И тогда в Калабрию, во главе армии численностью около семи или восьми тысяч человек, был послан Ренье. Ни один город, ни одна банда не осмеливались оказывать ему противодействие; в итоге он дошел до Шиллы и Реджо и разместил там гарнизоны.
Но у палермских беглецов, то есть у короля Фердинанда и королевы Каролины, было время столковаться с англичанами, своими вечными союзниками против французов.
И те начали с того, что, курсируя вдоль берегов Калабрии, доставляли мятежникам деньги, порох и оружие в ожидании того времени, когда флот, который они снаряжали в Мессине, сможет оказать повстанцам более действенную помощь.
Так что генералу Ренье ежедневно угрожала вражеская высадка на побережье, в то время как главари разбойничьих банд, такие, как Панедиграно, Бенинказа, Парафанте и Бидзарро, ежедневно отнимали у него солдат, прибегая к засадам, убийствам и даже к открытым стычкам.
Уже целый месяц генерал Ренье докладывал королю Жозефу о прибытии в Калабрию большого числа английских агентов, использовавших все средства, чтобы поднять народ на восстание; для их преследования он использовал несколько подвижных отрядов.
Наконец, флот, угрожавший высадкой на побережье Калабрии, вышел из Мессинского пролива.
Ренье тотчас же послал генералу Комперу, остававшемуся с двумя батальонами между Шиллой и Реджо, письменный приказ отправить в эти два города лишь то количество солдат, какое понадобится для защиты замка и госпиталя, и идти на соединение с ним на реке Анжитола; одновременно во все разрозненные французские полки были посланы курьеры с приказом сосредоточиться на той же реке.
Прибыв в Монтелеоне, Ренье узнал, что англичане ночью высадились у Санта Эуфемии. Три роты поляков, пытавшиеся оказать противодействие высадке, были с потерями отброшены и отступили за Анжитолу. Ночью подошел генерал Дигоне с ротой польских гренадер и 9-м полком конных егерей и остановился у реки Ламато.
Что же касается Ренье, то он, имея под своим начальством около четырех с половиной тысяч солдат, встал лагерем в верховьях Анжитолы. С высокого плато, где он расположился, ему открывался вид на весь залив Санта Эуфемия. Вражеская армия, насчитывавший от шести до семи тысяч солдат, не сменила своего местоположения с момента высадки: ее правый фланг вместе с приданной ему сильной батареей встал у подножия башни Мальтийского бастиона, а левый — у деревни Санта Эуфемия.
Вражеские дозоры были посланы в Сан Бьяджо и Никастро, и при одном лишь виде англичан жители этих селений восстали, нацепили красную кокарду и присоединились к ним. На протяжении всего дня англичане получали подкрепления в лице разбойников, спускавшихся с гор отрядами в двадцать, тридцать или сорок человек.
С высоты, на которой он расположился, Ренье все это видел; ему было понятно, что, чем дольше продлится его ожидание, тем больше подкреплений получат англичане, и, хотя в открытом поле эти подкрепления не были настолько сильны, чтобы их следовало опасаться, он решил, невзирая на численное превосходство противника, атаковать его на второй или третий день.
В итоге в тот самый день, когда Рене остановился на ночлег в Амантее, генерал Ренье спустился с верховьев Анжитолы и занял позицию на реке Ламато, рядом с Маидой, чтобы иметь возможность всего за три часа дойти до позиций противника и атаковать его центр, между горами и морем, находясь при этом за пределами дальнобойности ружей разбойников, которые собрались у подножия горы, и орудий английских кораблей, которые курсировали вдоль берега, как бы продолжая в море левое крыло противника.
Накануне Рене узнал от своего проводника, что французская армия находится всего лишь в нескольких льё и на следующий день он сможет присоединиться к ней; и потому, едва занялся рассвет, Рене был уже на ногах и при оружии; он открыл дверь и увидел своего проводника, прислонившегося к стене и, как и он, готового к поездке.
Подав ему знак не производить никакого шума и идти вслед за ним, проводник подвел его не к входной двери, а к окну, к которому снаружи была приставлена лестница.
Указав ему на лестницу, он спустился по ней первым; Рене последовал за ним; у задней двери их ждали две оседланные лошади.
— Но по-моему, — сказал Рене, видя, что проводник уже сел в седло и приготовился ехать, — нам еще осталось расплатиться с хозяином.
— Это уже сделано, — ответил проводник, — не будем терять ни минуты.
И он пустил свою лошадь мелкой рысью, уже так хорошо знакомой Рене.
Около восьми часов утра они были на вершине горы Санта Эуфемия, откуда их взгляд охватывал весь залив, обе армии и флот, в то время как протяженной голубоватой линией на горизонте виднелась Сицилия, а пять или шесть точек, темневших в волнах, равно как и дым и пламя, которые взметались ввысь с какого-то острова, имевшего очертания сахарной головы, подсказывали, что это Стромболи и его архипелаг.
Рене остановился на минуту, чтобы обозреть это великолепное зрелище, вобравшее в себя все красоты и все ужасы окружающего мира: горы, леса, море, острова, берег залива с его золотыми песками, а на этом берегу, в одном льё одна от другой, две армии, готовые уничтожить друг друга.
