Корабль был с обоих бортов насквозь пробит выстрелами и являл теперь взору лишь истерзанный остов. Падающие вражеские ядра, не встречая на своем пути крепких досок, способных выдержать их вес, проваливались в кубрик, убивая там несчастных раненых, только что вышедших из рук хирургов или ожидавших врачебной помощи.
Огонь охватил румпель, полностью выведя его из строя. На корабле открылось несколько течей, а насосы были сломаны в ходе сражения. «Виктория» и «Отважный» оставались борт о борт с «Грозным», но они мало того что были неспособны взять его под свое командование, но и не имели сил отойти от него. Около семи часов вечера английский корабль «Свифтшур» пришел взять его на буксир, что и было сделано.
Ночью Рене явился к Люка с предложением воспользоваться тем, что расстояние до испанского побережья было всего лишь около льё, через одну из пробоин незаметно спуститься в море и вплавь добраться до суши.
Люка был превосходным пловцом, но, раненный в бедро, он опасался, что не сможет дотянуть до берега. Рене поручился за успех, уверяя, что будет поддерживать его на воде и грести за себя и за своего командира.
Однако Люка наотрез отказался, призвав Рене думать лишь о себе самом.
Рене покачал головой и произнес:
— Я приехал из Индии, чтобы встретиться с вами, капитан, и я вас не покину. Вот если нас разлучат, ну что ж, тогда каждый за себя. Где мы встретимся? В Париже?
— Вы всегда сможете получить вести обо мне в военно-морском министерстве, мой дорогой друг, — ответил Люка.
Рене подошел к нему.
— Дорогой капитан, — обратился он к Люка, — у меня в поясе два свертка по пятьдесят луидоров в каждом, не угодно ли вам один взять себе?
— Спасибо, мой добрый друг, — ответил Люка, — но у меня самого в одном из выдвижных ящиков в моей спальне, если только моя спальня еще существует, есть три десятка луидоров, часть которых я намеревался предложить вам. Как только попадете в Париж, непременно наведите справки обо мне; мой чин обеспечивает мне уважительное отношение со стороны этих бульдогов, которое, возможно они не проявят к вам.
На другой день командир «Свифтшура» выслал шлюпку, чтобы забрать на свой борт капитана Люка, его старшего помощника, г-на Дюпоте, и мичмана Дюкре. Если бы капитан Люка пожелал, чтобы его сопровождал кто-либо еще из офицеров «Грозного», ему было достаточно назвать его, и он был бы препровожден на «Свифтшур».
Весь день был занят спасательными работами: на глазах у всех «Грозный» погружался в воду. К счастью, хватило времени забрать с него сто девятнадцать человек; два других упали в воду в ходе пересадки, и один из них погиб.
Люка назвал имя Рене, и тот был доставлен к нему на борт «Свифтшура».
Корабль взял курс на Гибралтар и уже на другой день был возле одного из Геркулесовых столпов.
Рене скрывал свое знание английского языка, и при этом понимал все, что говорили рядом с ним по-английски и по-испански на этом конце Пиренейского полуострова.
Именно таким образом он смог понять, что пленники должны быть отправлены в Англию на двух фрегатах и потому их необходимо будет разделить, так как сверх своего экипажа каждый фрегат мог взять на борт не более шестидесяти — семидесяти человек.
Через несколько дней он сообщил Люка, что ввиду чрезвычайной важности, которую придают англичане его персоне, его отвезут в Англию на линейном корабле, а остальных распределят по двум фрегатам, и все отправятся в путь в один и тот же день.
Была собрана эскадра из двух фрегатов, одного корвета и одного трехмачтового торгового корабля, переоборудованного на военный лад для этого возвращения в Европу. Мы говорим в Европу, потому что Гибралтар — это скорее Африка, чем Европа.
Капитан Люка возвращался в Европу на борту линейного корабля «Принц», у которого, хотя он положил начало сражению, не была повреждена ни одна снасть и не был убит ни один человек.
Рене с пятьюдесятью из своих товарищей возвращался на трехмачтовом торговом судне «Самсон». Перед тем как расстаться с Рене, капитан Люка выразил молодому человеку всю симпатию, какую он питал к нему, симпатию, вызванную храбростью, которую тот на глазах у него проявил в роковой день 21 октября.
Их прощание было прощанием двух друзей, а не начальника с подчиненным.
Корабли плыли сообща вплоть до Гасконского залива, где их разлучил штормовой ветер.
«Принц», отличный быстроходный парусник, держался очень близко к берегу и обогнул мыс Финистерре.
Командир «Самсона», капитан Паркер, не столь искусный в управлении своим судном, устремился в открытое море, придерживаясь общеизвестной истины, что во время шторма нет ничего опаснее близости к берегу.
Когда море немного успокоилось, вновь показалось солнце и можно было вычислить широту и долготу места, выяснилось, что судно находится в тридцати или тридцати пяти льё к западу от Ирландии; тотчас же был взят курс на восток, и плавание продолжилось. Но бывалые моряки понимали, что это затишье не могло быть надежным, а капитан Паркер, которого никогда прежде не возводили в ранг командира военного корабля, чувствовал себя в своей должности не совсем спокойно.
