Пока в офицерской кают-кампании происходил этот спор, на палубе вдруг наступила зловещая тишина. Внезапно ветер стих; корабль, не получая более его благотворной поддержки, тяжело двигался поперек волн; вода уныло билась о его борт, и, когда, зачерпнув перед тем очередную волну, судно с трудом выпрямлялось, вода эта стекала с верхней палубы в море, образуя множество мелких сверкающих водопадов.
В такой момент пламя свечи, принесенной на палубу судна, вертикально поднимается к небу.
— Какая ужасная тьма, капитан Паркер, — заметил старший помощник, которому его должность давала право заговорить первым.
— Мне случалось видеть изменения ветра, которым предшествовало куда меньше предвестий, — уверенным голосом ответил капитан.
— Но, — проворчал старый матрос, которому сорок лет, проведенные им в море, давали определенные преимущества над его товарищами, мало-помалу признанные офицерами, — это изменение сопровождалось предзнаменованиями, которых следует опасаться и самым бывалым морякам.
— А чего вы хотите, господа? — спросил капитан. — В воздухе нет ни малейшего дуновения, и корабль оголен до самых брамселей.
— Да, — промолвил старый матрос, — и я скажу больше: «Самсон» не так уж плох для честного торгового судна. Мало найдется кораблей с прямыми парусами, не несущих на себе флага короля Георга, что способны выиграть у него ветер и оставить его в своем кильватере; однако в такую погоду и в такой час моряк поневоле должен задуматься. Видите там этот тусклый свет, который так быстро приближается к нам? Кто мне скажет, откуда он идет? Может, с полюса, а может, из Америки? Во всяком случае, не с луны.
Капитан подошел к люку и услышал смех молодых офицеров, сопровождавшийся звоном стаканов.
— Довольно пить и довольно смеяться! — крикнул он им. — Все на палубу!
В одно мгновение те, к кому он обратился, выскочили на палубу.
Оценив состояние неба и моря, вся команда, офицеры и матросы, думали лишь о том, чтобы подготовиться к встрече с надвигавшейся бурей.
Никто не говорил ни слова, но каждый прилагал все свои усилия, всю свою энергию, словно соперничая со всеми остальными. И действительно, в этот момент не было ни одной пары рук, для которой не нашлось бы неотложного дела.
Тусклый и зловещий туман, уже с четверть часа собиравшийся на юго-западе, надвигался теперь на корабль с быстротой скакуна, который бросается вперед, чтобы завоевать приз на скачках; воздух утратил тот душный жар, какой всегда сопровождает восточный бриз, и слабые вихри, предвестники стремительно несущегося урагана, стали прорываться между мачтами.
И тогда послышался неистовый и жуткий гул океана, поверхность которого, вначале просто неспокойная, зарябила, а затем покрылась сверкающей белоснежной пеной. Мгновение спустя ветер всей силой своей ярости обрушился на тяжелую и неповоротливую массу торгового корабля.
Корабль, по отношению к урагану, находился в этот момент в положении пехотного каре, которое, стоя посреди равнины, ждет атаки кавалерийского эскадрона.
С приближением шквала капитан распорядился распустить несколько парусов, чтобы воспользоваться изменениями в атмосфере и, насколько это было возможно, встать под кормовой ветер. Но корабль, построенный для того, чтобы служить перевозным судном, а не гоночным, не откликался ни на чаяния его нетерпения, ни на нужды текущего момента. Курс корабля медленно и тяжеловесно отклонялся от направления на восток, что ставило судно ровно в такое положение, чтобы принять удар в неприкрытый борт. К счастью для тех, кто рисковал жизнью на этом беззащитном судне, ему не суждено было разом испытать на себе всю ярость бури. Те немногие паруса, что незадолго перед тем распустили, трепетали на мощных реях, поочередно раздуваясь и опадая каждую минуту, как вдруг ураган обрушился на них с чудовищной неистовостью.
Небо было настолько черным, что делать что-либо можно было лишь на ощупь. Люди видели друг друга, бледных словно призраки, лишь при скоротечном свете молний или отблесках огромных пенистых волн, которые на мгновение ослепляли взор, а затем погружали его во тьму тем более непроглядную, чем ярче и короче были вспышки света. Все, что в человеческих силах, было сделано, чтобы хоть как-то обезопасить себя от непосредственных ударов стихии. Все ждали развития событий. Счет шел на минуты.
Ушибленные частыми ударами о мачты и борта судна, на которые их то и дело бросала бортовая и килевая качка; исхлестанные обрывками снастей, которые носились в воздухе, словно невидимые и острые бичи; уставшие от работы и от страха, плохо ободряемые надеждой, которая казалась безумной, так много новых опасностей появлялось с каждой минутой, матросы «Самсона» прижимались к наветренному борту фрегата, согнув спины, чтобы дать перекатиться через них огромным волнам, которые бушевали на верхней палубе, то низвергаясь с кормы на нос, то окатывая судно справа налево. Никаких разговоров, каждый был сосредоточен на своих мыслях; мрачное молчание, лишь временами нарушаемое то ругательствами, то жалобами, то обращенными к небесам проклятиями или обвинениями.
