Спустя десять минут он предстал перед капитаном Люка.
На его глазах друзья попрощались.
Превосходной рекомендацией для человека служит чувство любви, которое питают к нему его подчиненные. И в этом отношении, поскольку Рене все обожали, слезы Франсуа и сетования других матросов могли дать капитану Люка представление о любви, которую питал к его новому третьему помощнику экипаж шлюпа. И потому, когда матросы Рене уже собирались отчалить, капитан Люка снял со стены чрезвычайно красивую пенковую трубку и вручил ее Франсуа.
Франсуа, не зная, как выразить свою признательность, зарыдал еще сильнее и ушел, не сумев сказать ни слова.
— Мне нравится, когда подобным образом выражают свое отношения к людям, — сказал Люка, — и вы, должно быть, славный малый, коль скоро вас так любят. Ну-ка, садитесь, и давайте побеседуем.
И, подавая пример, он сел первым и стал изучать оружие Рене, которое свелось к его двуствольному ружью с гладкими стволами, карабину с нарезным стволом и абордажному топору.
— К сожалению, — произнес Рене, — я раздал все свое оружие моим друзьям на Иль-де-Франсе, иначе мог бы предложить вам кое-что достойное вас, но сейчас у меня остались только три этих предмета, выбирайте любой из них…
— Говорят, вы превосходный стрелок, — ответил Люка, — так что оставьте себе ружья, а я возьму топор; надеюсь отдать ему должное в предстоящем сражении.
— Кстати, если только такой вопрос не покажется вам слишком бестактным, — произнес Рене, — а когда это сражение состоится?
— Да со дня на день, — ответил Люка. — Император послал Вильнёву приказ сняться с якоря вместе со всем объединенным французско-испанским флотом и отправиться в Картахену, чтобы соединиться там с контр-адмиралом Сальседо, а из Картахены — в Неаполь, чтобы высадить там войска, погруженные на корабли его эскадры, и присоединить их к армии генерала Сен-Сира. «Наш замысел, — добавил император, — заключается в том, чтобы, где бы вам ни встретились превосходящие силы врага, вы без колебаний атаковали их. Вступайте в решающее сражение с противником; не упускайте из виду, что успех этой операции главным образом зависит от того, как быстро вы покинете Кадис. Мы рассчитываем, что вы сделаете все возможное, чтобы выступить без задержки, и требуем от вас в этой важной экспедиции отваги и величайшей активности». Император, имея дело с Вильнёвом, не опасается заходить слишком далеко в своих выражениях, ибо в его глазах адмирал это один их тех людей, кого надо скорее пришпоривать, нежели обуздывать. Одновременно император приказал вице-адмиралу Розили отправиться из Парижа в Кадис и, если застанет там объединенный французско-испанский флот, принять командование над ним, подняв адмиральский флаг на грот-мачте «Букентавра», а Вильнёва отослать во Францию, чтобы он дал там отчет о проделанной им кампании.
— Черт побери! — вырвалось у Рене. — Положение серьезное.
— И потому, — продолжил Люка, — у адмирала Вильнёва собрался военный совет; адмиралы и командиры дивизионов, контр-адмиралы Дюмануар и Магон и капитаны Космао, Местраль, Делавильгри и Приньи представляли французскую эскадру; они пришли, чтобы доложить о состоянии каждого из кораблей и о своих надеждах и опасениях.
Люка, который, говоря все это, прохаживался взад-вперед, внезапно остановился перед Рене.
— Вы знаете изречение императора? — спросил он.
— Нет, капитан, я ничего не знаю, ибо уже два года нахожусь вне Франции.
— «Англичане, — сказал он, — сделаются карликами, если во Франции найдутся два или три адмирала, готовые умереть». Так вот, — продолжал Люка, — хоть мы и не адмиралы, речь идет о том, чтобы в ближайшие два — три дня доказать его величеству, что за неимением адмиралов, готовых умереть, есть капитаны, умеющие умирать.
Люка все еще беседовал с Рене, когда в каюту вошел офицер.
— Капитан, — сказал он, обращаясь к Люка, — подан сигнал всем капитанам первого ранга собраться на борту флагманского корабля.
— Хорошо, прикажите подать шлюпку, — ответил Люка.
Шлюпку подали, он спустился в нее, и она, как и шлюпки других пяти или шести судов, капитаны которых не были приглашены накануне на военный совет, направилась к «Букентавру».
Тем временем Рене попросил показать ему каюту третьего помощника, которого он был призван заменить. Это была прекрасная каюта, намного просторнее и удобнее его капитанской каюты на «Нью-Йоркском гонце».
Едва он закончил расставлять два или три дорожных сундука, которые привез с собой, как на борт вернулся капитан Люка. Рене не осмелился явиться к нему без приглашения, но после разговора, состоявшегося между ними, у него не было сомнений, что капитан удостоит его второй беседы.
И он не ошибся: через несколько минут после своего возвращения Люка вызвал его к себе.
Рене почтительно ждал, когда начальник заговорит с ним.
