Остальные гребцы тоже принялись изо всех сил кричать «Ура!», надеясь этими проявлениями восторга удвоить свое вознаграждение.
В ответ на эти крики команда «Нью-Йоркского гонца» высыпала на палубу, и Рене узнал в стоящем на полуюте моряке своего товарища Франсуа, который, держа в руке подзорную трубу, в свой черед пытался разглядеть его.
И стоило Франсуа крикнуть: «Друзья, это хозяин! Ура господину Рене!», как судно в одно мгновение расцветилось флагами и, не дожидаясь разрешения капитана порта, грянуло восемью пушечными выстрелами.
Вслед за тем матросы кинулись на ванты, размахивая шапками и крича: «Ура господину Рене!
Тем временем Франсуа, стоя на последней ступени трапа и распахнув объятия, ждал своего капитана и, казалось, был готов броситься в воду, чтобы обнять его на секунду раньше.
Легко представить себе, какими радостными возгласами был встречен Рене на борту своего судна. Он расплатился с гребцами, оправдав все их надежды, в то время как семеро его спутников уже начали рассказывать всей команде «Нью-Йоркского гонца» о том, как они бежали из тюрьмы, как Рене лишил себя своей доли воды, чтобы отдать ее им, как он поддерживал мужество у всех и, наконец, как он решил оставить их всех у себя на службе, пока им не подвернется какой-либо удачный случай.
Затем, как если бы все, кто так или иначе оказался вблизи Рене, должны были принять участие в празднике, несколько матросов подошли к своему капитану и попросили у него разрешения поделиться пайками с гребцами, доставившими его на борт судна.
— Ребята, — ответил Рене, — они разделят не ваши пайки, а мой обед. День моего возвращения — это праздничный день, и каждый матрос — это офицер у меня на борту в тот день, когда я вернулся из английской тюрьмы.
Затем, распорядившись подать своим товарищам по плену напитки и закуски, он позвал повара и пожелал лично составить меню обеда.
В этот день все самое лучшее и самое вкусное из того, что нашлось в Сен-Мало, было на столе команды «Нью-Йоркского гонца» и его капитана.
XCVIIСОВЕТЫ ГОСПОДИНА ФУШЕ
Рене возвратился во Францию 11 января 1806 года, в день вторжения французской армии в Неаполитанское королевство и вступления Массены в Сполето.
В то время как невезучий Вильнёв потерпел поражение в Трафальгарской битве, император перешел Рейн и открыл кампанию захватом моста в Донаувёрте и форсированием Дуная.
Затем, пока он шел к Ульму и разрабатывал план захвата этого города, маршал Сульт вступил в Мемминген, а маршал Ней выиграл сражение у Эльхингена, заслужив свой первый герцогский титул.
Ульм капитулировал. Макк и тридцатитысячный гарнизон прошли перед императором и сложили свое оружие к его ногам. Затем император торжественно вступил в Аугсбург; впереди него шел отряд императорской гвардии, и каждый из первых восьмидесяти гренадеров нес по знамени, захваченному у неприятеля. Наконец, он вступил в Вену, выиграл битву при Аустерлице, заключил перемирие с австрийским императором и позволил русским покинуть пределы Австрийской державы в такой спешке, что Жюно, которому было поручено доставить письмо императора Наполеона императору Александру, содержавшее требование о заключении мира, так и не смог догнать их.
С 12 по 29 декабря Наполеон оставался во дворце Шёнбрунн, где своим декретом от 27 декабря объявил, что династия Бурбонов перестала царствовать в Неаполе.
Первого января 1806 года он отменил республиканский календарь. Пытался ли он таким образом заставить людей забыть определенные даты? Если так, то в этом он не преуспел; даты эти не только не были забыты, но и не стали обозначаться соответствующими числами старого григорианского календаря.
Две даты все продолжали называть исключительно по-старому: Оффенбург и 18 брюмера.
Все эти новости достигли Франции и вызвали там воодушевление, в котором затерялось известие о поражении при Трафальгаре. К тому же Наполеон приказал, чтобы это поражение, которое должно было схватить его за горло в разгар одержанных им триумфов, подавалось скорее как следствие бури, а не чьей-то победы.
О Трафальгаре, напротив, во Франции не было никаких известий, кроме тех, что имели разрешение давать газеты, и Рене, возможно, был единственным французом, который оттуда уже вернулся. Вот почему на другой день после своего прибытия он получил от морского префекта приглашение посетить его; в этом приглашении Рене величали капитаном.
Рене поспешил пойти навстречу желанию префекта.
Чиновник, естественно, горел желанием получить достоверные известия о Трафальгарской катастрофе.
Рене еще не знал, что распоряжениями, исходившими лично от императора, эту катастрофу предписывалось замалчивать.
Прежде чем расспрашивать гостя, префект предупредил его об этом, но сам и не думал скрывать, насколько сильно ему хочется узнать всю правду об этом событии.
Поскольку Рене никаких особых указаний ни от кого не получал, он полностью положился на сдержанность префекта и рассказал ему обо всем, что видел своими собственными глазами.
