— Ты знаешь, что я не могла больше жить, моя дорогая Элен, — сказала Джейн. — Я посоветовалась с несчастной женщиной, умершей по моей вине, о самом безболезненном виде смерти, и она указала мне на укус шахматной змеи. Если я умру, это случится потому, что я хотела умереть, и не стоит меня оплакивать. Если бы Рене покинул меня сегодня, я бы медленно умирала от горя и тоски; но это я покидаю его, по своей доброй воле; несчастье, которое насылаешь на себя сам, всегда можно пережить, это с несчастьем, которое насылает на тебя невезение, невозможно смириться. Посмотри, как я спокойна, посмотри, как я счастлива. Если не брать в расчет бледность, то можно сказать, что мы поменялись ролями. Ты плачешь, а я улыбаюсь. Так вот, моя дорогая Элен, чтобы смерть была такой, о которой я мечтала, нужно, чтобы я умерла, прислонившись, как сейчас, к его плечу; нужно, чтобы его любимая мною рука навечно скрестили мои руки на груди. Тебя ждут еще долгие годы счастливой жизни, дорогая Элен, мне же осталось лишь несколько минут. Оставь меня наедине с ним, сестра; это он известит тебя о том, что все кончено для нас на этом свете. Дай Бог нам встретиться в мире ином!
Элен в последний раз поцеловала Джейн, затем сэр Джеймс пожал ей обе руки; сквозь спокойные черты его лица проглядывала болезненная дрожь, а между сжатыми ресницами проскальзывали слезы; затем он рукой обвил Элен за талию и повел ее, прижимая к своей груди, словно боялся, что смерть попытается оторвать ее от него.
Время шло, наступила ночь, и, хотя в комнате не горели свечи, ночь эта была такой светлой, что все было видно, как в сумерках.
— Должно быть, час настал, — сказала Джейн, — я чувствую, как холод поднимается, по мере того как я опускаюсь в могилу; я не страдаю, а лишь ощущаю невозможность жить.
Она указала на свою поясницу:
— Начиная отсюда я уже не живу; отнеси меня на наш балкон, я хочу попрощаться там с тобой и там же умереть.
Рене поднял девушку, отнес ее на балкон и посадил себе на колени.
И тут она, казалось, задышала и ожила. Ночь была такой же прозрачной, что и накануне. Рене видел пересекавшую лужайку дорогу, по которой тогда шла Джейн; видел, как к ней подошла негритянка; слышал, как кричала, падая, девушка; видел, наконец, как после его выстрела покатилась по земле негритянка; все это, представившееся ему не только в воспоминаниях, но и наяву, заставило его разразиться рыданиями.
Он прижал к сердцу Джейн и воскликнул:
— О Джейн, дорогая Джейн!
Джейн улыбнулась.
— Как хорошо, что ты не сказал мне этого позавчера, — ответила она, — ведь тогда я не решилась бы умереть.
Она на мгновение замолчала, и глаза ее, казалось, расширились, чтобы охватить одновременно небо и Рене.
— Сожми же меня в своих объятиях, Рене, — произнесла она. — Мне почудилось, будто ты позволяешь мне унестись далеко-далеко от тебя.
— О нет, нет! — воскликнул Рене. — Напротив, я изо всех сил прижимаю тебя к своей груди!
— В таком случае, — ответила Джейн, — это смерть притягивает меня к себе. Защити меня, Рене, защити меня!
И она обвила руками шею Рене и спрятала голову на его груди. Рене опустил голову, прижавшись к ее голове.
Через мгновение он почувствовал, что она вздрогнула.
Рене поднял голову и увидел, что лицо Джейн исказилось от боли.
— Ах! — воскликнула она. — Он уязвил меня в сердце, он уязвил меня в сердце!
Резким движением она притянула к себе голову Рене и прижалась губами к его губам.
— Прощай! — воскликнула она. — Прощай!
Затем, уже едва внятным голосом, она добавила:
— До свидания, быть может!
И тело ее безжизненно повисло на руках Рене.
Рене посмотрел на нее: глаза ее оставались открытыми, и казалось, будто она все еще видит; он положил руку на ее сердце: оно больше не билось; он прижался щекой к ее губам: дыхание ее угасло, ее последний выдох, овеявший его лицо, унес с собой ее душу.
Еще несколько минут он смотрел так на нее, все еще надеясь, что какое-нибудь слово или какое-нибудь движение выдадут в ней остатки жизни.
Но нет, она была мертва, определенно мертва.
Он принес ее обратно в комнату, положил на кровать, скрестил ей руки на груди, а затем ударил в гонг.
Все сбежались, и первыми появились Элен и сэр Джеймс.
— Все кончено, — произнес Рене.
Со всех сторон послышался плач; Элен подошла к кровати и протянула руку, чтобы закрыть сестре глаза, остававшиеся открытыми.
— О нет! — вскричал Рене, мягко отводя руку Элен. — Вы прекрасно знаете, что эту заботу она поручила мне.
И он опустил ей веки, которым предстояло открыться уже лишь при свете того неведомого факела, который сопровождает душу на ее пути сквозь вечность.
Исполнив этот благочестивый долг, Рене бросился вон из комнаты, сказав:
— Оставайтесь рядом с телом; если у этого тела была душа, я уношу ее с собой.
