— Вот так! Я всадил вторую пулю в первую, поскольку всадить ее ближе к ней, чем в то же отверстие, не мог.
Воцарилась тишина; даже Сюркуф был поражен такой невероятной меткостью.
— Не желаете взять реванш на ружьях, господин Рондо? — спросил Рене.
— О, конечно нет! — ответил тот.
— Тогда могу предложить вам кое-что проще.
— Что именно?
— Выстрелом убить одну из тех летучих мышей, что летают сейчас над нашими головами.
— Вы убьете выстрелом летучую мышь? — переспросил г-н Рондо.
— А почему нет? — сказал Рене. — Мне доводилось убивать их из пистолета.
И, взяв четвертый, еще не разряженный пистолет, он пристрелил одну из летучих мышей, которую ее злая судьба подогнала к фехтовальному залу.
У Рене и в этот вечер не было времени поговорить с губернатором Иль-де-Франса о той услуге, какую он рассчитывал получить от него.
LXXXVIОТЪЕЗД
На другой день, в одиннадцать часов утра, Рене в третий раз явился во дворец Губернаторства.
На этот раз он был принят там не как гость, а как друг. Эта искренняя, открытая и благородная натура пришлась по душе губернатору Иль-де-Франса, и потому он вышел навстречу Рене, протянув ему обе руки и запретив придверникам впускать каких бы то ни было посетителей.
— На сей раз, мой дорогой господин Рене, нам никто не помешает; я не забыл, что мне следует оказать вам услугу, и сделать это считаю своим долгом. Так чего вы от меня хотите?
— Я говорил вам, генерал, что ищу случая быть убитым.
— Вы вновь возвращаетесь к этой шутке, мой дорогой господин Рене, — промолвил генерал, пожимая плечами.
— Я нисколько не шучу, — возразил Рене, — меня томит желание умереть; однажды в приступе тоски я могу пустить себе пулю в лоб, но это была бы бесполезная и нелепая смерть, и я выставлю себя глупцом. Тогда как умерев за Францию, я обрел бы смерть полезную и славную и прослыл бы героем. Сделайте же из меня героя, генерал, это не сложнее всего другого.
— И что для этого нужно?
— Прежде всего нужно, чтобы вы поделились со мной новостями из Франции. Поговаривают о всеобщей коалиции против Франции. В Калькутте это было главной новостью дня. Известно ли вам, в каком положении мы находимся, и можете ли вы мне это сказать?
— Я полагаю, что наши войска по-прежнему находятся в Булони, занимаясь постройкой плоскодонных судов и высматривая Лондон сквозь туман Ла-Манша.
— Вы полагаете, будет война, генерал, не так ли?
— Более чем полагаю, я в этом уверен.
— Ну что ж, генерал, не я расхваливал вам себя, а мои друзья и, позволительно будет сказать, мои враги. Полагаете ли вы, что такой человек, как я, не верящий ни в Бога, ни в дьявола, говорящий на четырех языках и готовый по первому знаку преодолеть огонь и воду, может быть полезен своей стране?
— Полагаю ли я! Черт возьми, да, полагаю; и если вы хотите, чтобы я помог вам умереть таким образом, то рассчитывайте на меня.
— Генерал, если я останусь здесь со своим двенадцатипушечным шлюпом, проку от меня не будет; я умру в безвестности и, как только что сказал вам, без всякой пользы. Если же мне удастся найти возможность использовать то, что Бог вложил в меня, я смогу сделать себе имя, занять то положение и достичь той цели, к каким устремлены все мои чаяния.
— Хорошо! И что я могу сделать для этого? — спросил губернатор.
— Вы можете вот что: написать письмо, в котором скажете, что все доброе, услышанное вами обо мне, и слава об отваге, приобретенная мною в Индии, побуждает вас послать меня во Францию, рекомендуя…
— Министерству? — перебил его генерал.
— О нет! Ни в коем случае не министерству, а первому же капитану высокобортного корабля, который мне встретится. Если я буду располагать подобной рекомендацией от вас, ни один капитан не откажется взять меня к себе в качестве мичмана первого класса. Я имею право на этот чин, поскольку служил в качестве старшего помощника под начальством Сюркуфа и в качестве капитана военного шлюпа совершил самостоятельное плавание в Индию. Я прекрасно понимаю, что мое судно очень мало, но, в конце концов, если я смог совершить со шлюпом то, что другие совершают с бригом, это доказывает, что я могу совершить с бригом то, что другие совершают с корветом, а с корветом то, что другие совершают с линейным кораблем.
— То, о чем вы меня просите, мой дорогой Рене, сделать крайне легко, — сказал генерал, — и мне хотелось бы сделать для вас что-нибудь более серьезное. Во-первых, в предвидении услуг, которые вы можете оказать Франции, я дам вам приказ вернуться в Европу, а кроме того, снабжу вас рекомендательными письмами к трем капитанам линейных кораблей, моим близким друзьям: это Люка, командующий «Грозным», Космао, командующий «Плутоном», и Инферне, командующий «Неустрашимым». Где бы вы ни встретили эти корабли, вы сможете взойти на борт любого из них, и через десять минут у вас уже будет место в офицерской кают-компании. Могу ли я что-либо еще сделать для вас?
