Все закончилось одним солнечным мартовским утром, в котором уже угадывались признаки наступившей весны, наполнявшей город своим ярким светом. Лиссабон в то утро был действительно прекрасен. Он поднимался на борт «Заира», прощаясь с теми, кто настоял на том, чтобы проводить его в столь грустный для него час. Это были несколько его давних, с незапамятных времен друзей, две служанки, которым он вверял дом на период своего отсутствия, и главный управляющий министерства по заморским территориям (самого министра задержали дела, связанные с подготовкой назначенных на этот день дебатов в кортесах). Уже на самой пристани посыльный передал ему короткую записку от короля с благодарностью за его «патриотический поступок» и пожеланием успехов в выполнении доверенной ему миссии. Вот и всё: Родина, весь его мир, вся его жизнь теперь медленно удалялись от Луиша-Бернарду по мере того, как «Заир» отчаливал от берега в районе Дока де Фундисан, маневрируя, чтобы обойти песчаные насыпи вблизи маяка Бужиу. Лиссабон продолжал сокращаться до размеров все менее различимой на горизонте точки. Холодный, подувший со стороны открытого моря ветер заставил его укрыться в каюте, где лежала целая стопка утренних лиссабонских газет, с новостями из мира, к которому он уже не принадлежал.
V
После остановок на островах архипелага Кабо-Верде – в порту Минделу, на Сан-Висенте, на котором он уже бывал, и на острове Сал, – Луанда[24], величественно показавшаяся на горизонте, выглядела как настоящая метрополия. В ее гавани стояли с десяток большегрузных пароходов, на якоре или пришвартованных к причалу, а сам порт бурлил бешеной активностью, охваченный срочными погрузками и разгрузками, деловыми сделками, встречами и расставаниями. Было сложно представить себе, что во внутренних районах страны колониальные войска были все еще заняты изнурительной войной с племенами, вооруженными луками и стрелами, и что масштабы этой территории португальцы начали осознавать всего лишь пару десятков лет назад, когда Берлинская конференция[25] постановила, что эффективное управление территорией имеет приоритет над правом их первооткрывателя. Ангола по площади превосходит Португалию в десять раз и примерно в сто раз больше Сан-Томе́ и При́нсипи. Ее эффективное освоение, так же как и Мозамбика, было задачей, находящейся за пределами физических, человеческих и финансовых возможностей для такой маленькой страны, как Португалия. В течение многих лет Англия и Германия находились между собой в тайном сговоре, пытаясь отхватить себе по куску от португальской колониальной империи. Поводом для этого было отчаянное финансовое положение страны, которой они предлагали кредиты, под залог этих двух колоний. В ситуации, когда мнения по данному вопросу в самой Португалии разделились, Дон Карлуш смог настоять на своем и отверг коварные предложения. Воспользовавшись идущей англо-бурской войной и тем, что Англия нуждалась в мозамбикском порту Бейра для высадки там солдат и вооружений, король заключил с Лондоном Виндзорский договор[26]. Таким образом, Англия, которая еще вчера унижала ее в связи с фантазиями по поводу «розовой карты» и которая находилась в сговоре с Германией с целью полной ликвидации колониальной империи Лиссабона, теперь признавала Португалию как своего «давнего союзника», торжественно пообещав, в случае необходимости, использовать Королевский флот для оказания ей помощи в деле защиты ее заморских владений.
Однако англичане имели собственные представительства в Анголе и были полны сил. Ливингстон[27] по пути в Лондон, после выполнения порученной ему миссии по исследованию устья Нила, останавливался в Луанде. В Королевском географическом обществе, которое финансировало его поездки, он намеренно не упомянул о своей встрече в ангольской глубинке с португальским исследователем Серпа-Пинту[28], настояв на том, что не встречал ни одного европейца в бескрайних лесах Анголы. В Луанде находился английский министр-резидент, консул, представители флота, военный атташе, а также два командированных сюда уполномоченных, в чьи обязанности входил неофициальный надзор за соблюдением запрета на работорговлю.
Вскоре по прибытии в ангольский порт, в толчее на пристани Луиш-Бернарду услышал за спиной английскую речь и, повернувшись, успел увидеть удалявшихся от него двух элегантных дам в компании молодого человека в белой колониальной шляпе, который давал распоряжения рабочим-кули[29], несшим ручную кладь. Тон его выдавал в нем европейца, хорошо знакомого с местными порядками.
На пристани Луиша-Бернарду ожидал секретарь губернатора, который тут же начал хлопотать по поводу его багажа. Он сказал, что Его Превосходительство губернатор лично прибыть не смог, хотя и собирался: его задержали важные дела. Однако он ожидает гостя во дворце, куда Луиш-Бернарду, само собой разумеется, приглашен для того, чтобы провести там два дня, которые займет пересадка на другой корабль.
