподозрил, что мир этот бесконечен, должен был по этой причине сойти с ума. Так вот, в один прекрасный день, быть может, сказал мне добрый святой отец, придумают такой инструмент, с помощью которого увидят бесконечно прозрачные существа, подобно тому как однажды увидели в микроскоп существа бесконечно малые. И тогда люди войдут в сношения, но не посредством речи, а каким-то иным способом, с этими сильфами, существование которых предполагает одна лишь поэзия. Так вот, дорогой Рене, эта мысль о том, что душа моя после моей смерти не покинет вас и что я смогу последовать за вами, где бы вы ни находились, смешаться с воздухом, которым вы будете дышать, быть в ветре, который будет развевать ваши волосы, эта надежда, при всей ее возможной нелепости, подарила мне бесконечную радость. Разве не сказал Шекспир: «На небе и земле есть многое, что и не снилось мудрецам!»
С этими последними словами голос Джейн дрогнул, и она опустила голову на плечо Рене.
— Вам больно? — спросил молодой человек.
— Нет, нисколько, однако я ослабла; нога, ужаленная змеей, заледенела, и это ею я вступаю в могилу; холод мало-помалу поднимется вверх, и, когда он достигнет сердца, я перейду из своей постели на вечное ложе.
Чувствуя, что она постепенно засыпает, Рене перестал беспокоить ее разговором, чтобы во время сна она набралась сил для последней схватки. Сон ее был неспокойным: она то и дело вздрагивала и что-то неразборчиво шептала.
Наверх поднялась Элен; она просунула голову в полуоткрытую дверь и взглядом спросила, как себя чувствует сестра.
Рене показал ей на Джейн, спавшую у него на плече; она вошла в комнату, приблизилась к Джейн и поцеловала ее в лоб.
— Боже мой, Элен! — спросил ее Рене. — Вы знаете всех в доме, неужели здесь нет никого, кто смог бы если не исцелить ее, то хотя бы облегчить ей страдания?
— Ах, неужели вы думаете, что я не опросила всех, даже самых несведущих? И все ответили мне, что смерть не будет мучительной, но она неизбежна. Скажите ей, дорогой Рене, что я оставила ее наедине с вами не из безразличия, а потому, что не хочу лишать ее последней радости.
Затем, еще раз наклонившись над сестрой, она снова поцеловала и на цыпочках вышла.
Но, по мере того как Элен удалялась, глаза Джейн открывались; какое-то время они оставались неподвижны; затем Джейн вздохнула и промолвила:
— О, дорогой Рене! Какой чудесный мне приснился сон! Я видела, как сейчас вижу вас, сияющего светом прекрасного небесного ангела, который опустился к моей кровати, поцеловал меня в лоб и сказал мне: «Пойдем с нами, сестра моя, мы ждем тебя!» Потом он снова поцеловал меня и улетел.
Сказать ей правду означало лишить ее иллюзии, и Рене промолчал.
— Теперь, мой возлюбленный Рене, — продолжала Джейн, — позволь мне коснуться одного вопроса. Когда мое решение не прожить ни одного дня после твоего отъезда уже было принято, ты видел, как я перебирала драгоценные камни и складывала их в отдельный мешочек, не так ли?
— Да, Джейн, и я намеревался спросить вас о цели того, чем вы занимались, но подумал, что это будет нескромным с моей стороны.
— Я заметила вашу сдержанность, — промолвила Джейн, — но, поскольку тогда еще не наступило время сказать вам об этом, промолчала.
— Этот мешочек, — сказал Рене, — был украшен двумя буквами ручной вышивки, К и С.
— Они вас заинтриговали, не так ли?
— Это инициалы Клер де Сурди.