— Благодарю, сделав то, о чем вы говорите, вы меня облагодетельствуете.
— Каким образом вы рассчитываете вернуться во Францию?
— Для этого у меня нет нужды ни в ком, генерал; небольшой шлюп, на котором я плаваю и с которым бросал вызов самым быстроходным английским судам, принадлежит мне на правах полной собственности; он американский, и следовательно, нейтральный. Для американца я говорю по-английски слишком хорошо, но уловить это могут одни лишь американцы. Я выйду в плавание через два-три дня, оставив свою часть добычи тем восемнадцати матросам, что сопровождали меня в моем путешествии в Бирму. Вы получите эти деньги, и, по мере того как члены моего экипажа, вместе или по отдельности, будут возвращаться на Иль-де-Франс, каждый из них получит то, что ему причитается. Выделить следует лишь одного, Франсуа, который сопровождал меня в Пегу и которому надлежит выдать двойную долю.
— Вы ведь придете попрощаться с нами, не так ли, господин Рене?
— Я буду иметь честь, генерал, собственноручно принести вам роспись того, что причитается каждому из моих матросов. И мне будет крайне жаль, если я уеду, не успев выразить свое почтение госпоже Декан и свои дружеские чувства господину Альфреду.
— А не хотите увидеть их прямо сейчас? — спросил генерал.
— Мне не хочется их беспокоить, — ответил Рене.
И, поклонившись губернатору, он вышел.
Вернувшись к себе, он застал поджидавшего его банкира Рондо. Среди всех неприятностей, происшедших с ним накануне, г-н Рондо не забыл, что его ремесло заключается в зарабатывании денег, и явился к Рене с предложением обсудить с ним его долю добычи, что давало молодому человеку возможность раздать деньги членам экипажа перед тем, как покинуть Порт-Луи.
Рене подумал, что, и в самом деле, так намного проще, чем увозить матросов, которые будут вынуждены возвращаться в Порт-Луи за тем, что им причитается от продажи захваченного судна, и тем, что отдает экипажу из своей доли их капитан.
В итоге между Рене и г-ном Рондо было договорено, прежде всего, что экипаж получит сполна пятьсот тысяч франков, причитающихся ему в качестве его доли добычи; кроме того, из пятисот тысяч франков, полагающихся Рене, сто тысяч франков пойдут на нужды бедняков, а четыреста тысяч франков будут разделены между его восемнадцатью матросами.
Из этих четырехсот тысяч франков у Франсуа будет двойная доля.
Господин Рондо потребовал скидку в размере двадцати тысяч франков и предложил выплатить миллион франков немедленно.
Рене согласился, вручил банкиру расписку на двадцать тысяч франков в счет тех трехсот тысяч, которые ему предстояло получить у него, тотчас же послал г-же Декан сто тысяч франков для ее бедняков, заодно предоставив банкиру возможность выплатить те две тысячи, о каких они условились накануне, и назначил своим матросам встречу на следующий день.
На следующий день, в полдень, восемнадцать матросов Рене собрались у него.
Прежде всего Рене объявил собравшимся о своем намерении выплатить им заранее, еще до продажи захваченного судна, их долю добычи, оцененную в пятьсот тысяч франков. Затем он добавил, что из своей доли добычи сто тысяч франков оставляет губернатору для вспомоществования старым увечным морякам, а также вдовам и сиротам; Рене добавил также, среди всеобщего удивления и восхищения, тотчас же обратившегося в бурю ликования, в искренности которого нельзя было усомниться, что он дарит своим товарищам, в награду за их самоотверженность и преданность, оставшиеся четыреста тысяч франков, из которых всего лишь двойная доля полагается Франсуа, сопровождавшему его в пути к Земле бетеля и находившемуся там вместе с ним.
Затем он объявил им, что через день они уезжают вместе с ним во Францию, и призвал их в связи с этим привезти своим женам как можно больше денег, что было им легко сделать, поскольку каждый из них имел в своем распоряжении, включая и предыдущую добычу, целое богатство — более шестидесяти тысяч франков.
Все они получили свою долю, кто французскими золотыми монетами, кто в английских банкнотах, и разошлись, придерживая обеими руками карманы, как если бы опасались, что вследствие какой-то странной охоты это золото и эти банкноты вознамерятся разбежаться.
Вошли они к Рене спокойно, а вышли от него шумно. Иметь по шестьдесят тысяч франков и возвращаться на родину под нейтральным флагом, сулившим надежду добраться до дома без всяких иных происшествий, кроме тех, что приберегают морякам опасности моря, было совершенно исключительным стечением обстоятельств, позволявшим изливаться их ликованию; и потому они ликовали, причем самым шумным образом.
Лавина, катившаяся от Театральной площади к морю, на долгие годы запомнилась жителям города Порт-Луи, и многие его знаменательные события отсчитывались от того дня, когда команда «Нью-Йоркского гонца» получила свою часть прибыли.
Как Рене и обещал, через день он явился во дворец Губернаторства и с искренней грустью попроща