— Благодарю, — произнес Рене, — но я никогда не пью водку.
Он подошел к графину, стоявшему на подносе рядом со стаканом и сахаром, плеснул немного воды в стакан и выпил ее.
В то же мгновение на его губах вновь появилась улыбка, а на щеках — краска.
— Ты хочешь отыграться, Кернош? — спросил старшину молодой лейтенант, оказавшийся в числе зрителей.
— По правде сказать, нет! — ответил Кернош.
— Могу я сделать что-нибудь приятное для вас? — спросил его Рене.
— Да! — промолвил Кернош. — Перекреститесь.
Рене улыбнулся и перекрестился, добавив к этому начальные слова Апостольского символа веры: «Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли…»
— Господа, — произнес Сюркуф, — прошу вас, оставьте меня наедине с этим молодым человеком.
Все удалились: Кернош — ворча, остальные — посмеиваясь.
Оставшись один на один с Сюркуфом, Рене вновь сделался таким же спокойным и скромным, каким был прежде. Любой другой на его месте так или иначе намекнул бы на свою победу, он же спокойно ждал, когда Сюркуф заговорит с ним.
— Сударь, — с улыбой произнес Сюркуф, — я не знаю, умеете ли вы делать что-нибудь еще кроме того, что проделали у меня на глазах, но человек, способный прыгнуть на четыре фута в высоту и толкнуть одной рукой ядро весом в сорок восемь фунтов, всегда будет полезен на корабле вроде моего. Каковы ваши условия?
— Гамак на борту, питание на борту и право погибнуть во имя Франции — вот все, чего я хочу, сударь.
— Дорогой друг, — сказал Сюркуф, — в моих привычках платить за услуги, которые мне оказывают.
— Но моряк, ни разу не ходивший в плавание, моряк, не знающий своего ремесла, не может оказывать вам никаких услуг. Напротив, это вы окажете ему услугу, обучив его морскому делу.
— Моя команда получает треть от захваченной добычи; вы согласны поступить ко мне на службу на условиях, общих для лучших и худших из моих матросов?
— Нет, капитан, ибо ваши матросы, видя, что я ничего не умею и мне надо всему учиться, обвинят меня в том, что я беру деньги, которых не заработал. Через полгода, если вам угодно, мы возобновим этот разговор, а сегодня прекратим его.
— Выходит, дорогой друг, — произнес Сюркуф, — вы умеете лишь заниматься гимнастикой, словно Милон Кротонский, и метать железные ядра, словно Рем? Ну а, к примеру, охотник из вас какой?
— Охота была одной из забав моей юности, — ответил Рене.
— Будучи охотником, вы умеете стрелять из пистолета?
— Как и все.
— А фехтовать вы умеете?
— Достаточно для того, чтобы лишиться жизни.
— Ну что ж! У нас на борту есть три очень сильных стрелка и фехтовальный зал, где любой член экипажа может развлечься в свободные от вахты часы, сражаясь на шпагах или саблях. Вы будете поступать, как и все, и через три месяца сравняетесь в умении с другими.
— Надеюсь, — промолвил Рене.
— Нам остается лишь уладить вопрос с жалованьем, и мы это сделаем, но не через полгода, а сегодня за обедом, ибо, надеюсь, что вы доставите мне удовольствие и отобедаете со мной.
— О, что касается этого, капитан, то благодарю вас за оказанную мне честь.
— А покамест, не желаете взглянуть на наших стрелков из пистолета? Кернош и Блеас борются между собой за первенство, а так как силы у них примерно равны, то, сцепившись в схватке, они уже не могут расстаться.
И Сюркуф подвел Рене к другому окну.
В двадцати пяти шагах от него виднелась чугунная доска; нарисованная мелом белая линия, делившая ее надвое, служила мишенью.
Оба моряка продолжали свой поединок, не обращая никакого внимания на новых зрителей; при каждом удачном выстреле публика рукоплескала.
Не будучи первоклассными стрелками они, тем не менее, обладали заметным мастерством.
Рене аплодировал наряду с остальными.
Кернош всадил пулю точно в белую черту.
— Браво! — воскликнул Рене.
Кернош, затаивший злобу против него, молча взял пистолет из рук Блеаса и передал его Рене.
— И что, по-вашему, мне с этим делать, сударь? — спросил молодой человек.
— Ты только что показал нам свою силу, — произнес Кернош, — и, надеюсь, не откажешься показать нам свою сноровку.
— О, что касается этого, охотно, сударь. Вы оставили мне мало шансов, попав в линию, но ваша пуля, как вы, должно быть, заметили, чуточку отклонилась вправо.
— И что? — процедил Кернош.
— А то, — ответил Рене, — что я сейчас всажу свою пулю ближе к середине!
И он выстрелил так скоро, словно и не успел прицелиться.
Пуля попала точно в линию, и можно было подумать, что серебристое пятнышко, перекрывшее эту черту по обе ее стороны, измерили циркулем.
Матросы удивленно переглянулись, а Сюркуф расхохотался.
— Ну, Кернош, — обратился он к своему боцману, — что ты об этом скажешь?
— Скажу, что это удалось случайно, но, если надо повторить…
— Повторять я не буду, — сказал Рене, — ибо то, что вы сейчас увидели, это детская игра, но готов предложить вам другую.
