LXXXIIIВОЗВРАЩЕНИЕ К ПРИСТАНИ СВИНЦОВОЙ СОБАКИ
В первый момент ни Сюркуф, ни Рене не решались покинуть захваченные ими корабли; но, как только были улажены все формальности, как только офицеры дали клятву и Франсуа перешел в качестве командира захваченного корабля на «Луизу», а Эдё, старший помощник Сюркуфа, — на трехмачтовик «Тритон», оба капитана приказали спустить на воду свои ялики, чтобы нанести друг другу визит.
На полпути ялики встретились. Рене перепрыгнул из своей лодки в лодку Сюркуфа и бросился в его объятия.
Было решено, что в течение всего дня они не расстанутся и отобедают вместе; посему каждый принялся наперегонки расхваливать свою кухню, чтобы заманить к себе друга. Но поскольку меню, предложенное Рене, было самим Сюркуфом сочтено более привлекательным, чем его собственное, они приняли решение отобедать на борту «Нью-Йоркского гонца».
В итоге оба поднялись на борт бывшего невольничьего судна.
Рене в нескольких словах поведал Сюркуфу о своем бирманском путешествии, рассказал ему о своих охотах, о дневных и ночных стычках, о сражении с малайцами, о поединке с питоном, о смерти бедной Джейн, но без упоминания об обстоятельствах, в которых она умерла, и, наконец, о своем отъезде из Земли бетеля, о лесном пожаре и об одновременном нападении кайманов и тигров.
От удовольствия Сюркуф стучал ногами.
— Вот что значит высадиться на сушу, — сказал он, — столько сразу возможностей поразвлечься. Что же касается меня, то я имел три или четыре скверные стычки с англичанами, которые позволили захватить их, как дураков, а сегодня, полагаю, сунул голову в пасть волка, но тут пришел ты и столь успешно разжал ему челюсти. Поверь, я был настолько занят этими кораблями, что даже не заметил твоего появления; это я-то, у которого, как считают, глаза зорче, чем у всех остальных малоинских, бретонских и нормандских капитанов! И потому не надо спрашивать, был ли я удивлен, услышав музыку твоих шестнадцатифунтовых пушек, присоединившуюся к нашей. Но следует сказать, что стоило тебе произнести тогда первое слово, я узнал твой голос, хоть ты и говорил по-английски. Ну а известно тебе, что мы захватили?
— Признаться, нет!
— Ну так вот, мой дорогой, — продолжил Сюркуф, — мы захватили то, чем можно поперчить весь океан, от мыса Доброй Надежды до мыса Горн: перца на три миллиона, и один из этих миллионов принадлежит тебе и твоим людям.
— Миллион мне? Но что с ним делать? Ты прекрасно знаешь, что я сражался не за твой перец.
— Да, но твои люди? Можно отказаться от миллиона для себя, но не стоит отказываться от него для восемнадцати или двадцати бедняг, которые рассчитывают на подобное, чтобы иметь возможность солить и перчить свой суп всю оставшуюся жизнь. Так что, если хочешь, можешь уступить им свою часть добычи, а это, ни много ни мало, пятьсот тысяч франков! Но ты отдашь им еще и их долю.
— Ты хочешь сказать, что ты им отдашь их долю!
— Ты или я, какая разница; им не так уж важно, откуда к ним придут эти полмиллиона, лишь бы они пришли. Ну а теперь, разумеется, первое, о чем ты намерен спросить меня, касается того, что происходит во Франции: воюют ли на море, воюют ли на суше? Я ровным счетом ничего об этом не знаю: грохот пушек не доносится до Индийского океана. Все, что мне известно, это то, что наш святейший папа, да хранит его Бог, приехал в Париж, чтобы короновать императора Наполеона. Но что касается высадки в Англии, то я не слышал об этом ни слова, и, если б мне надо было дать совет его величеству императору, я посоветовал бы ему вот что: пусть занимается своим солдатским ремеслом, а нам позволит заниматься нашим морским.
Поскольку Рене покинул сушу не так давно, у него были большие запасы свежей провизии и сочных фруктов, явно доставлявшие живейшее удовольствие офицерам «Призрака».
У Сюркуфа за это время приключилась своеобразная и чуть ли не рукопашная стычка с акулой. Из рассказа об этом поединке станет видно, что Сюркуф, как и Рене, не терял хладнокровия в случае опасности, какого бы она ни была рода и как бы ни выглядела.
Через несколько дней после того как Рене уехал, Сюркуф снова отправился в каперскую экспедицию. Во время стоянки на острове Маэ, когда одна из местных пирог неожиданно наткнулась в узком фарватере между Праленом и Ла-Дигом на огромную спящую акулу, та одним ударом хвоста опрокинула пирогу и напала на тех, кто в ней находился, так что все они, за исключением ее хозяина, стали жертвами морского чудовища.
Люди, пожранные чудовищем, были из команды Сюркуфа.
В первый момент это трагическое событие оказало сильное впечатление на экипаж корсарского судна, а особенно на хозяина пироги, которому одному удалось избежать зубов акулы, и он даже дал обет Деве Марии, но у моряков, вечно утомленных жизненными тяготами и тяжелой работой, память не такая уж крепкая.
И потому, проявляя полную беспечность, матросы возобновили лодочные поездки с одного острова на другой, чтобы добывать себе прохладительные напитки, которые они покупали в домах местных колонистов.
