Вот уже почти шестьдесят лет Иль-де-Франс называется Маврикием и принадлежит Англии. Прошло шестьдесят лет, сменились три поколения, а Иль-де-Франс еще и сегодня остается таким же французским по духу, как и в те времена, когда над Порт-Луи и Порт-Бурбоном развевался белый или трехцветный флаг.
Так что сегодня, когда все эти имена нормандских и бретонских героев почти стерлись из нашей памяти, когда мы сквозь туман прошлого вспоминаем таких людей, как Сюркуф, Кузинери, Л’Эрмит, Энон и Легонидек, в Порт-Луи невозможно найти ребенка, который не знал бы их имен и не был бы готов рассказать вам об их подвигах, рядом с которыми меркнут подвиги флибустьеров Мексиканского залива. Вот почему, даже после своих поражений, наши моряки находили на Иль-де-Франсе почти такой же теплый прием, как и после своих побед. И разве не случалось много раз, что, всего лишь поставив свою подпись на бумаге, они получали у знаменитого банкира г-на Рондо ресурсы для того, чтобы возместить понесенный урон и восстановить корабли стоимостью в двести и даже в двести пятьдесят тысяч франков?
Правда, все наши храбрые моряки считали, что они связаны солидарной ответственностью, и, если один из них не мог выполнить свои обязательства, десять других объединялись, чтобы выполнить эти обязательства вместо него.
Рене, целиком посвятивший себя изучению морского ремесла, ощущавший себя непоколебимым перед лицом опасности и понимавший, насколько превосходным был совет, данный ему Фуше в отношении начала его карьеры, понимал и то, что, сделай он в качестве старшего помощника капитана на борту военного корабля хотя бы половину того, что он сделал в качестве старшего помощника Сюркуфа или даже в качестве командира своего маленького шлюпа, у него было бы право на похвалы со стороны начальства и на должность лейтенанта на одном из кораблей императорского военно-морского флота.
Вместе с тем все, что он совершил, он совершил на глазах у человека, душу которого никогда не омрачало даже малейшее чувство зависти. Сюркуф, которому предлагали командование фрегатом, знали и высоко ценили все офицеры нашего военно-морского флота. Одной его рекомендации могло быть достаточно для того, чтобы Рене взяли в качестве мичмана на первый же появившийся военный корабль; все подталкивало Рене к тому, чтобы вернуться в Европу и служить под начальством одного из тех прославленных капитанов, что командовали такими кораблями, как «Гремящий», «Грозный», «Букентавр», «Необузданный», «Ахилл», «Отважный», да и многими другими.
Для этого ему требовалась рекомендация Сюркуфа, и Сюркуф, разумеется, не отказал бы ему в ней.
Сюркуф был знаком с губернатором Иль-де-Франса, генералом Деканом; посетив генерала, он попросил оказать ему любезность и принять на другой день одного из самых отважных его помощников, пожелавшего вернуться во Францию, чтобы участвовать в боевых действиях, которые из южных морей переместились в испанские и северные моря. Он рассказал ему, выказывая при этом всю ту восторженность, какую умел придавать подобным рассказам, как вел себя Рене при захвате «Штандарта» и как пожертвовал своей частью добычи, чтобы сопроводить в Бирму двух юных француженок, отец которых, пассажир на борту «Штандарта», был убит.
Бирма, находившаяся под властью местных государей, была почти неизвестна не только в Европе, но и на Иль-де-Франсе. Тем не менее располагать сведениями о ней было чрезвычайно важно, поскольку она оставалась, по существу говоря, единственной страной, избежавшей гнета англичан.
Генерал Декан ответил, что будет счастлив принять у себя храбреца, которого рекомендует ему Сюркуф.
На другой день, в назначенный час, Рене явился к генерал-губернатору, но, когда он назвал свое имя секретарю, тот замешкался, не решаясь впустить его в кабинет. Эта нерешительность не ускользнула от Рене, и он спросил секретаря, в чем дело.
— А вы вполне уверены, — спросил его секретарь, — что являетесь старшим помощником господина Сюркуфа и командиром «Нью-Йоркского гонца»?
— Абсолютно уверен, — ответил Рене.
Нерешительность славного секретаря была тем более обоснованной, что, поскольку у корсаров носить мундир не было строго обязательным правилом, Рене оделся по тогдашней моде и с тем врожденным изяществом, от какого нельзя было отучиться, даже если бы он пытался скрыть свою принадлежность к сословию, в котором родился и был воспитан.
И, хотя это не казалось ему обязательным на Иль-де-Франсе, он оделся так, словно намеревался нанести визит мадемуазель де Сурди или г-же Рекамье.
Генерал Декан, когда ему доложили о г-не Рене, старшем помощнике капитана Сюркуфа, ожидал увидеть перед собой этакого морского волка, моряка с волосами бобриком, с неухоженными бакенбардами и нечесаной бородой и в боевом платье, скорее живописном, нежели изящном. Между тем к нему явился красивый молодой человек, бледнолицый, с мягким взором, вьющимися волосами и тонкими усиками, едва оттеняющими верхнюю губу; руки его были скрыты безупречными перчатками.