И в самом деле, по крайней мере одному из них двоих стала известна в этот час разгадка той великой тайны, о которой они так часто беседовали вдвоем под ночным звездным небом.
Рене любил Джейн не как любовник, а как нежнейший друг, как преданнейший брат. Этот твердокаменный человек, способный пустить пулю в человека, словно в собаку, и смотреть, как тот корчится у его ног, с таким же равнодушием, как если бы это действительно была собака, сейчас нуждался в одиночестве, чтобы выплакаться.
Смерть, которой была сражена Джейн, и жаркий климат требовали скорых похорон. Подле нее остался один лишь священник. Элен вернулась к себе в комнату и остаток своей первой брачной ночи провела в объятиях мужа, оплакивая сестру. Короче, старый Реми с тремя своими сыновьями взяли на себя все хлопоты, связанные с похоронами; пока Жюстен украшал цветами часовню, Адда завернула тело в саван и уложила его, среди свежих ветвей на подстилке и подушке из волокон алоэ, в тиковый гроб, сколоченный Жюлем и Бернаром.
В тот же день, в пять часов, печально прозвучал гонг, возвещая о том, что вот-вот начнутся похороны. Все обитатели колонии собрались перед входом в дом, на крыльце которого был выставлен гроб. Там были произнесены очередные молитвы, после чего гроб, который сопровождали четыре юные девушки, внесли в часовню.
Рене выпустил обоих слонов из загона; они, как если бы могли осознать произошедшее несчастье, оглядели одного за другим всех присутствующих и, то ли заметив отсутствие Джейн, то ли просто поняв, что всеми владеет великая скорбь, и настроившись на один лад с общим горем, безмолвно и неподвижно замерли перед входом в часовню, словно два каменных колосса.
Гроб с телом Джейн поместили в тот же склеп, где уже покоились Ева и виконт де Сент-Эрмин; затем, как у первобытных народов, религиозная церемония завершилась большим поминальным застольем, в котором приняли участие даже самые убогие из рабов колонии.
Поскольку Джейн умерла, Рене решил покинуть колонию и на второй день после похорон объявил о своем отъезде. Несмотря на все, чем ему была обязана Элен, и все те услуги, какие он оказал обеим сестрам, его присутствие вызывало печаль. Элен прекрасно знала, что Джейн свела в могилу ее любовь к этому молодому человеку, но, поскольку ей не были известны ни его настоящее имя, ни его настоящая история, не могла удержаться от мысли, что это он стал причиной смерти сестры. Изъявляя ему самые горячие благодарности, она отважилась заговорить об издержках, понесенных Рене в ходе путешествия в Бирму, но Рене с такой улыбкой взглянул на нее и с такой учтивостью поцеловал ей руку, что Элен поняла: настаивать совершенно бесполезно. Поскольку Элен предвидела этот отказ, она предложила ему взять небольшой ларец, изготовленный Жюлем и наполненный драгоценными камнями; но Рене с печальной улыбкой вынул из-за пазухи кошелек, вышитый Джейн, поцеловал его, открыл и показал его содержимое Элен.
Затем, высыпав на стол все, что находилось в ларчике Жюля, и, выбрав среди драгоценных камней, предложенных ему Элен, самый красивый сапфир, он произнес:
— Это камень печали; я велю сделать из него перстень, с которым не расстанусь никогда.
Элен подставила Рене сначала одну щеку, потом другую.
— О, — сказал он, — вот это другое дело, это подарок сестры своему брату.
И они обнялись.
На следующий день все было готово к отъезду; конвой был тот же, что и на пути в поместье, вот только слонов, которых Джейн пожелала удержать при себе в колонии, Рене там и оставил, и, когда сэр Джеймс, надеясь, что ему повезет больше, чем Элен, спросил Рене, какова, по его мнению, цена этих слонов, тот ответил:
— Их попросила у меня Джейн, я подарил их ей, так что они принадлежат ей.
На второй день, едва занялся рассвет, конвой был в полной готовности и дожидался во дворе дома.
На какое-то мгновение все встревожились из-за Рене: он не спускался вниз, а когда сходили за ним, в комнате его не было. Уже было решили отправиться на его поиски, как вдруг его увидели выходящим из часовни: часть ночи он провел подле гроба Джейн.
Ему оставалось нанести последний визит — навестить Омара и Али. Вначале те подумали, что он пришел за ними, чтобы взять их с собой, но вскоре догадались, что поездку им ничто не предвещает, и, не будучи достаточно вежливыми для того, чтобы скрыть свою печаль, выразили ее Рене самыми явными и характерными жестами.
На том самом месте, где произошла первая встреча, теперь происходило расставание. Сэр Джеймс непременно хотел подарить Рене свое лучшее ружье Ментона, а Рене в обмен вручил ему одно из своих ружей. Элен уже подарила Рене то лучшее, что она могла подарить, — две свои щечки, подставленные для поцелуя.
Поскольку в караване не было женщин, неизбежно замедливших бы движение, было решено сделать всего один большой привал на пути из Земли бетеля в Пегу. Чтобы добиться этого, следовало переночевать у озера, а на следующий день одним броском добраться до Пегу.
Рене и Франсуа вскочили на своих бирманских лошадок, способных целый день скакать во весь опор и при этом не уставать; впрочем, люди, пешком двигавшиеся следом за ними, в своей неутомимости были еще поразительнее, чем эти лошади.