Море, игравшее с кораблем, словно великан с пушинкой, хлестало его спереди, сзади, сбоку, со всех сторон одновременно, вздымало его на вершины подвижных гор и низвергало в пропасти, откуда, казалось, уже невозможно было выйти.
Один из этих ударов с левого борта с такой силой обрушился на корму, что фок немедленно бросило вправо, и, когда мгновение спустя его бросило влево, он перестал действовать. Ветер завладел этим крепким парусом и разорвал его в клочья так, как если бы он был сделан из легкой кисеи.
Все было пробито, порвано, раздроблено, унесено ветром; от мачты не осталось и следа; румпель был сломан, и через судно, накренившееся на правую сторону, перекатывались огромные массы воды, не позволявшие ему выпрямиться, настолько быстро они следовали одна за другой.
— Что делать? — спросил капитан у Рене.
— Руль на ветер! Руль на ветер! — ответил тот.
— Руль на ветер, а не то конец! — крикнул капитан Паркер таким зычным голосом, что он перекрывал грохот бури.
Тот самый старый матрос, что не раз вмешивался в разговор, кинулся к рулю, держа в руках запасной румпель, и занял место рулевого. Он подчинился приказу капитана быстро и уверенно, но, вперившись взглядом в передние паруса, тщетно пытался понять, поддается ли корабль управлению. Дважды его мачты склонялись к самому горизонту и дважды изящно взмывали вверх; затем, уступив неудержимому натиску водных масс, корабль остался лежать на боку.
— Что делать? — снова спросил капитан у Рене.
— Рубите! — ответил Рене.
— Слушай команду! — закричал Паркер, обращаясь ко второму помощнику. — Живо за топором!
С той же быстротой, с какой был отдан этот приказ, второй помощник повиновался и бросился к фок-мачте, чтобы собственноручно исполнить распоряжение капитана; он занес руку и твердым и уверенным голосом спросил:
— Рубить?
— Погодите. Старина Ник, — крикнул капитан рулевому, — корабль слушается руля?
— Нет, капитан.
— Тогда рубите! — твердым и спокойным голосом произнес Паркер.
Хватило одного удара; до предела натянутая огромной тяжестью, которую она поддерживала, ванта, разрубленная вторым помощником, лопнула, вслед за ней полопались другие, деревянная мачта, приняв на себя весь вес снаряжения, мучительно затрещала, вся ее оснастка с грохотом рухнула, и, напоминая подрубленное у корня дерево, она преодолела то небольшое расстояние, какое еще отделяло ее от морской поверхности.
— Спросите, выпрямляется ли корабль, — подсказал Рене капитану.
— Ну что, он выпрямляется? — крикнул капитан рулевому.
— Капитан, он слегка сдвинулся, но очередной шквал снова валит его на бок.
Второй помощник был уже у подножия грот-мачты: ему была понятна вся важность работы, которую он начал.
— Рубить? — спросил он.
— Рубите! — мрачным голосом ответил капитан.
Послышался сильный удар по самой мачте, следом за ним раздался страшный оглушительный треск, за первым ударом последовали второй и третий, после чего рангоут, снасти и паруса — все рухнуло в море, и корабль, тотчас же выпрямившись, начал тяжело поворачиваться в направлении ветра.
— Выпрямляется! Выпрямляется! — кричал весь экипаж, голосов которого давно уже не было слышно.
— Отделайтесь от всего, чтобы ничто не мешало его движению! — крайне взволнованным голосом крикнул капитан. — Повремените лишь убирать грот-марсель; пусть повисит с минуту, чтобы дать кораблю выйти из этого скверного положения, а покамест рубите! Смелее, ребята, ножами, топорами, рубите чем угодно, рубите все подряд!
В одно мгновение, с той силой и с тем воодушевлением, какие придает возродившаяся надежда, все принялись рубить канаты, еще связывавшие судно с рухнувшим в воду рангоутом, и «Самсон», словно птица, задевающая крылом поверхность моря, понесся вперед по гребням штормовой пены.
Рев ветра своей силой напоминал раскаты грома; фалы единственного паруса, остававшегося в тот момент, когда налетел шквал, еще не были натянуты, и брамсель, развернутый, но спущенный вниз, раздувался так, что грозил унести с собой бизань-мачту, единственную остававшуюся мачту корабля.
Положив руку на плечо капитану, Рене указал ему на опасность. Паркер все понял, и слова вылетевшие из его уст, были скорее просьбой, чем молитвой:
— Ребята, при подобных толчках эта мачта долго не продержится, а если она упадет на носовую часть судна, то в своем падении вполне может нанести кораблю непоправимый ущерб. Надо послать одного или двух человек, чтобы отрезать парус от рея.
Второй помощник, к которому явно был обращен приказ, отступил на шаг.
— Этот рей гнется, словно ивовый прутик, — произнес он, — а нижняя часть мачты сама дала трещину, так что подниматься туда смертельно опасно, пока вокруг нас бушует такой ветер.
— Вы правы, — промолвил Рене, — дайте мне этот нож.
И, прежде чем второй помощник успел спросить у него, что он намерен делать, Рене выхватил у него нож, прыгнул на ванты, каждая прядь которых была натянута ураганом так, что грозила вот-вот лопнуть.