Примите, дорогое дитя, благословение Вашего отца.
На другой день он прибавил к письму, предназначенному Эмме, следующий постскриптум:
Мы подошли к устью пролива; мне доложили, что на горизонте показались сорок кораблей. Полагаю, что это тридцать три линейных корабля и семь фрегатов; однако ветер пронзительно-холодный, а море весьма неспокойно, и мне думается, что они вернутся в порт еще до наступления ночи».
Наконец, когда показался объединенный флот, Нельсон записал в своем личном дневнике:
«Да будет угодно Господу, пред коим я простираюсь ниц, моля его ниспослать Англии, ради общего блага всей угнетенной Европы, великую и славную победу, и да не допустит он, чтобы сияние этой победы омрачилось какой-либо ошибкой тех, кто будет сражаться и побеждать. Что до меня лично, то я препоручаю мою жизнь тому, кто мне ее даровал. Да благословит Создатель мои усилия, коих я не пожалею, дабы верно послужить моей родине. С доверием оставляю в руках его судьбу святого дела, защитником которого он соблаговолил сегодня сделать меня. Аминь! Аминь! Аминь!»
Затем, окончив эту молитву, в которой прорвалась наружу та смесь мистицизма и восторженности, какая в обычное время скрывалась за его суровым обликом моряка, он написал свое предсмертное завещание:
Принимая во внимание, что выдающиеся услуги, оказанные королю и державе Эммой Лайонной, вдовой сэра Уильяма Гамильтона, так и не были вознаграждены ни королем, ни державой, я напоминаю здесь следующее:
1) что леди Гамильтон в 1799 году получила сообщение о письме испанского короля его брату королю Неаполя, в коем он уведомлял о своем намерении объявить войну Англии, и что, предупрежденный об этом письме, министр мог послать сэру Джону Джервису приказ напасть, если представится случай, на арсеналы Испании и ее флот, и что, если таковые действия не были предприняты, леди Гамильтон в сем неповинна;
2) что британская флотилия под моим командованием не смогла бы вернуться в Египет, если бы, благодаря влиянию леди Гамильтон на королеву Неаполя, наместник Сиракузы не получил приказа, согласно коему в портах Сицилии моей флотилии было предоставлено все необходимое, так что я получил все, в чем нуждался, и смог разгромить французский флот.
Исходя из сказанного, я завещаю моему королю и моей родине позаботиться о том, чтобы вознаградить леди Гамильтон за эти заслуги и обеспечить ей безбедное существование.
Я вверяю также заботам державы мою приемную дочь Горацию Нельсон-Томсон и выражаю желание, чтобы отныне она носила фамилию Нельсон.
Это единственные милости, коих я прошу у короля и Англии в час, когда готовлюсь подвергнуть мою жизнь опасности, защищая их. Да благословит Бог моего короля, мою страну и всех, кто мне дорог!
Все эти меры, которые он принял ради того, чтобы обеспечить будущность своей возлюбленной, свидетельствуют о том, что Нельсона преследовали смертельные предчувствия. И, чтобы придать еще больше подлинности документу, только что составленному им в бортовом журнале, он вызвал к себе своего флаг-капитана Харди и капитана Блэквуда с «Эвриала», того самого, что приезжал за ним в Мертон, и заставил их как свидетелей поставить свои подписи под этим завещанием. Их имена действительно стоят в бортовом журнале рядом с именем Нельсона.
XCIIТРАФАЛЬГАР
В то время, то есть на день 21 октября 1805 года, во Франции был известен лишь один способ вести морское сражение: наступать на врага, по возможности имея превосходство в ветре и двигаясь в одной линии, атаковать находящееся перед тобой судно и уничтожить его или быть уничтоженным им, предоставив случаю оценить, на чьей стороне сила.
Но существовали, помимо того, и другие правила, почти приказного характера, делавшие сражение куда менее опасным для наших врагов, чем для нас.
Официальные инструкции, опубликованные под эгидой военно-морского министерства, категорически требовали не забывать, что первоочередная и главная цель морского сражения состоит в том, чтобы уничтожить оснастку вражеского судна и срубить его мачты.
«Постоянно отмечалось, — весьма справедливо говорит английский генерал сэр Говард Дуглас, — что в сражениях с французами наши корабли претерпевали куда больший ущерб в такелаже, чем в обшивке».
Вдобавок, великолепно действовала английская артиллерия: ее орудия производили по одному выстрелу в минуту, тогда как наши пушки — по одному выстрелу в три минуты.