Поскольку ему особо рекомендовали Рене, он смог во время проделанного пути оценить его познания в морском деле, и, так как не было никакой опасности в том, чтобы позволять пленным, которых на борту было совсем немного, прогуливаться небольшими группами по палубе, он подошел к Рене и, чтобы завязать разговор, на ломаном французском сказал ему, указывая на гряду черных туч, сгущавшихся на западе:
— Лейтенант, обед сегодня припозднится, но я дал приказ шеф-повару, чтобы мы от этого ожидания только выиграли. — И, протянув руку в направлении туч, продолжавших собираться, добавил: — К тому же вот зрелище, которое заслуживает нашего внимания и может нас развлечь.
— Да, — ответил Рене, — но я прошу лишь об одном: чтобы развязка его не слишком озаботила нас.
Зрелище и в самом деле было любопытное, но и опасения Рене, следует сказать, не были преувеличены.
В юго-западном направлении продолжали скопляться тяжелые черные тучи, и вскоре их вереница стала напоминать горную гряду, растущую с каждой минутой. В ней распознавались все подробности небесных Альп: голые вершины хребтов и ведущие к ним крутые тропы; самый высокий из пиков этих фантастических гор, похожий на вершину вулкана, которую с невероятной скоростью сметал ветер, напоминал один из последних клубов дыма, вырывающихся из трубы почти потухшей паровой помпы.
Было забавно видеть, как подобные клубы вылетают из этой сказочной печи, и следить за тем, как они несутся по сияющей лазури неба, ибо небо было поразительно голубым повсюду над горизонтом, за исключением одной точки, где, как мы сказали, оно казалось затянутым дымом вулкана.
— В любом случае, — беспечно произнес старший помощник капитана, — если что-то и выйдет из этого черного хаоса, произойдет это не сейчас, и наверняка у нас еще есть время не только отобедать в свое удовольствие, но и переварить съеденное.
— Не в обиду вам будет сказано, сударь, — произнес проходивший мимо старый матрос, который не осмелился бы сделать подобное замечание своему начальнику, — что юго-западный ветер побыстрее будет, чем ваши зубы и желудок, какими бы проворными они ни были.
— Я согласен с вашим матросом, — произнес Рене, — и не думаю, что у бури достанет любезности дать нам время спокойно пообедать. И, спроси вы у меня совета, я бы посоветовал вам готовиться встретить эту бурю, которая обрушится на ваше судно, словно белый шквал или удар молнии.
— Но, капитан, — возразил сидевший на планшири мичман с офицерским горжетом на шее, пристально вглядываясь в черную массу, которая привлекала теперь общее внимание, — ветра ведь нет и волна едва плещется у нашего борта. К чему спешить?
— Господин Блэквуд, будь на вашем месте ваш дядя, он определенно разобрался бы в этом деле лучше вас; распорядитесь убрать брамсели, да поживее.
Блэквуд приказал выполнить эту команду, и снова послышался голос старого матроса, выступавшего в качестве предвестника беды:
— Очень хорошо, но этого мало!
Капитан посмотрел на него с улыбкой и продолжил давать команды:
— Как только уберут брамсели, прикажите взять три рифа на марселях, а затем убрать и грот.
Приказ был выполнен с точностью, являющейся главным достоинством морской дисциплины.
Между тем стало видно, что на горизонте задул ветер и под его крылами море покрылось рябью; бурое пятно в юго-западной стороне неба растекалось по нему, словно огромная чернильная клякса; легкий бриз сделался сильным и угрожающим.
— Ну а теперь, старина, что бы ты стал делать? — обратился капитан к своему советчику.
— Я бы, — ответил старый матрос, — не в обиду вам будет сказано, продолжил уменьшать парусность и свел бы ее почти на нет.
— Лечь в дрейф под фоком и кливером! — закричал капитан.
Приказ был выполнен.
Волнение на море усилилось, загрохотал гром.
— За стол, господа, за стол! — воскликнул показавшийся из люка мичман, держа в руке салфетку.
Салфетка стала развеваться в воздухе.
— Вот те на! — промолвил он. — Да у нас тут ветер! А внизу этого не чувствуется.
— Да, зато уже чувствуется здесь, — ответил капитан, — а вскоре почувствуется и внизу.
— Ну и как там наверху? — поинтересовались офицеры у мичмана, поднимавшегося на палубу, чтобы узнать, что происходит.
— Мне доводилось видеть погоду получше этой, — ответил мичман.
— Так что, капитан спустится обедать? — спросил кто-то.
— Нет! Он остается на палубе с этим молодым пленным, которого рекомендовал нам капитан Люка и о котором ходит слух, будто это он убил Нельсона.
— Даю себе слово, — сказал второй помощник капитана, — что если возникнет опасность, то в награду за этот подвиг я отправлю его на дно морское: пусть посмотрит, как там дела, минут за десять до меня!
— Мой дорогой, вы пристрастны, — возразил ему один из его коллег. — Если это он убил Нельсона, то он действовал как француз. Вот если бы, скажем, вы убили капитана Люка, то разве заслуживали бы вы, чтобы вас выбросили за борт? Я прекрасно знаю, что все Люка на свете не стоят Нельсона, но капитан Люка тоже храбрец. Вы видели, как его мундир трижды сиял на фальшборте «Виктории»? Видели, как среди огня и дыма сверкал, словно радуга, его абордажный топор? И если вы окажетесь с Люка лицом к лицу, будь то в хорошую погоду или в шторм, поклонитесь ему почтительно и проходите мимо; я бы поступил именно так.