— Мы пришли, — сказал проводник, — вот французы, а вон там, напротив них, англичане, о высадке которых вам вчера стало известно.
Рене порылся в кармане.
— А вот, — сказал он, — шесть луидоров вместо трех, которые я тебе обещал.
— Благодарю, — сказал проводник, отстраняя его руку, — но у меня осталась еще половина того, что вы дали мне, расставаясь со мной у Ла Викарии.
Рене удивленно взглянул на него.
Проводник снял шляпу, скинул повязку, наполовину скрывавшую его лицо, и, хотя он сбрил бороду и усы, Рене узнал в нем разбойника, задержанного им на Понтинских болотах.
— Как, ты здесь? — спросил он.
— Да, — со смехом ответил разбойник.
— Выходит, ты сбежал?
— Да, — ответил он, — тюремщик был из числа моих друзей; судьба вновь свела нас с вами, а я не забыл того, что вы для меня сделали.
— И что же я для тебя сделал?
— Вы могли убить меня, а вместо этого сохранили мне жизнь; я умирал от жажды, а вы, без всяких моих просьб, дали мне пить; у меня не было денег, а вы, расставаясь со мной у ворот тюрьмы, сунули мне в руку луидор. Мы разбойники, но мы люди. И я, со своей стороны, два или три раза не дал вас убить, так что мы в расчете.
На сей раз разбойник пустил лошадь не рысью, а галопом и исчез, прежде чем Рене пришел в себя от изумления.
Затем, пожав плечами, он прошептал:
— Это надо же, черт побери, где может таиться благодарность!
Затем он перевел взгляд на побережье, где вот-вот должно было развернуться сражение.
В рядах англичан началось сильное движение, их отряд двинулся к морю, и Рене подумал на минуту, что они намерены погрузиться на суда; но англичане разделились на две колонны и продолжили идти к устью реки, а затем перешли ее по колено в воде; один линейный корабль, один фрегат и несколько канонерских лодок шли вдоль берега вслед за ними; свое правое крыло англичане растянули в сторону верховья реки Ламато, которую они явно собирались перейти, чтобы перерезать французам дорогу на Монтелеоне.
В этот момент колонна, перешедшая реку в ее устье, стала подниматься вверх по ее правому берегу, направляясь к французскому лагерю.
Оттуда, где находился Рене, можно было чуть ли не пересчитать солдат в обеих армиях. Наша заметно уступала в численности. Англичан вместе с их союзниками-разбойниками было восемь тысяч, французов — всего пять тысяч.
Между тем генерал Ренье подумал, несомненно, что настал благоприятный момент для того, чтобы атаковать англичан, поскольку они были разделены рекой Ламато, и он мог намного легче мощным ударом сокрушить центр английской армии и разделить ее надвое; разумеется, та часть английской армии, которая продолжала бы двигаться вдоль моря, могла бы погрузиться на корабли, но та часть, которая намеревалась охватить левое крыло Ренье, была бы вынуждена отступить в болота или в леса Санта Эуфемии.
И в самом деле, перейдя Ламато, Ренье мог беспрепятственно атаковать их силами своей пехоты, легкой артиллерии и кавалерии, которая, к несчастью, состояла всего лишь из ста пятидесяти солдат 9-го конно-егерского полка; напротив, позволив англичанам перейти Ламато, он потерял бы все свои преимущества, так как ему пришлось бы сражаться в местности, перерезанной оврагами и усыпанной болотами, что не позволило бы маневрировать его артиллерии и кавалерии.
В этот момент Рене, которого отделяло от театра боевых действий не более четверти льё, увидел, что генерал Ренье выслал вперед две роты вольтижеров, чтобы они, продвигаясь цепью, препятствовали продвижению английской колонны, которая перешла Ламато в устье, и что два полка численностью около двух с половиной тысяч человек, находившиеся под командованием неизвестного ему генерала, перешли Ламато и построились в боевой порядок на другом берегу. За ними последовали 4-й швейцарский батальон и двенадцать рот польского легиона, насчитывавших в общей сложности около полутора тысяч человек.
Наконец, 23-му полку легкой пехоты под командованием генерала Дигоне предстояло занять крайний правый фланг, в то время как четыре орудия легкой артиллерии и сто пятьдесят конных егерей заняли позицию в центре.
Генерал Ренье приказал генералу Комперу встать во главе 1-го полка легкой пехоты и эшелонами наступать на англичан, в то время как швейцарцам и полякам было приказано идти во второй линии, а 23-му полку легкой пехоты, который был слишком далеко отодвинут вправо, приблизиться к швейцарцам и, подобно генералу Компере, все свои усилия направить против английского центра.
Рене впервые стал свидетелем регулярного сражения, и казалось, будто он пригвожден к месту любопытством; к тому же он задавался вопросом, что изменится в такой схватке, будь в ней одним человеком больше или меньше.
Две атаки были проведены с полнейшим спокойствием и хладнокровием; во главе их шел генерал Компер. Англичане при виде идущих на них французов остановились на расстоянии в половину ружейного выстрела, держась в строю и не стреляя.