— Уф! — воскликнул один из матросов. — А вы не находите, что пока самая насущная наша задача состоит в том, чтобы развести костер?
— О, по крайней мере в торфе у нас недостатка не будет, — откликнулся Салливан. — А вот солнце так и не показалось и, похоже, не торопится показаться; снег продолжает валить, что обеспечит нас водой, если у нас есть брезент, чтобы его собирать. Ну а пока доставим себе удовольствие и погреем пальцы.
И они разожгли костер, который затем поддерживали с утра до вечера и, главное, с вечера до утра.
В январе и феврале ночные холода на побережье Англии и в Ла-Манше невыносимы, и дело не только в самом холоде, но еще и в недостаточной видимости во время плавания. На корабле нашелся морской компас, но старый, ржавый и безбожно вравший, а лаг, чтобы измерять пройденный путь, так и не отыскали; не было ни приборов для определения румба, по какому шло судно и по какому оно должно было идти, ни масла, ни свечей, чтобы осветить нактоуз; ясно было лишь, что вначале следовало двигаться на юг, затем — на восток, однако для ориентирования не было никакого иного инструмента, кроме маленького карманного компаса Рене, но не было и света, чтобы пользоваться им, если не считать отблесков костра из торфа, к которому с таким пренебрежением отнеслись вначале.
Рене, как самого сведущего из всех и как человека, в храбрость которого все безоговорочно верили, единодушно избрали капитаном.
Море было бурным, дул сильный и переменчивый ветер, а все паруса шлюпа были сплошь дырявыми. Рене приказал собрать все куски холста, какие можно было отыскать на судне. Салливан обнаружил какой-то сундук, а в нем несколько кусков холста в достаточно хорошем состоянии и сальную свечу, которая таяла ночью, давая свет матросам, чинившим грот.
В восемь часов вечера каждый получил полагающиеся ему две картофелины, два капустных листа, кусочек сливочного масла и стакан воды.
За недостатком холста было решено пожертвовать фор-стакселем и распустить его на куски, чтобы починить грот. Эта починка отняла целых пять дней. Как только грот был поставлен, ход судна стал быстрее и увереннее.
Вместо свечи стали использовать дубовые лучины, предварительно выдержанные в миске с торфом. Все были почти уверены в курсе, которым шло судно; компас Рене всегда был под рукой, чтобы успокоиться в отношении возможных ошибок. При всей умеренности, проявляемой беглецами в отношении своего питания, уже на четвертый день стало ясно, что если распределение провизии продолжит быть таким же, каким оно было в предыдущие дни, то еды хватит от силы на два или три дня. Воду берегли как могли, но она уходила на варку капусты. Что же касается картофеля, то его запекали в торфе.
На пятый день на горизонте было замечено судно. Рене призвал к себе своих товарищей и, пальцем указав им на этот корабль, сказал:
— Он либо английский, либо какой-нибудь союзной страны. Если он английский, мы возьмем его на абордаж и захватим; если он принадлежит дружественной державе, мы попросим у него помощи, он нам ее предоставит, и мы продолжим плавание. На «Штандарте», который мы на шлюпе «Призрак» захватили, было четыреста пятьдесят человек, тогда как у нас всего сто двадцать; у него было сорок восемь орудий, а у нас всего шестнадцать, и заметьте, мы не были голодны. Руль на ветер, ирландец, так держать!
Каждый приготовил свой игольчатый кинжал, а Рене взял в руки железный прут, однако корабль, то ли дружественный, то ли вражеский, то ли торговый, то ли военный, обратился в бегство, и на шлюпе были вынуждены отказаться от замысла догнать его.
— Не найдется ли у кого-нибудь хоть капля воды для меня? — жалобным голосом протянул один из матросов.
— Найдется, — ответил Рене, — держи, дружище.
— А вы? — спросил матрос.
— Мне не хочется пить, — ответил Рене с улыбкой, которой могли позавидовать ангелы.
И он протянул матросу свою долю воды.
Так дотянули до вечера, когда были распределены последние пайки, состоявшие из картофелины, листа капусты и половины стакана воды.
Еще в давние времена было замечено, что для экипажей, находящихся в бедственном положении, самым жестоким из всех страданий является жажда: она делает человека безжалостным к ближайшему из его друзей.
На другой день жажда сделала наших беглецов как раз такими жестокосердными: каждый уединился, кто как мог, лица у всех были бледными и изможденными. Внезапно раздался крик, и один из матросов в приступе безумия бросился в море.
— Лечь в дрейф и бросить канаты! — крикнул Рене и вслед за матросом кинулся в море.
Спустя две секунды он показался на поверхности воды, поддерживая матроса рукой и борясь с ним. Поймав канат, он обмотал его вокруг тела матроса, завязал узел и крикнул:
— Тащите к себе!
И действительно, матроса вытащили на борт.
— А теперь мой черед, — произнес Рене.
К этому времени ему уже бросили три или четыре каната, он схватил один из них и в одну секунду поднялся на борт шлюпа.