Оглядевшись по сторонам, он увидел на письменном столе облатки из красного сургуча, взял пять штук, выпрыгнул в сад, опершись об оконную перекладину, и приклеил все пять сургучных облаток на чугунную доску так, что они составили пятерку бубен, а затем, с той же легкостью забравшись в окно, взял пистолеты и одну за другой, пятью пулями, уничтожил все пять сургучных облаток, так что от них и следа не осталось на доске.
Затем он подал пистолет Керношу и промолвил:
— Теперь ваш черед.
Кернош покачал головой.
— Спасибо, — сказал он, — но я добрый бретонец и добрый христианин; здесь замешан дьявол, и я в этом больше не участвую.
— Ты прав, Кернош, — произнес Сюркуф, — и, чтобы дьявол не сыграл с нами злой шутки, мы прихватим его с собой на борт «Призрака».
С этими словами он открыл дверь соседней комнаты, где находился судовой фехтмейстер, ибо Сюркуф, будучи искусным во всех физических упражнениях, хотел, чтобы все его моряки были такими же ловкими, как и он сам, и причислил к своему экипажу фехтмейстера, дававшему матросам уроки фехтования на шпагах и эспадронах.
Как раз в это время там проходило состязание.
С минуту Сюркуф и Рене наблюдали за происходящим.
Затем Сюркуф поинтересовался мнением Рене относительно удара, который, на его взгляд, был плохо отбит.
— Такой выпад, — ответил молодой человек, — я бы парировал квартой и отбил прямым ударом.
— Сударь, — произнес фехтмейстер, покручивая ус, — да ведь тем самым вы дали бы возможность проткнуть вас, словно дрозда!
— Вероятно, сударь, — ответил Рене, — но лишь в том случае, если я буду чересчур медлителен при защите и ответном ударе.
— Этот господин желает, чтобы ему преподали урок? — засмеялся фехтмейстер, обращаясь к Сюркуфу.
— Берегитесь, дорогой метр Стальная Рука, — ответил ему Сюркуф, — как бы этот господин не преподал вам урок. Два таких он уже преподал по пути сюда, и, право, если ваш ученик одолжит ему свою рапиру, третий урок незамедлительно достанется вам.
— Эй, Быкобой, — крикнул фехтмейстер, — передай-ка свою рапиру этому господину, который сейчас попытается осуществить тот совет, какой он тебе только что дал.
— Ничего такого вы не увидите, господин Быкобой, — сказал в ответ Рене, — ведь наносить удар фехтмейстеру невежливо, и потому я ограничусь парированием.
И, взяв рапиру из рук ученика, Рене с совершенно особым изяществом приветствовал, как полагается, соперника и занял положение к бою.
И тогда началась любопытная битва с участием метра Стальная Рука, тщетно призывавшего на помощь себе все средства своего мастерства. Рене неизменно отводил от себя клинок, используя лишь четыре основных приема защиты и не соблаговоляя наносить ответные удары. Впрочем, метр Стальная Рука заслуживал свое звание: за четверть часа он исчерпал весь запас фехтовального искусства: обманные движения, прямые удары, нажимы на клинок противника; он усложнял даже самые сложные удары, но все было напрасно: пуговка его рапиры постоянно уходила то влево, то вправо от корпуса молодого человека.
Видя, что метр Стальная Рука не намерен просить пощады, Рене исполнил прощальное приветствие, выказывая при этом точно такое же изящество, с каким он приветствовал своего противника, и, провожденный до входной двери Сюркуфом, дал обещание прибыть точно ко времени обеда, то есть к трем часам пополудни.
LIIIКОМАНДНЫЙ СОСТАВ «ПРИЗРАКА»
В тот же день, в три часа пополудни, Рене вошел в гостиную капитана, где, занятая игрой с двухлетним ребенком, его ожидала г-жа Сюркуф.
— Простите, сударь, — сказала она, — но Сюркуф, задержанный неожиданным делом, не смог прийти ровно в три часа, чтобы подольше побеседовать с вами, как намеревался; он поручил мне радушно принимать вас в ожидании его прихода, так что будьте снисходительны к бедной провинциалке.
— Сударыня, — ответил ей Рене, — мне было известно, что господин Сюркуф вот уже три года имеет счастье быть мужем очаровательной женщины; однако до этого часа я не надеялся быть представленной ей, если бы звание простого матроса — при условии, разумеется, что господин Сюркуф соблаговолит пожаловать мне это звание, — не превратило мое желание в бестактный поступок. Прежде я восхищался его храбростью, сударыня, а сегодня восхищаюсь его самоотверженностью. Никто не оплатил свой долг родине исправнее, чем господин Сюркуф. Хотя от него многого можно было ждать, Франция ничего больше не могла от него требовать, и, повторяю, чтобы покинуть этого прелестного ребенка, обнять которого я прошу позволения, а главное, чтобы покинуть его мать, нужно нечто большее, чем храбрость, нужна самоотверженность.
— Неужели? — воскликнул Сюркуф, который услышал конец фразы и с супружеской и отцовской гордостью наблюдал, как будущий моряк приветствует его жену и обнимает его сына.
— Капитан, — произнес Рене, — до того как я увидел вашу жену и этого очаровательного малыша, я считал вас способным на любые жертвы, но теперь сомневаюсь, по крайней мере пока вы не уверите меня, что любовь к родине может зайти у мужчины так далеко, чтобы он разорвал свое сердце надвое.