Когда день отплытия корсарского судна определился, один из жителей Маэ, старинный друг Сюркуфа, пригласил его и нескольких офицеров отобедать в колонии, основанной им за несколько лет перед тем в западной части острова. Моряки отправились в путь на одной из шлюпок «Призрака» и добрались до места за очень короткое время, несмотря на довольно значительное расстояние.
День проходил весело, но настала пора возвращаться на корабль; первой отплыла шлюпка Сюркуфа, нагруженная свежими припасами, которые предназначались для продолжения плавания. Ею воспользовались один из офицеров и Бамбу, негр капитана. Сюркуф вручил негру свое охотничье ружье и свой ягдташ, с которыми он никогда не расставался в прогулках такого рода.
Главная пирога колонии, предоставленная в распоряжение приглашенных, отплыла от берега, управляемая радушным хозяином, который решил проводить трех своих гостей: Сюркуфа, второго медика Мийена и лейтенанта Иоахима Вьейяра.
Пирога обогнула северную оконечность острова Маэ; ветер, ослабевший к концу дня, едва рябил поверхность моря. Уже можно было различить батарею «Призрака», сверкавшую в лучах заходящего солнца. Пирога, где гребцами были четыре крепких негра, быстро скользила по прозрачным водам шельфа, служащего основанием этого архипелага, приюта акул, известных своими крупными размерами и прожорливостью.
Внезапно в кильватере шлюпки показалась огромная голова одного из этих морских чудовищ, учуявшего запах человеческого мяса и находившегося так близко, что рулевой — а им был, как мы сказали, сам радушный хозяин — нанес ему мощный удар своим лопатообразным веслом.
Но акула, подчиняясь своей инстинктивной прожорливости, и не думала отставать, а лишь прибавила ходу и теперь плыла бок о бок с пирогой, превосходя ее длиной.
Затем она приотстала, намереваясь перевернуться на спину, чтобы схватить лодку, которая явно казалась ей приманкой, достойной ее ненасытного голода.
Ударом хвоста она едва не перевернула лодку, чего и боялись ее команда и пассажиры, которые не знали, чем закончится этот турнир со столь упрямым соперником, то и дело бросавшимся в атаку, несмотря на удары весел, которыми его щедро награждали.
В момент одного из таких ужасающих маневров, когда зияющая пасть акулы оказалась на уровне планшира узкого челнока, Сюркуф взял из корзины свежее яйцо и с размаху запустил им в акулу. Этот снаряд, подарок колониста, у которого они только что отобедали, угодил в глотку чудовищной рыбы, показавшись ей лакомым кусочком, который она с явным наслаждением проглотила; затем она сомкнула свои челюсти с тремя рядами зубов, ушла под воду и исчезла.
После того как опасность миновала, все долго смеялись, вспоминая эту атаку, а главное, снаряд, утоливший голод прожоры,[4] и пообещав себе приберечь для следующей встречи с ней яичницу.[5]
Для Сюркуфа сегодняшнее сражение было четвертым с тех пор, как он покинул Иль-де-Франс, а его экипаж сократился до семидесяти человек. И потому он решил, если только не будет возражений со стороны Рене, вернуться на Иль-де-Франс.
Рене согласился.
Двадцать шестого мая «Призрак» и «Нью-Йоркский гонец» вместе с захваченными кораблями пересекли экватор и вступили в южное полушарие.
Двадцатого июня, едва забрезжил рассвет, послышался крик впередсмотрящего: «Земля!»
По мере того как солнце приближалось к горизонту, стали вырисовываться очертания гор; на другой день, в тот же час, корабли уже были между Флаком и островом Амбры.
Показалась бухта, в которой потерпел крушение «Сен-Жеран». Поскольку подступы к острову казались свободными, Сюркуф, командовавший маленькой флотилией, взял курс на Плоский остров и прошел между ним и Пушечным Клином. Обогнув эти островки, он направился к рейду Флагов.
Вблизи Могильной бухты к кораблю Сюркуфа причалила лоцманская лодка, и находившиеся в ней люди сообщили ему, что, скорее всего из-за приготовлений к войне между Францией и Англией, английские суда более не крейсируют у берегов острова.
Так что Сюркуф, Рене и два захваченных ими корабля беспрепятственно вошли в гавань Порт-Луи и бросили якорь у пристани Свинцовой Собаки.
LXXXIVВИЗИТ К ГУБЕРНАТОРУ
Возвращение Сюркуфа и Рене, тянувших на буксире столь значительную добычу, стало праздником для обитателей Иль-де-Франса.
Из всех наших колоний Иль-де-Франс, возможно, более всего привязана к своей родоначальнице. Один из французских поэтов — правда, поэт в прозе, но ведь и Шатобриан был поэтом в прозе — придал ей своим романом «Поль и Виргиния» поэтический и литературный блеск, вдвойне сделавший ее дочерью метрополии. Здешние колонисты, отважные, удалые, наделенные богатым воображением и исполненные благих порывов, восхищались великими событиями, сквозь горнило которых мы прошли, и великими войнами, которые мы вели. Они любили нас не только за барыши от кораблей и товаров, которые мы приезжали продавать у них, но еще и потому, что в их натуре заложено восхищаться и дорожить всем великим.