Рене, с его столь хрупким и столь изящным телосложением, был единственным на корабле, кто, казалось, не страдал ни от голода, ни от жажды.
— Эх, — сказал ирландец, — будь у меня кусочек свинца, чтобы пососать его!
— А тебе не приходит в голову, что золото способно оказать такое же действие? — спросил Рене.
— Не знаю, — ответил ирландец, — поскольку свинца у меня всегда было больше, чем золота.
— Ну что ж, на вот, положи себе эту монету в рот.
Ирландец взглянул: это была 24-франковая монета с изображением Людовика XVI.
Шестеро других матросов открыли рты и протянули руки.
— О, какая приятная прохлада! — промолвил ирландец.
— Вот видите, господин Рене, — тяжело дыша, промолвили остальные.
— Держите, — сказал Рене, раздавая каждому по луидору, — попробуйте.
— А вы? — спросили они.
— Моя жажда не такая уж нестерпимая, и я приберегу это средство на крайний случай.
И действительно, этот удивительный способ подкреплять силы, к которому прибегают матросы, используя обычно кусочек свинца, оказался для них столь же действенным и при использовании золотой монеты. Они провели весь день в жалобных стонах, но посасывая и пожевывая свои луидоры.
На другой день, на рассвете, в южной стороне прояснилось. Рене, который всю ночь провел у руля, внезапно вскочил на ноги и крикнул:
— Земля!
Крик этот оказал на всех магическое действие: в то же мгновение семеро остальных были уже на ногах.
— Право руля! — крикнул один из матросов. — Это Гернси. Англичане наверняка крейсируют у Нормандских островов, держите курс правее!
Одного поворота руля оказалось достаточно, чтобы отклонить судно от Гернси и направить его к мысу Третье.
— Земля! — во второй раз крикнул Рене.
— Ну да! — воскликнул тот же матрос. — Я узнаю ее, это мыс Трегье, тут нам нечего бояться, следует держаться как можно ближе к берегу и через два часа мы будем в Сен-Мало.
Ирландец, снова занявший свой пост у руля, проделал указанный маневр, и спустя час, оставив справа скалу Гран-Бе, полуостров, на котором в наши дни высится могила Шатобриана, корабль на всех парусах вошел в порт Сен-Мало.
Поскольку корабль был английской постройки, его приняли за иностранный, но, при виде одежды тех, кого он доставил, догадались, что на самом деле на его борту находятся французские матросы, сбежавшие с английских блокшивов или из английских тюрем.
У пирса матросов задержал заместитель флотского военного комиссара, прибывший на вооруженном баркасе, чтобы установить их личности.
Опознавание длилось недолго: Рене взял на себя труд изложить все подробности их побега, а флотский секретарь составлял в это время протокол допроса.
После того как протокол был подписан Рене и четырьмя матросами, знавшими грамоту, Рене поинтересовался, известно ли что-нибудь в порту об американском судне, которое вернулось с Иль-де-Франса, носит название «Нью-Йоркский гонец» и находится под командованием капитана Франсуа.
Оказалось, что это судно стоит на якоре у верфи, а прибыло всего лишь десять или одиннадцать дней тому назад.
Рене заявил, что судно принадлежит ему, хотя временно было записано на имя старшины из команды Сюркуфа, и спросил, будет ли ему позволено попасть на борт этого судна.
Ему ответили, что, поскольку личность его установлена, он волен идти куда угодно.
Но, пока составлялся протокол, заместитель военного комиссара, при виде того, в каком состоянии находятся несчастные беглецы, двое или трое из которых упали в обморок, произнеся перед этим: «Умираю от голода! Умираю от жажды!», распорядился принести восемь чашек бульона и бутылку хорошего вина, а затем послал за корабельным хирургом.
Хирург появился одновременно с провизией, в которой так отчаянно нуждались несчастные, но которую следовало раздавать им с тем большей осторожностью, что они были страшно истощены.
Он велел им есть бульон не спеша, ложка за ложкой, и не опуская в него хлеба, а вина выпить по маленькому стаканчику.
Спустя четверть часа они вознамерились вернуть Рене его луидоры, но он отказался взять их обратно, сказав беднягам, что все они находятся на его службе, пока не найдут себе службу получше.
Затем, поскольку Рене заявил, что шлюп, на котором они прибыли, был силой отнят у бедных ирландцев, он попросил оценить стоимость этого судна, чтобы выслать соответствующую сумму его собственникам.
Сделать это было тем легче, что в судовом шкафчике шлюпа нашелся патент, где был указан адрес шкипера.
Так что ирландский шлюп остался стоять во внешней гавани, а Рене и его товарищи, к которым уже вернулись силы, бросились в стоявшую у причала лодку.
— Ну же, ребята, поплыли, да поживее! — обращаясь к гребцам, сказал Рене. — Напрямик к «Нью-Йоркскому гонцу», и два луидора ваши!
— Вот те на, — произнес один из них, узнав Рене, — да это же господин Рене, тот, что оплатил все долги моих друзей, нанятых на «Призрак» господина Сюркуфа. Ура господину Рене!