— И действительно, — ответила Джейн, — этот мешочек предназначен для моей кузины Клер де Сурди. Рано или поздно, когда вы заставите Наполеона забыть о совершенном вами проступке и снова займете положение, достойное вас, мадемуазель де Сурди станет вашей женой, и тогда вы скажете ей: «Там, в стране знойных ветров и пылающих страстей, я встретил двух девушек, двух своих кузин; вначале я спас им честь, а затем жизнь; будучи вдали от вас, но непрестанно думая о вас, я посвятил им свою жизнь. Та из них, что младше, имела несчастье умереть: я любил ее нежной любовью друга, но сердце мое принадлежало не ей, а вам. Она умерла от любви, поскольку это было одно из тех любовных чувств, какие убивают, если не питают жизнь; но перед смертью она взяла этот мешочек, который был частью ее личного достояния; он содержит то, из чего можно сделать три ювелирных гарнитура — один из сапфиров, другой из рубинов, третий из изумрудов. Она сама выбрала их из груды драгоценных камней, которых было раз в десять больше; сама вышила на мешочке ваши инициалы и, наконец, умирая, вручила его мне, чтобы я передал его вам от ее имени; это ее подарок на свадьбу. И вы тем меньше имеете права отказаться от этого подарка, что он подан вам рукой, протянутой из могилы. Не ревнуйте к этой девушке: я никогда не любил ее; кроме того, к мертвым не ревнуют».
Рене разразился рыданиями.
— Ах, замолчите, Джейн, — произнес он, — замолчите.
— Каждый раз, когда вы увидите на ней один из этих гарнитуров, вам придется вспомнить обо мне.
— О, Джейн, Джейн, — воскликнул Рене, — как вы можете думать, что я забуду вас!
— Я хочу пить, Рене, дайте мне воды.
Потребность пить была единственной, которую она выразила уже два или три раза с утра.
Рене подал ей стакан воды, которую она жадно проглотила.
Лицо Джейн омрачилось, она явно слабела все больше и больше.
— Стало быть, никто не приходит справиться обо мне? — спросила Джейн. — Мне кажется, моя сестра Элен беспрекословно уступила моему желанию умереть наедине с вами.
Рене с печалью видел, что Джейн в глубине души обвиняла сестру в безразличии, и упрекнул себя за то, что не стал говорить ей о визите Элен.
— Не обвиняйте Элен, — сказал он, — она приходила, когда вы спали.
— О, — улыбнулась Джейн, — так я не ошиблась, это ее я видела во сне и приняла за ангела небесного. Милая Элен, ей так мало нужно позаимствовать у ангелов, когда она желает быть похожей на одного из них, ей недостает лишь крыльев.
— Джейн, — сказал Рене, — я не покину вас ни на мгновение, но вы причините огромную боль любящим вас людям, если не примете их и не уделите им внимание, расставаясь с ними навеки.
— Вы правы, Рене, позовите всех.
Рене осторожно опустил ее голову на подушку и приготовился выйти, чтобы позвать Элен.
— По возвращении садитесь возле меня снова, — сказала ему Джейн. — Никто, кроме вас, не вправе быть рядом со мной до самого конца. Потом, ночью, я скажу, что хочу спать, все выйдут, и тогда вы отнесете меня на веранду, где мы провели столько прекрасных часов, и там, лежа у вас на коленях, я попрощаюсь с небом, звездами, вселенной и с вами.
На лестнице послышались шаги тех, кто поднимался, чтобы помолиться подле Джейн; сначала вошла ее сестра Элен, затем сэр Джеймс Эспли, затем священник.
За ними вошли старый Реми, его трое сыновей и Адда, а затем Франсуа.
Вслед за Франсуа вошли работники, слуги-бирманцы, негры и негритянки.
Все опустились на колени.
Рене остался у изголовья умирающей. Священник стоял посреди комнаты, все остальные окружали его, стоя на коленях.
Отец Луиджи был достойным человеком, умевшим в любых обстоятельствах находить подобающие случаю слова. Его речь была трогательным прощанием юной девушки с тем, что осталось ей неведомо: с тайнами любви, со счастьем в браке и с радостями материнства; этим земным отрадам он противопоставил божественное блаженство, уготованное избранникам Всевышнего.
Джейн во второй раз потеряла сознание.
Священник первым произнес:
— Я думаю, мы без нужды утомляем больную; никто не нуждается в молитве, чтобы быть вознесенной на небо, меньше, чем это целомудренное дитя.
Подле Джейн остались лишь Рене, Элен и сэр Джеймс.
Рене дал ей вдохнуть нюхательную соль; она вздрогнула, сделала несколько инстинктивных движений, открыла глаза и улыбнулась, увидев себя в окружении всех тех, кто любил ее и кого любила она, и зная, что в часовне колонии ее ждет отец; она протянула руку к Элен, и Элен во второй раз кинулась в ее объятия.