— Так вот, — сказал ему Люка, — это произойдет завтра или послезавтра. Адмирал так и ответил: «Если ветер позволит мне выступить завтра, я выступлю завтра». В этот момент ему пришли сообщить, что Нельсон отправил шесть из своих судов к Гибралтару; тогда он пригласил к себе на борт адмирала Гравину и, посовещавшись с ним несколько минут, распорядился вызвать всех не присутствовавших на совете капитанов, чтобы приказать им готовиться к отплытию. Вот по этому сигналу я и отправился.
— Дадите ли вы мне какие-нибудь особые поручения? — спросил Рене.
— Послушайте, — ответил Люка, — вы не знаете ни моего корабля, ни моих матросов. Начните покамест со знакомства с ними. О вас говорят, что вы превосходный стрелок: расположитесь на какой-нибудь высокой точке, откуда вы сможете обозревать всю палубу вражеского корабля, с которым нам придется иметь дело. Подстрелите как можно больше офицеров с золотыми эполетами и, если дело дойдет до абордажа, руководствуйтесь лишь своим чутьем. Я держу при себе ваш топор, который мне глянулся, но велел принести к вам в каюту мою абордажную саблю. Она чересчур велика для меня, — добавил Люка, подшучивая над своим небольшим ростом, — а вам будет впору.
Они раскланялись, и Рене удалился к себе.
В каюте он обнаружил прекрасную тунисскую саблю с широким изогнутым клинком из дамасской стали. Это был один из тех превосходной закалки клинков, какими, посредством определенного движения запястья, разрубают надвое тонкий индийский платок, подброшенный в воздух.
Между тем к моменту отплытия выяснилось, что за те два с половиной месяца, что флот стоял в порту Кадиса и вблизи него, суда охватило дезертирство, а испанские экипажи и вовсе потеряли десятую часть своего состава.
Целый день ушел на то, чтобы отыскать как можно больше беглецов на улицах Кадиса, но основная их часть уже выбралась из города. Тем не менее 19-го числа, в семь часов утра, объединенный флот начал трогаться с места.
Нельсону вскоре стало известно об этом; в тот момент он с главными силами английского флота находился примерно в шестнадцати льё к западо-северо-западу от Кадиса.
Понимая, что Вильнёв, если ему удастся первым достичь пролива, будет иметь шанс ускользнуть от него, Нельсон направился к проливу, чтобы перекрыть противнику путь.
Однако отплыть из порта Кадиса было нелегко. За шесть лет до адмирала Вильнёва адмирал Брюи потратил три дня, чтобы выйти оттуда.
Вскоре безветрие и противное течение остановили продвижение объединенного флота, и за весь день 19 октября лишь восьми или десяти кораблям удалось пройти фарватер.
На другой день, 20-го, легкий юго-восточный бриз облегчил выход остальной части эскадры; погода, великолепная накануне, в течение ночи сделалась облачной и явно предвещала сильные порывы юго-западного ветра; однако благоприятный бриз должен был за несколько часов донести объединенный флот до ветров, дующих у мыса Трафальгар, и буря, которая застигла бы Вильнёва в этом положении, могла лишь благоприятствовать его планам, если бы она дула с запада на юго-запад.
В десять часов утра последние французские и испанские корабли были уже за пределами Кадиса. Английский флот находился в нескольких льё от мыса Спартель, охраняя вход в пролив.
Именно в этот момент, решив более не отступать, Вильнёв написал адмиралу Декресу свою последнюю депешу:
«Вся эскадра под парусами… Ветер юго-юго-западный, но я думаю, это всего лишь утренний ветер. Мне подают сигналы восемнадцать парусников. Так что весьма вероятно, что известия о нас Вам дадут жители Кадиса… Начав это выступление, я руководствовался, милостивый государь, лишь горячим желанием сообразовываться с замыслами Его Величества и приложить все усилия к тому, чтобы рассеять недовольство, которым он проникся вследствие событий последней кампании. Если нынешняя окажется успешной, мне будет трудно не поверить, что именно так все и должно было случиться и что все было просчитано во благо службе Его Величества».
XCIПТИЧКА
За два месяца до событий, к которым мы подошли в нашем повествовании, Нельсон полагал, что он навсегда покончил со своей военной карьерой. Он удалился в свое великолепное поместье Мертон вместе с леди Гамильтон. Лорд Гамильтон к тому времени умер, и единственным препятствием, не позволявшим двум влюбленным стать супругами, оставалось наличие миссис Нисбет, на которой за несколько лет перед тем женился Нельсон.
Как мы уже сказали, Нельсон рассчитывал не выходить более в море: уставший от триумфов, пресыщенный славой, утомленный почестями, искалеченный телом, он жаждал уединения и покоя.
В надежде обрести их, он занялся перевозкой в Мертон всех ценных вещей, какие у него были в Лондоне.
Прекрасной Эмме Лайонне будущее казалось надежным как никогда, и тут грянул гром, разбудив ее посреди этого сладкого сна.
Второго сентября, то есть всего через двенадцать дней после возвращения Нельсона, около пяти часов утра, в дверь их дома в Мертоне постучали. Нельсон, предчувствуя какое-нибудь сообщение от Адмиралтейства, спрыгнул с кровати и пошел встречать утреннего посетителя.