В ответ префект сообщил ему, что капитан Люка, проведя восемь или десять дней под домашним арестом в Лондоне, был освобожден указом английского правительства, которое пожелало воздать должное его выдающейся храбрости, позволившей ему навеки прославить имя «Грозного».
Поскольку Нельсон был убит пулей, пущенной с «Грозного», этим указом английское правительство прежде всего желало отвести от себя упреки в том, что оно держит капитана Люка в плену, дабы удовлетворить низменную жажду мести.
Так что как раз накануне Люка прибыл в Париж; сообщение о его возвращении морской префект получил посредством телеграфа.
В ответ на просьбу Рене префект обязался узнать адрес Люка и сообщить его молодому моряку.
Затем, не имея более причин задерживать его, он попрощался с ним, выказав ему самое глубокое уважение.
Рене, благодаря своему образу действий в Сен-Мало, и без того сделался там легендарной личностью, но восхищению малоинцев просто не было предела, когда им стало известно, что после того как шлюп, который Рене и его товарищи захватили у ирландцев, был оценен в тысячу сто франков, Рене выписал у главного городского банкира переводной вексель на две тысячи пятьсот франков на имя господ О’Брайена и К° в Дублине и отослал его бедному каботажнику из Лохилла, по имени Патрик, которому этот шлюп принадлежал.
Велико, должно быть, было удивление бедного семейства, когда его глава получил уведомление, что ему следует явиться в Дублин, где господам О’Брайену и К° поручено выплатить ему за похищенный шлюп сумму, вдвое превышающую его оценочную стоимость.
Между тем Франсуа по просьбе Рене рассказал ему все подробности своего возвращения в Сен-Мало и как вблизи мыса Финистерре за ним погнался английский бриг, от которого он ускользнул лишь благодаря тому, что отклонился от правильного пути и взял курс на Америку.
Именно это и задержало его возвращение в Сен-Мало.
Во время этой погони «Нью-Йоркский гонец» вполне оправдывал свое название, развивая скорость в одиннадцать — двенадцать узлов.
Франсуа заверил Рене, что пустил бы себе пулю в лоб, если бы имел несчастье быть захваченным англичанами. Рене слишком хорошо его знал, чтобы не поверить в сказанное.
Учитывая это исповедальное признание Франсуа, не стоит и говорить, что Рене нашел все свои вещи, оставшиеся на судне, на прежнем месте: папку с бумагами — в ящике секретера, завещание — в папке, драгоценные камни — в мешочке.
Франсуа платил экипажу из тех денег, какие оставил ему Рене; все обязательства были выполнены, и самый строгий контролер не мог бы найти в его счетах погрешности даже в четверть сантима.
Рене попросил Франсуа и впредь быть его заместителем и подставным лицом на судне до тех пор, пока кое-что в его судьбе не решится.
Между тем во время визита к морскому префекту Рене узнал о прибытии капитана Люка в Париж и о скором возвращении императора в свою столицу. По двум этим причинам ему самому нужно было отправиться туда как можно скорее.
Не стоит и говорить, что после визита к морскому префекту свой второй визит Рене нанес г-же Сюркуф, которой он доставил превосходнейшие вести о ее муже.
Среди вещей, которые Рене обнаружил в целости и сохранности на своем шлюпе, был весьма полный набор одежды; он взял оттуда все, что в этот момент было ему необходимо, и занял место в дилижансе, не желая ездой на почтовых привлекать к себе внимание.
По приезде в Париж он поселился в гостинице «Мирабо» на улице Ришелье. В те времена эта гостиница еще не переехала на улицу Мира. Едва он обосновался там, едва его имя было занесено в списки проживающих, как ему нанес визит секретарь Фуше, попросивший его явиться в министерство полиции как можно скорее.
Ничто не мешало Рене отправиться туда в тот же день; напротив, он и сам горел желанием побыстрее узнать, какое будущее предуготовил ему Фуше.
Он попросил секретаря подождать его, быстро оделся и вместе с ним сел в карету.
Как только доложили о его прибытии, дверь министерского кабинета открылась и вышедший оттуда секретарь произнес:
— Его превосходительство ждет господина Рене.
У Рене не было желания заставлять ждать его превосходительство, и он тотчас же вошел в кабинет.
На лице Фуше царило свойственное ему насмешливое выражение, однако на этот раз скорее благодушное, нежели хмурое.
— Итак, господин капитан «Нью-Йоркского гонца», вот вы и вернулись?
— Ваше превосходительство награждает меня званием, доказывающим мне, что вы в курсе моих скромных дел.
— Таково мое ремесло, — ответил Фуше, — и я поздравляю вас с тем, как вы эти дела ведете. Довольны ли вы советом, который я вам дал?
— Разумеется; человек такой проницательности, как ваше превосходительство, может давать лишь добрые советы.
— Дело не только в том, мой дорогой господин Рене, чтобы давать хорошие советы, дело еще и в том, чтобы им правильно следовали. Так вот, в этом отношении вас можно только поздравить. Вот копия письма господина Сюркуфа в морское министерство, в котором рассказывается о сражении со «Штандартом» и его захвате. Речь в нем идет о некоем матросе Рене