Вследствие такого различия в стрельбе англичане усеивали палубы наших кораблей трупами, тогда как наши ядра, нацеленные на мачты и снасти, по пять или шесть выстрелов подряд не производили никакого действия, перелетая через судно. Напротив, 74-пушечное английское судно выпускало одним бортовым залпом по три тысячи фунтов железа, летевшего со скоростью пятьсот метров в секунду.
И когда эти три тысячи фунтов железа сталкивались с обшивкой корабля, то есть с устранимым препятствием, которое разрывалось и рассыпалось на куски еще более смертоносные, чем само ядро, они, вместо того чтобы впустую растратить свою сокрушительную мощь, как это происходило у нас, разбивали корпус судна, сбрасывали орудия с лафетов и, наконец, убивали все живое на своем пути.
«Именно этому граду ядер, — писал Нельсон в Адмиралтейство, — Англия обязана своим полным господством на море».
Ему же он и сам был обязан своей победой у Абукира за пять лет перед тем.
Что же касается линейной тактики в ходе морского боя, то Нельсон уже давно отказался от нее и заменил ее другой, к которой мы еще не привыкли.
Он выстраивал свой флот в две колонны, напоминавшие по форме две половины буквы «V»; у острого конца, которому предстояло рассечь линию французских кораблей, он помещал свой корабль в качестве македонского клина; одна такая колонна прокладывала себе путь сквозь все, что попадалось ей на пути, вела огонь с обоих бортов, разрывала линию противника, а затем изгибалась дугой; точно так же действовала и вторая колонна, и, прежде чем к окруженным вражеским кораблям успевала прийти помощь, они оказывались уничтоженными.
На военном совете, состоявшемся за два дня до сражения, адмирал Вильнёв заявил:
«Все усилия наших кораблей должны быть направлены на то, чтобы приходить на помощь судам, подвергшимся нападению, и держаться ближе к флагманскому кораблю, который будет служить им примером… Каждый из командиров должен руководствоваться в большей степени своей отвагой и жаждой славы, нежели сигналами с флагманского корабля, который, будучи и сам втянут в сражение и окутан дымом, не сможет, вероятно, и дальше подавать их.
Любой капитан, который не вступит в бой, тем самым отступит от своего долга… и сигнал, напоминающий ему об этом, станет для него позорным пятном».
А вот что заявил Нельсон:
«Разделив свой флот на две эскадры, я дам два различных сражения: одно — наступательное, вести которое поручу Коллингвуду, второе — оборонительное, которое возьму на себя. Вильнёв, вероятно, развернет свою линию на пространстве в пять или шесть миль; я нападу на нее и рассеку ее на два дивизиона; таким образом, я обеспечу Коллингвуду численное превосходство, а на себя возьму заботу сносить натиск превосходящих сил.
Английский флот состоит их сорока кораблей, объединенный французско-испанский флот — из сорока шести. Коллингвуд с шестнадцатью кораблями атакует двенадцать вражеских кораблей; я же, с оставшимися двадцатью четырьмя, буду сдерживать другие тридцать четыре, и не только сдерживать, но и устремлюсь к центру их сосредоточения, к тем судам, которые будут окружать корабль главнокомандующего; этим маневром я отрежу адмирала Вильнёва от его флота и помешаю ему передавать приказы авангарду…
Как только я дам знать о своих намерениях командующему второй колонной, все управление и вся полнота командования этой колонной будут принадлежать ему, и ему предстоит вести атаку так, как он посчитает нужным, и использовать свои преимущества до тех пор, пока он не захватит или не уничтожит окруженные им корабли. Я же позабочусь о том, чтобы другие вражеские корабли не мешали ему… Что касается капитанов флота, то, если в ходе сражения им не удастся разглядеть сигналы своего адмирала или вполне понять их, пусть не тревожатся: они не сделают ошибки, если поставят свой корабль борт о борт с вражеским кораблем».
По завершении этого столь простого и одновременно столь глубокого изложения плодотворнейших принципов морской тактики зал заседаний на «Виктории», где собрались высшие офицеры и капитаны эскадры, огласился долгими восторженными криками.
«Это напоминало, — писал Нельсон в Адмиралтейство, — электрический разряд. Некоторые офицеры были тронуты до слез. План атаки одобрили все: его сочли новым, неожиданным, понятным и исполнимым, и все до единого, от старшего из адмиралов до младшего из капитанов, восклицали: "Враг будет разбит, если только нам удастся настигнуть его"».
В полную противоположность Нельсону, заранее видевшему себя победителем, Вильнёв шел к сражению, не имея веры в себя. В этом флоте, столь храбром и верном, состоявшем из стольких знающих и удачливых людей, он ощущал скрытый зачаток поражения,[10] хотя не мог бы сказать, в чем это выражалось. В основе его страхов было воспоминание об