Запомните как следует то, что я Вам говорю: судьба Вашего королевства зависит от Вашего поведения по возвращении в Калабрию. Никого не прощайте. Расстреляйте по меньшей мере шестьсот мятежников. Они отняли у меня куда больше солдатских жизней. Предайте огню дома тридцати главных деревенских вожаков и раздайте всю их собственность солдатам. Разоружите всех жителей и отдайте на разграбление пять или шесть крупных селений из тех, что проявили себя хуже всех.
Поскольку Калабрия восстала, почему бы Вам не забрать половину тамошних поместий и не раздать их армейскому начальству? Это явилось бы большим подспорьем для Вас и одновременно уроком на будущее. Действуя мягко, не изменить и не реформировать ни одно государство; для этого нужны чрезвычайные меры и твердость. Поскольку калабрийцы убивают моих солдат, я лично издам указ, согласно которому буду конфисковывать в пользу армии половину доходов провинции; но если Вы с самого начала возьмете за правило, что они не мятежники и всегда были преданы Вам, Ваша доброта, которая есть не что иное, как слабость, окажется пагубной для Франции.
Вы слишком добры!»
И действительно, как мы сказали, Жозеф был добрейшим человеком; и потому он оставался королем Неаполя не четыре года, а всего лишь два.
Как только Саличети приказал доложить о своем приходе, он и его подопечный были приглашены в кабинет короля.
Маньес, ни слова не сказавший другу о своем замысле присутствовать на аудиенции, находился подле короля Жозефа.
— Сударь, — сказал графу Лео король Жозеф, ответив перед этим на приветственные слова Саличети и его почтительный поклон, — вчера мне стало известно от вашего товарища по путешествию, господина Маньеса, адъютанта моего зятя, каким образом вы обошлись с шестью разбойниками, пытавшимися задержать вас на Понтинских болотах. По поводу этих действий я могу лишь поздравить вас; но вечером мне стало известно от Саличети, которому, по-видимому, вас рекомендовал один из его хороших друзей, что вы прибыли к нам, чтобы поступить на службу в армии. По поводу этого решения я должен не только поздравить вас, но и поблагодарить.
— Сир, — ответил граф Лео, — его превосходительство министр должен был сказать вашему величеству, что я не честолюбив; меня удовлетворит любая должность, которую вам будет угодно мне предоставить, какой бы скромной они ни была. Хоть с ружьем на плече, если вы назначите меня рядовым солдатом, хоть со шпагой в руке, если вы назначите меня офицером, я буду иметь возможность заслужить ваше расположение и всеми силами постараюсь сделать это.
— Саличети сказал мне, сударь, — промолвил король, — что вы служили на флоте.
— Я был корсаром, сир, и служил под командованием одного из самых прославленных людей на наших морских берегах, малоинца Сюркуфа.
— Я слышал, что вы оказались при Трафальгаре. Как вы могли очутиться при Трафальгаре, если плавали на корсарском судне?
— Узнав, что на другой день должно состояться большое морское сражение, я решил предложить свои услуги командиру «Грозного», капитану Люка, которому был настолько настойчиво рекомендован генералом Деканом, губернатором Иль-де-Франса, и моим дорогим командиром Сюркуфом, что капитан Люка немедленно предоставил мне должность третьего помощника на своем корабле, оказавшуюся вакантной.
— И на «Грозном», по словам Саличети, вы сражались как лев, и более того, вполне вероятно, что пуля, сразившая Нельсона, была пущена из вашего карабина.
— Я никогда не хвастался этим, ваше величество: во-первых, поскольку не вполне в этом уверен, а во-вторых, Нельсон был таким великим военачальником, что мне было бы просто стыдно похваляться этим убийством.
— А после вашего возвращения из Англии вы встречались с капитаном Люка?
— Конечно, ваше величество.
— Люка ничего не говорил о вас моему брату?
— Говорил, сир.
— Как же он не представил вас ему?
— Я был удостоен этой чести.
— И мой брат не только никак не вознаградил вас, но и не утвердил вас в вашем чине?
— Ответить на ваш вопрос, сир, означало бы обвинить либо самого себя, либо вашего брата. Если вы прикажете мне обвинить самого себя…
— О нет! Хватит об этом, — с улыбкой произнес король Жозеф, коснувшись плеча графа Лео. — О всех своих делах вы поговорите с Саличети, которого я недавно назначил военным министром; в этом качестве он сделает для вас все, что вы пожелаете.
А затем, кивнув ему на прощание, добавил:
— Ну а если вы будете недовольны им, жалуйтесь мне.
— Я не привык жаловаться, сир, — ответил Рене.
— Кстати, — промолвил Жозеф, останавливая Рене, который направился было к двери, полагая, что аудиенция закончена, — мне известно, что вы замечательный охотник; я не могу предложить вам такую охоту, как в Индии, где вы убивали тигров и пантер, но в лесах Астрони у нас великое множество кабанов, и, если вы не пренебрегаете столь мелкой дичью, Саличети предоставит вам возможность прогуляться туда столько раз, сколько вы пожелаете.
Рене поклонился в знак благодарности и вышел.