Они ехали в открытом автомобиле, одном из редких имевшихся в городе авто, посреди шума и гама центральных улиц, пересекая плотную завесу пыли, нависавшей над городом словно гигантский пузырь. По мере того как они отъезжали от центра, пыль начинала исчезать, а вместе с ней и пестрая неразбериха из человеческих лиц, животных, самых разнообразных видов транспорта и сотен магазинов и магазинчиков, ателье по пошиву одежды, цирюлен, велосипедных мастерских, галантерей, медицинских консультаций, бакалейных лавок и аптек, обещающих мгновенное излечение от поноса и «прочих внутренних недугов». Луиш-Бернарду все еще плохо соображал, чувствуя, что земля под ногами по-прежнему балансирует, будто он все еще находится на борту судна. К прежним морским ощущениям добавились жара, влажность, пыль, а также характерные для суши шумы и звуки. Когда они уже выехали на широкую, полупустую улицу европейской части города с аллеями, аккуратно засаженными деревьями, секретарь губернатора, воспользовавшись установившейся тишиной, вручил ему две телеграммы из Лиссабона на его имя.
Первая, совершенно неожиданно, была от Матилды. Он так и не получил ответа на свое прощальное письмо, ни какой-либо записки, которую она могла бы передать через Жуана. Луиш-Бернарду перечитал телеграмму дважды, не очень понимая, что ему думать по этому поводу. С одной стороны, казалось странным уже то, что она вообще дошла сюда. С другой, было приятно получить ее здесь, где все казалось чужим и враждебным, а это послание воспринималось как протянутая навстречу рука, как поцелуй, пересекший моря и океаны. Телеграмма была датирована числом его отплытия, девять дней назад:
«Я сегодня узнала от Жуана, что твой корабль уплыл ТОЧКА Хорошо, что я именно так об этом узнала ТОЧКА Молю Бога, чтобы он защитил тебя. Матилда».
Глаза его затуманило слезой. Абсурд какой-то: это от пыли, от тоски по светлому Лиссабону, от неизвестности, которая ждала его. И, конечно же – не от воспоминаний о ее лице, теле, мягком голосе, которым она тихо повторяла «любовь моя!», крепко держа его голову…
Вторая телеграмма была официальной, с печатью министерства и подписью главного управляющего:
«Имею честь сообщить Вашпрев начиная с 19 числа текущего месяца руководителем отныне Министерства по делам флота и заморских территорий является генерал Айреш де-Орнельяш-и-Вашконселуш ТОЧКА Сообщаю также по информации министра Англии Лиссабоне английским консулом Сан-Томе и При́нсипи назначен сэр Дэвид Джеймсон член Индийской гражданской администрации бывший губернатор провинции Британской Индии ТОЧКА Прибудет выполнения миссии первую неделю июня точную дату сообщим позже ТОЧКА Просьба достойно разместить и подготовить политическую ситуацию согласно ранее полученным инструкциям ТОЧКА Новый министр шлет горячий привет пожелания успехов выполнении доверенной Вашпрев миссии».
«Да, вот вам и Лиссабон с его руками-щупальцами и неугомонной политической активностью! Это же надо – выехать из Лиссабона с одним министром и, не доехав еще до места назначения, уже получить другого!» – подумал про себя Луиш-Бернарду. – «Про этого, по крайней мере, никто не скажет, что занял не свое место: Айреш де-Орнельяш был одним из генералов Моузинью в мозамбикской кампании и прекрасно разбирался в ситуации на заморских территориях. Кто знает, может, при нем Луиша-Бернарду бы и не утвердили губернатором Сан-Томе́, если бы только это произошло на десять дней раньше, всего на десять дней…»
Губернатор Анголы тоже нервничал в связи с назначением нового министра, но, в отличие от Луиша-Бернарду, больше всего его волновало, сможет ли он теперь удержаться на своем посту.
– Вы уже знаете, что у нас новый министр? – спросил он, даже не дав гостю времени присесть и едва поприветствовав его. – От этих постоянных перемен в министерстве постоянная неразбериха, они только парализуют работу. Прежде чем новый министр примет дела, мы будем вынуждены сидеть без инструкций, не зная, чего он там на самом деле хочет. Заметьте, это никоим образом не относится к личности генерала Айреша, которого я бесконечно уважаю и считаю, что было бы сложно найти лучшую кандидатуру. Но, время, дорогой мой, время – вот, что теряется в таких вещах. Неизбежная неопределенность тогда, когда нам нужна ясность и определенность, преемственность, четкая политика, не зависящая лишь от того, какой политический ветер дует из Лиссабона. Мы управляем, исходя из временной категории «годы», а они – «месяцы». Вот, например, как вы считаете, останутся ли действительными ваши инструкции, полученные от прежнего министра?
Луиш-Бернарду посмотрел на него, будто бы только что услышал самый необычный из вопросов. Личность его визави – невысокого ростом, наполовину лысого человечка с маленькими темными глазами, с проступившими на лице и на груди капельками пота показалась ему крайне неприятной. Его манеры маленького диктатора, постоянно напирающего на свое знание местных реалий, его абсолютная уверенность в приобретенном им личном опыте точным образом напоминали усредненный типаж колониального функционера, которого Луиш-Бернарду с презрением изображал в своих публикациях. Знал ли об этом этот человек?