Всем известны сомнительная слава, которой пользуется эта часть Папского государства, простирающаяся от Веллетри до Террачины, то есть до границ Неаполитанского королевства, и здешний отравленный воздух, убивающий еще вернее, чем разбойники.
Помните изображенную нашим великим художником Эбером лодку с ее осунувшимся и исхудалым речником, болезненного вида пассажирами, девушкой, бессильно опустившей кончики пальцев в воду канала, и яркую зелень, черпающую жизненные соки из смрадной земли, чьи испарения гасят человеческую жизнь, словно факел?
Пока длился ужин, спустилась ночь, и, когда молодые люди вышли из постоялого двора, свет волшебной луны серебрил дорогу, кое-где покрытую узорчатыми тенями дрожащей листвы. Местами на их путь ложилась огромная тень какой-нибудь высокой скалы, казалось готовой рухнуть на проезжавших у ее подножия путешественников.
По мере того как они приближались к Понтинским болотам, к небу все чаще поднимались широкие дымчатые полосы, но не облаков, а испарений; словно черная пелена, они заволакивали лунный лик, перед которым проплывали.
Даже само небо стало принимать странные, болезненно-желтоватые оттенки. В свете фонарей экипажа, чью яркость приглушал плотный воздух, было видно, как в болотных топях шевелятся какие-то громадные животные, казавшиеся в обманчивом ночном мраке еще больше, чем они были на самом деле, и шумно дышавшие, высунув головы из воды: то были дикие буйволы, для которых здешние болота служат надежным убежищем, куда не отваживаются отправиться за ними даже самые бесстрашные охотники.
Время от времени, испуганные шумом коляски, в небо взлетали крупные птицы сумеречного цвета. То были серые цапли, то были рыжевато-бурые выпи, которые издавали заунывные крики, погружаясь во мрак и исчезая в нем на третьем взмахе крыльев.
Дорога, по которой Фауст и Мефистофель шли на шабаш, не была населена видениями в большей степени, чем дорога двух наших путешественников.
— Вы видели прежде что-либо подобное? — спросил Маньес.
— Да, по дороге из Пегу к Земле бетеля; однако воздух там оглашался не мычанием буйволов, которое мы сейчас слышим, а рычанием тигров и лающими криками крокодилов; над нами летали тогда не цапли и выпи, а огромные летучие мыши, которых называют вампирами: они вскрывают артерии спящим людям так, что те этого не чувствуют, и за десять минут высасывают из человека всю кровь.
— Хотел бы я увидеть такое собственными глазами, — промолвил Маньес.
И оба погрузились в долгое молчание, как если бы кто-то принудил их к нему.
Внезапно форейтор трижды протрубил в медный рожок, висевший у него на перевязи. Не понимая, кому мог быть адресован этот зов, молодые люди приняли его за какой-то сигнал и потянулись к оружию.
Но почти тотчас же в ответ рожку раздалось несколько похожих трубных звуков, и сквозь зеленую чащобу этих проклятых болот стал проступать свет костра, вокруг которого, казалось, собрались призраки. Это была почтовая подстава.
Экипаж остановился.
Пять или шесть болезненного вида конюхов зажгли факелы, схватили кнуты и бросились в высокую траву, в то время как другие остались стоять при въезде.
В несколько минут форейтор распряг лошадей.
— Заплатите мне скорее, — сказал он молодым людям, — и я погнал.
Путешественники заплатили ему, после чего он вскочил на одну из двух своих лошадей, которые тотчас же унеслись галопом и скрылись во мраке, где их топот вскоре затих.
Тем временем между здешними дикими конюхами и их еще более дикими лошадьми совершалась настоящая борьба, в ходе которой люди отчаянно бранились, а четвероногие громко ржали; наконец к экипажу приблизились две какие-то бесформенные и непонятные массы; люди, с их развевавшимися волосами, переплетавшимися с гривами лошадей, казались сказочными животными, кентаврами о трех головах. Укрощенные лошади перестали ржать и лишь кряхтели и стонали. Одну из них впрягли в оглобли, другую привязали рядом с ней. Двое верховых поместились по обе стороны экипажа; форейтор вскочил на голую спину той лошади, что находилась вне оглоблей; люди, продолжавшие изо всех сил удерживать запряженных лошадей, шумно дышавших и в нетерпении бивших копытами, внезапно отпустили поводья и отскочили в сторону. Лошади, вне себя от ярости, с громким ржанием бросились вперед, испуская пар из ноздрей и огонь из глаз. Тотчас же двое верховых, каждый со своей стороны, с дикими криками бросились к запряженным лошадям, чтобы удерживать их на середине дороги и не давать им свалиться ни в один из каналов, прилегавших к ней по обеим ее сторонам, — и всадники, запряженные лошади, экипаж и путешественники помчались, словно смерч!
Следующие три подставы являли собой зрелище, совершенно неотличимое от того, что мы попытались сейчас описать; но чем дальше продвигались путешественники, тем необузданнее казались лошади, тем бледнее и оборваннее выглядели люди.
На последней подставе, когда фонари кабриолета погасли и ни у форейтора, ни у конюха не нашлось свечи, чтобы зажечь их снова, каждый из наших путешественников взял в руки по факелу.
