— Ну а какой смертью умер Коммод? — спросил гусарский офицер. — Интересно, чем кончил этот мясник, убивший за один день сто львов.
— Коммода отравила его любимая наложница Марция и задушил приближенный к нему атлет Нарцисс. Империей завладел Пертинакс, но позволил, чтобы через полгода у него отняли ее вместе с жизнью. И тогда Дидий Юлиан попытался купить Рим и весь мир в придачу, но Рим еще не привык выставлять себя на продажу.
— Он привыкнет к этому позднее, — заметил офицер.
— Да, но в тот раз он восстал; впрочем, еще и потому, что покупатель забыл оплатить свое приобретение. Септимий Север воспользовался бунтом, сделал все, чтобы убить Дидия Юлиана, взошел на престол, и мир смог перевести дух.
Поскольку вплоть до Веллетри ни одной почтовой станции не было, а от Рима до Веллетри пять льё, форейтор попросил разрешения дать лошадям отдышаться.
Двое путешественников дали ему на это согласие тем охотнее, что они подъехали к одному из самых интересных мест в окрестностях Рима.
СIIВ ЭТОЙ ГЛАВЕ ЧИТАТЕЛЮ ПРЕДСТОИТ УГАДАТЬИМЯ ОДНОГО ИЗ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВИ УЗНАТЬ ИМЯ ДРУГОГО
Они находились на том самом месте, где некогда решались судьбы Рима.
Они находились на поле сражения между Горациями и Куриациями. При этом известии молодой гусарский офицер отдал честь, приложив руку к своей меховой шапке.
Затем оба снова сели в кабриолет.
Перед ними, разделенная надвое дорогой в Альбано, простиралась длинная горная гряда, по левую сторону оканчивающаяся горой Соракт, которую покрывал снег во времена Горация и покрывает зелень в наши дни и вершину которой увенчивает храм Юпитера Латиариса. Перед ними, белея на вершине небольшого холма, виднелся Альбано, крестник Альба Лонги, давшей свое имя этому захватчику, который возник на руинах виллы Помпея и со всеми своими восьмью сотнями домов и тремя тысячами обитателей по сей день не в состоянии заполнить собой те огромные постройки, какие Домициан, убийца мух, добавил к вилле Помпея, убийце людей. По правую сторону от них, спускаясь к Тирренскому морю, тянулась гряда холмов, образуя тот огромный амфитеатр, где сражались между собой и погибали поочередно племена фалисков, эквов, вольсков, сабинян и герников. Позади был Рим, долина Эгерии, где Нума внимал ее пророчествам, длинная череда гробниц, мимо которых они только что проехали и которые словно соединяли их с Римом бороздой развалин; наконец, за Римом — безбрежное море, усеянное голубоватыми островками, похожими на облака, которые на пути к вечности бросили якорь в глубины неба.
Амфитеатр этот заключал в себе две с половиной тысячи памятных лет и был стержнем мировой истории на протяжении двадцати веков, как при Республике, так и при папах.
Лошади отдышались, и коляска покатила дальше.
Вблизи гробницы Горациев вправо от дороги отходила небольшая тропинка, различимая среди рыжеватой, словно львиная шкура, травы, покрывающей Римскую равнину; эта небольшая тропинка, едва заметная и терявшаяся в складках гор, всегда оставалась торной, поскольку она сокращала путь пешеходам, следовавшим из Рима в Веллетри.
— Видите эту тропинку? — спросил тот из молодых людей, что выступал в качестве чичероне для своего спутника, выказывавшего явное нетерпение, когда он на какое-то время прерывал свой рассказ. — По всей вероятности, именно по ней спустились на равнину два гладиатора Милона, оставив дорожные носилки, охрану которых они составляли вместе с десятком своих товарищей, и напав на Клодия, беседовавшего со жнецами. Раненный в грудь копьем, наконечник которого вышел у него из правого плеча, Клодий бросился бежать вон к тем развалинам, где когда-то была ферма; гладиаторы кинулись вдогонку за ним, нашли его спрятавшимся в печи, прикончили и вытащили на дорогу.
— Объясните мне, — промолвил гусарский офицер, — благодаря чему Клодий, почти разоренный, погрязший в долгах, мог сохранить свое влияние на римлян?
— Все очень просто; во-первых, он был так красив, что его сограждане дали ему прозвище Пульхр, то есть Красавчик. А вам известно, какое влияние оказывала человеческая красота на людей античности; поражение, которое Клодий потерпел у ворот Капуи, сражаясь с гладиатором Спартаком, нисколько не обрушило его популярности, поддерживаемой четырьмя его сестрами, одна из которых была замужем за консулом Метеллом Целером, вторая — за оратором Гортензием, третья — за банкиром Лукуллом, а четвертая, Лесбия, была любовницей поэта Катулла. Злые языки в Риме поговаривали, будто Клодий был любовником всех четырех своих сестер; кровосмешение, как известно, на закате Рима было в большой моде. Так что через посредство четырех своих сестер он имел опорой четыре главные силы на свете: благодаря жене Метелла Целера опирался на консульскую власть, благодаря жене Гортензия имел на своей стороне голос одного из самых красноречивых ораторов Рима; благодаря жене Лукулла черпал деньги из сундуков самого богатого на свете банкира и, наконец, благодаря Лесбии, любовнице Катулла, пользовался популярностью, которую дают дружба великого поэта и его стихи; кроме того, он имел поддержку со стороны богача Красса, которому рано или поздно могло понадобиться его влияние на чернь; его обласкивал Цезарь, к распутству которого он был причастен, пытаясь при этом увести у него жену; наконец, он был в великой милости у Помпея, в пользу которого взбунтовал легионы своего зятя Лукулла; он был в наилучших отношениях даже с Цицероном, влюбленным в его сестру Лесбию и жаждавшим стать ее любовником, чему Клодий никоим образом не противился.