Маньес задержался, успев подмигнуть ему и жестом руки дав знать, что скоро догонит его.
Действительно, Маньес задержался, чтобы узнать о впечатлении, которое произвел его товарищ на короля Жозефа, и, радостное выражение его лица в ту минуту, когда он присоединился к Рене, свидетельствовало о том, что впечатление это было превосходным.
И в самом деле, не успела закрыться за спиной Маньеса дверь, как король Жозеф достал из кармана небольшую записную книжку, куда он вносил то, что опасался забыть, и карандашом написал:
«Подумать о том, чтобы лично рекомендовать либо Ренье, либо Вердье этого молодого человека, показавшегося мне образцом отваги и благородства».
CXIБИДЗАРРО
Саличети и два его гостя отправились во дворец военного министерства.
Саличети предвидел, какое впечатление Рене произведет на Жозефа. Маньес же был успокоен теми несколькими словами, какие он услышал от короля в ту минуту, когда задержался в его кабинете. Короче, Маньесу понадобилось просто пожать Рене руку, чтобы тому стало ясно, что впечатление он произвел прекрасное.
Герцогиня ди Лавелло ждала отца и приглашенных гостей в гостиной.
Герцогиня была чрезвычайно красивой женщиной, еще очень молодой, и отец обожал ее. Когда годом позже дворец военного министерства рухнул и герцогиня чуть было не оказалась раздавлена его обломками, Саличети едва не умер, но не потому, что упал в тот момент сам, а из-за волнения, которое причинило ему падение дочери.
Ей представили Рене, и она, будучи женщиной разборчивой и утонченной, быстро оценила утонченность и светские манеры молодого человека.
Все сели за стол.
Саличети хотел побыть в тесном кругу, чтобы непринужденно побеседовать со своими гостями; легко было предвидеть, что у самого Рене ничего толком не выведаешь, поскольку то ли из скромности, то ли из сдержанности, то ли из осторожности молодой человек терпеть не мог говорить о себе, и потому министр надеялся выведать у Маньеса то, о чем умалчивал его друг.
Шестым за обеденным столом был первый секретарь министерства — корсиканец, как и Саличети.
Когда стал завязываться разговор, а происходит это всегда, как известно, не сразу, а лишь после нескольких минут, проведенных за столом, Саличети спросил своего гостя:
— Сударь, а под каким именем вы хотели бы служить? На вашем месте я выбрал бы имя, которое вам дал ваш друг Маньес: граф Лео — красивое имя, не так ли, дочь моя?
— Тем более, что Лео значит «Лев», как я полагаю, — ответила герцогиня ди Лавелло.
— Я не стал бы брать это имя, сударыня, лишь потому, что Лео значит «Лев»; я взял бы его по той причине, что оно было дано мне человеком, которого я, во-первых, люблю, а во-вторых, уважаю; коль скоро оно нравится его превосходительству и вам, сударыня, для меня это еще один довод сохранить его.
— Ну а теперь, мой дорогой гость, — промолвил Саличети, — давайте обсудим наши дела по-семейному; так вот, подобно тому, как мой друг Фуше разъяснил вам, что бывают корабли корсарские и корабли государственные, я могу сказать вам, что у нас здесь есть регулярные войска, и есть охотники на разбойников. В регулярных войсках достаточно редко подворачивается случай отличиться так, чтобы обогнать по службе своих товарищей. Среди охотников на разбойников — напротив, ведь такая охота — предприятие куда более опасное, чем обычная война, и случаются десятки возможностей привлечь к себе внимание. К примеру, майор Гюго — мы же здесь среди своих, не правда ли, и я могу сказать все, — которого некая затаенная обида удерживала в чине майора, так и остался майором, несмотря на все свое героическое поведение при Кальдьеро. А вот теперь, когда он поймал Фра Дьяволо, не пройдет и месяца, как ему дадут чин полковника.
— Что вы скажете, друг Маньес? — спросил Рене.
— Что господин министр дал вам превосходный совет, черт побери!.. Ах, госпожа герцогиня, прошу прощения. Я с удовольствием остался бы здесь, чтобы вместе с вами участвовать в подобной охоте.
— Тем более, — поддержал разговор секретарь, — что я могу предложить вам великолепного разбойника, рядом с которым, если он продолжит в том же духе, всякие Такконе, Бенинказы и Панцанеры покажутся мелкими карманными воришками.
— У вас есть сегодняшние донесения? — спросил у него Саличети.
— Да, сегодня мне написал адъютант генерала Вердье.
— И как зовут вашего разбойника? — поинтересовался министр.
— Он еще не так известен, но, судя по его первым шагам в этом ремесле, известность его, думается, не за горами; его зовут Бидзарро; он еще очень молод, ему едва исполнилось двадцать пять лет: не стоит требовать от него слишком многого.
— Давайте послушаем, — сказал Маньес, — и вынесем суждение о нем сами.
— В юности, — продолжал секретарь Саличети, — он поступил на службу к одному богатому арендатору и вскоре соблазнил его дочь; они были неосторожны, и об их любви узнали; взыграла обидчивость братьев девушки, они подстерегли любовников и