Они понеслись дальше с прежней бешеной скоростью; до Террачины оставалось не более двух с половиной льё.
Внезапно там, где местность, прежде ровная, стала подниматься вверх между скалами, молодым людям показалось, что они видят какие-то тени, перепрыгнувшие через канаву и бросившиеся на дорогу.
— Faccia in terra![17] — крикнул кто-то.
Но, поскольку оба путешественника привстали, раздался выстрел, и пуля, пройдя между ними, продырявила задок экипажа; однако тот из них, что отказался назвать свое имя, мгновенно выстрелил из карабина, даже не приставив его к плечу, с вытянутой руки, словно имел дело с пистолетом.
Истошный вопль разрезал воздух, и послышался шум рухнувшего на дорогу тела.
В то же мгновение оба путешественника бросили факелы на десять шагов в сторону; их пламя осветило дорогу, и стали видны четыре или пять человек, еще раздумывавших, останавливать ли им экипаж, тогда как один уже ухватился за поводья лошадей.
— Живо отпусти, негодяй! — закричал ему Маньес.
И выстрелом из пистолета он уложил разбойника рядом с его товарищем.
Послышались три одновременных выстрела, одна из пуль сбила меховую шапку с головы Маньеса, а другая слегка задела плечо его товарища; но второй выстрел из карабина поверг на землю третьего разбойника.
Остальные уже не помышляли ни о чем, кроме бегства, но путешественники выскочили из кабриолета, каждый со своей стороны, держа в руках по пистолету.
К несчастью для разбойников, уже начало светать, а в быстроте бега оба молодых человека могли состязаться с Аталантой.
Маньес послал вдогонку тому, кто бежал перед ним, второй пистолетный выстрел. Разбойник споткнулся и попытался вытащить из-за пояса кинжал, но, прежде чем он успел это сделать, сабля капитана уже была приставлена к его груди.
Тот, кого преследовал второй путешественник, понял, что его вот-вот догонят, достал из-за пояса пистолет, обернулся и выстрелил почти в упор, но пистолет дал осечку.
В то же мгновение он почувствовал, как железная рука сдавила ему горло, и ощутил холод пистолетного ствола, приставленного к его виску.
— Я мог бы убить тебя, — сказал ему путешественник, — но мне угодно взять тебя живым и, словно медведя в наморднике, показать тем, кто еще считает разбойников храбрецами. Ну же, друг Маньес, потыкайте-ка кончиком сабли всех этих трусов, уткнувшихся носом в землю, и пусть они помогут нам связать руки этим негодяям.
И в самом деле, форейтор и двое верховых, скакавших по обе стороны кабриолета, поняли приказ разбойников буквально, слезли с лошадей и ничком легли на дорогу; но, едва ощутив на своих спинах острие сабли Маньеса, они, совершенно ошарашенные, вскочили на ноги, спрашивая при этом:
— Что угодно синьорам?
— Достаньте веревки, — ответил Маньес, — и скрутите-ка покрепче двух этих молодчиков.
Те повиновались; обоих разбойников положили в экипаж, разряженные пистолеты и карабин, брошенные на землю путешественниками, подобрали и тотчас же вновь зарядили, опасаясь нового нападения.
Оба путешественника пошли пешком по обеим сторонам экипажа, оставив на дороге три трупа и увозя с собой двух раненых.
— Ну так вот, мой дорогой друг, — сказал Маньес, набрав в ладонь воды и сняв фуражку с головы своего товарища, — вы просили меня быть вашим крестным отцом, и я полагаю, что настал момент приступить к обряду крещения. От имени Баярда, д’Ассаса и Ла Тур д’Оверня крещу вас и нарекаю именем Лео. Право, вы заслужили это имя. Граф Лео, обнимите вашего крестного!
Граф Лео со смехом обнял своего крестного отца, и оба пешком направились в сторону Террачины, конвоируя своих пленников, лежавших связанными в экипаже, и в свой черед конвоируемые двумя конюхами, которые ехали верхами и от страха стали еще более бледными, дрожащими и осунувшимися.
CIVФРА ДЬЯВОЛО
Немного не доходя до белеющего Анксура, как называл его Вергилий, или запыленной Террачины, как намного менее поэтично назовем его мы, располагался французский сторожевой пост, охранявший границу Папской области.
Наших путешественников тотчас же обступили со всех сторон, поскольку в них с первого взгляда распознали французов, но, видя, что они конвоируют кабриолет, со стороны казавшийся пустым, поскольку разбойники скатились со скамьи вниз, обступили их с любопытством.
Загадка разрешилась сама собой, стоило только заглянуть в экипаж.
— Что ж, — сказал сержант, командовавший постом, — отличная дичь для виселицы. Препроводите этих молодчиков в Неаполь, господин офицер, и они окажутся там в хорошей компании себе подобных.
Молодые люди вступили в Террачину и остановились у гостиницы «Почтовая».
Перед дверью прогуливался офицер. Маньес подошел к нему.
— Господин капитан, — обратился он к офицеру, — я капитан Маньес, адъютант великого герцога Бергского, генерала Мюрата.