Эта любовь и стала причиной смерти Клодия. Я говорил вам, что он был любовником Муссии, дочери Помпея, жены Цезаря. Чтобы повидаться с ней всласть, он, переодевшись женщиной, проник в ее дом, когда там праздновались мистерии в честь Доброй Богини. Как вы знаете, присутствие на этих лесбийских оргиях мужчин и даже животных-самцов было категорически запрещено. Одна из служанок узнала его и изобличила; Муссия помогла ему уйти потайными коридорами, но слух о его присутствии на празднестве уже успел распространиться, и грянул ужасный скандал.
Обвиненный в кощунстве одним из трибунов, Клодий был вынужден предстать перед судьями; однако Красс сказал ему, что беспокоиться ни о чем не надо и он сам позаботится подкупить их; и действительно, он явился в суд с деньгами и прелестными патрицианками, решившими пожертвовать собой ради Клодия, и даже оживил для этих богов Правосудия миф о Юпитере и Ганимеде; разразился настолько сильный скандал, что Сенека заявил: «В самом преступлении Клодия было меньше греха, чем в его оправдании».[16]
В качестве защиты Клодий придумал себе алиби: по его словам, накануне празднества в честь Доброй Богини он был в ста милях от Рима и, стало быть, не мог проделать тридцать пять лиг за пять часов. К несчастью, Теренция, жена Цицерона, чудовищно ревновавшая его и знавшая о его любви к Лесбии, видела, как в тот самый вечер, когда состоялись мистерии, он беседовал с Клодием. И она поставила его перед выбором, которого он при всей своей изворотливости не мог избежать: «Либо вы влюблены в сестру Клодия и не будете свидетельствовать против него, но тогда я знаю, как мне к этому относиться; либо вы не влюблены в нее, и тогда у вас нет никакой причины не свидетельствовать против ее брата».
Цицерон страшно боялся жены и потому засвидетельствовал против Клодия. Клодий ему этого не простил; отсюда проистекла ненависть, заполнявшая улицы Рима смутами и бесчинствами, которые длились более года и закончились лишь в тот момент, когда Милон оказал Цицерону услугу, убив Клодия руками своих бестиариев.
Народ остался верен своему кумиру и после его смерти, что случается крайне редко; когда какой-то сенатор, найдя тело убитого на дороге, привез его в своей повозке в Рим и Фульвия, жена Клодия, сложила для него погребальный костер в Гостилиевой курии, толпа выхватила из огня тлеющие головни и сожгла целый квартал Рима.
— Мой дорогой попутчик, — произнес молодой офицер, — да вы настоящая ходячая энциклопедия, и я всю жизнь буду с благодарностью вспоминать этот путь, который мне довелось проделать с новоявленным Варроном… Каково! Видать, меня тоже захватила римская история, — добавил он, чрезвычайно обрадованный тем, что ему удалось ввернуть уместное словцо, и захлопал в ладоши… — Что ж, продолжим, — сказал он. — А это что за усыпальница? Любопытно было бы хоть раз поймать вас на ошибке!
И он указал на гробницу, высившуюся по левую сторону от них.
— Вам не повезло, — ответил чичероне, — ибо тут я подкован хорошо. Это гробница Аскания, сына Энея; он имел неосторожность выпустить из рук подол матери, когда шло ограбление захваченной Трои, в итоге потерял мать и отыскал лишь отца, несшего на своей спине Анхиза и богов домашнего очага: из этого и воспоследовало основание Рима. Но что интересно, одновременно из других ворот вышел Телегон, сын Одиссея, основатель Тускула, чья могила находится от силы в двух льё отсюда. Два этих человека, один из которых грек, а другой — азиат, то есть сыновья двух враждебных племен, явились в Европу и воплотили собой два противостоявших друг другу народа, соперничавших и враждовавших между собой; поединки отцов, начавшиеся у стен Трои, продолжились в Риме между сыновьями. Двумя главными родами Альбы и Тускула были соответственно род Юлиев, из которого вышел Цезарь, и род Порциев, из которого вышел Катон. Вы знаете о смертельной борьбе двух этих людей: поединок, начавшийся у Трои и длившийся более тысячи лет, завершился в Утике. Цезарь, потомок побежденных, отомстил Катону, потомку победителей, за Гектора.
Гробница Аскания была первой на пути из Неаполя в Рим и последней на пути из Рима в Неаполь.
Ряд усыпальниц был длинным, и рассказчик, как Руй Гомес у Виктора Гюго, умолчал о других, не менее достойных, хотя коса времени сровняла их с землей, и от них не осталось и следа.