Он поднялся, когда ему доложили о г-не Рене, но, увидев его, замер на месте.
Рене, напротив, двинулся вперед с непринужденностью человека, привыкшего бывать в великосветских гостиных, и с отменным изяществом поклонился генералу.
— Как, сударь, — спросил его изумленный генерал, — это о вас мне вчера рассказывал наш храбрый корсар Сюркуф?
— Боже мой, генерал, — ответил Рене, — вы меня пугаете. Если он говорил вам о ком-то другом, а не о бедном малом лет двадцати четырех — двадцати пяти, крайне несведущем в своем ремесле, поскольку за плечами у него всего лишь год плаваний, я готов удалиться и признать, что недостоин интереса, который, вследствие этой рекомендации, вы имеете любезность проявлять ко мне.
— Нет, сударь, — ответил генерал, — и мое удивление никоим образом не должно оскорблять вас, напротив, это молчаливая похвала всей вашей особе — и вашему внешнему виду, и вашим манерам. До настоящего момента у меня и в мыслях не было, что на свете могут быть корсары, которые не бранятся при каждом слове, не носят шляпу набекрень и не ходят, растопырив ноги, как это делают люди, ступающие по шаткой палубе судна. Простите меня, я ошибся, и доставьте мне удовольствие, скажите, какому счастливому случаю я обязан радости принять ваш визит.
— Генерал, — сказал ему Рене, — вы можете оказать мне большую услугу: вы можете помочь мне погибнуть почетным и достойным образом.
И Рене сел, поигрывая своей тонкой камышовой тросточкой с изумрудным набалдашником.
— Это вам-то погибнуть, сударь? — спросил генерал, с трудом сдерживая улыбку. — В вашем возрасте, с вашей удачей, с вашей утонченностью, с тем успехом, которого вы, несомненно, уже добились, и с тем, которого еще непременно добьетесь в жизни! Вы шутите…
— Спросите Сюркуфа, не делал ли я все возможное для этого перед лицом врага.
— Сударь, Сюркуф рассказывал мне что-то невероятное о вашей храбрости, вашей ловкости и вашей силе; вот почему, увидев вас, я стал сомневаться в том, что вы тот, о ком он мне рассказывал, а рассказывал он мне не только о вашей храбрости при столкновениях с людьми, но и о храбрости куда более закаленной, той, какую вы не раз выказывали, сталкиваясь с хищными зверями. Если поверить всему этому, то, выходит, вы в вашем возрасте уже совершили двенадцать подвигов Геракла.
— В этом нет большой заслуги, генерал. Человек, который не только не боится смерти, но и счел бы за счастье встретиться с ней, почти непобедим, если не брать во внимание шальной пули. И потом, я имел дело лишь с тиграми, а тигр зверь хоть и свирепый, но трусливый. Каждый раз, когда я оказывался лицом к лицу с одним из них, я смотрел ему в глаза и вынуждал его опускать их. А человек или зверь, опустивший глаза, побежден.
— По правде говоря, сударь, — промолвил генерал, — вы меня очаровали, и, если вы соблаговолите оказать честь отужинать со мной, я представлю вас госпоже Декан и попрошу вас пожать руку моему сыну и рассказать ему о какой-нибудь из ваших охот.
— Я с удовольствием принимаю ваше предложение, генерал; редко случается, когда бедняге матросу выпадает счастье оказаться в компании с таким выдающимся человеком, как вы.
— Бедняга матрос, — с улыбкой произнес генерал, — который скоро получит в качестве своей доли добычи пятьсот тысяч франков! Позвольте сказать вам, что если вы и бедняга матрос, то уж не по части богатства.
— Это заставляет меня вспомнить кое-что, о чем я забыл вам сказать, генерал; дело в том, что, занимаясь ремеслом корсара как любитель, я имею привычку употреблять свою долю добычи на благотворительность. Так вот, из моих пятисот тысяч франков четыреста тысяч я отдаю своим товарищам; что же касается последних ста тысяч, то позвольте мне оставить их в ваших руках, дабы они были розданы бедным французам, желающим вернуться на родину, и бедным вдовам моряков. Вы ведь не будете против, не так ли?
И, прежде чем генерал успел ответить, Рене склонился над столом, взял листок бумаги и самым аристократическим почерком написал довольно-таки аристократическую записку:
«Сударь, по предъявлении сего соблаговолите выплатить генералу Декану, губернатору Иль-де-Франса, сто тысяч франков. Он уведомлен о назначении этой суммы.
Генерал Декан взял записку и прочитал.
— Но, — с удивлением сказал он, — прежде чем воспользоваться этим векселем, мне следовало бы дождаться продажи захваченного вами судна.
— Не стоит, генерал, — небрежно ответил Рене. — Я располагаю кредитом у господина Рондо на сумму в три раза бо́льшую той, какую прошу его выплатить вам.
— В таком случае, сударь, не соблаговолите ли вы лично вручить ему вексель?
— Не стоит, вы же видите, что вексель на предъявителя; кроме того, господин Рондо располагает образцом моей подписи, который был послан ему из Парижа моим банкиром господином Перрего.