Небольшую перестановку он затеял также и в спальных. Их было три. Главная была просто огромной, с видом на океан, с супружеской постелью из бакаута или священного дерева и двумя предметами мебели в индо-португальском стиле, который ему никогда не нравился. Не полюбил он и среднюю спальню, так что решил сначала расположиться в маленькой, что находилась позади остальных, в задней части дома, выходившей в сад, природный будильник на каждое утро. Там же рядом находилась ванная комната, вполне приличная, с цинковой ванной, хотя и без водопроводной воды, который заменял самодельный душ с большим баком на пятьдесят литров. Для того чтобы он заработал, надо было потянуть вниз висящую сбоку цепочку. В обязанности Доротеи, одной из представленных ему служанок, входило наполнять бак или саму ванну теплой или прохладной водой, в соответствии с распоряжением хозяина.
Установив все детали, Луиш-Бернарду сел немного отдохнуть под уличным навесом в передней части дома, где весь день была тень. Он согласился на предложенный ему ананасовый сок и закурил сигарету, глядя на залив, по которому плыли редкие лодки. Половина из них участвовала в загрузке «Заира», который уже начал готовиться к снятию с якоря. Затем, поборов охватывавшую его вялость, он нашел в себе силы и заглянул на кухню. Там были Мамун и Синья́, с которыми он обменялся информацией о своих кулинарных предпочтениях, и осведомился об их кулинарных возможностях. Он узнал, что у губернаторского дворца за городом был собственный участок земли, откуда ежедневно поставлялись фрукты и свежие овощи. Здесь также было собственное хозяйство, где разводились свиньи, куры, индейки и утки. Рыба покупалась на местном рынке, где она была в изобилии, каждый день и по очень низкой цене. На острове выращивали прекрасный по качеству кофе, а остальные продукты регулярно привозились из Анголы – рис, мука, сахар, а также, по специальному заказу, говядина. С этой стороны, будучи к тому же гурманом, привыкшим питаться хорошо, Луиш-Бернарду оценивал общую панораму как более чем удовлетворительную. Тем не менее в противовес всеобщему ожиданию на кухне, что «сеньор губернатор к этому часу уже наверняка проголодался», он попросил приготовить ему только яичницу со свиной колбасой, очень крепкий кофе с большим бокалом воды и накрыть это все на веранде. Через пятнадцать минут, приняв душ и переодевшись, он уже сидел на веранде, чтобы быть обслуженным, в первый раз Себаштьяном, проникнутым исключительной важностью своей роли, хотя и заметно расстроенным – по поводу недостатка в обеде как самой еды, так и его торжественной церемониальной составляющей. Луиш-Бернарду принялся было за трапезу, но заметил, что Себаштьян оставался рядом, молча и не шевелясь, внимательно наблюдая за каждым его движением. Посчитав, что это неудобно для них обоих, Луиш-Бернарду попросил:
– Себаштьян…
– Да, сеньор губернатор!?
– Прежде всего: я не хочу, чтобы ты называл меня «сеньор губернатор»; когда ты так говоришь, мне кажется, что ты обращаешься не к человеку, а к памятнику.
– Да, хозяин.
– Нет, Себаштьян, снова нет. Давай-ка подумаем… Вот! Обращайся ко мне «доктор», хорошо?
– Да, доктор.
Теперь, Себаштьян. Мне хочется немного пообщаться. Поэтому пододвигай-ка стул и садись: я не могу сидеть и разговаривать со стоящим человеком.
– Мне сесть, хозяин?
– Доктор. Да, садись, садись!
С большим для себя трудом Себаштьян пододвинул стул и присел на него с краю, оставаясь на почтительно расстоянии от стола, оглядевшись по сторонам, будто желая убедиться, что его никто не видит. Было заметно, что ему приходится совершать определенное усилие над собой, чтобы понять и приспособиться к особенностям нового господина.
– Скажи мне, пожалуйста, свое полное имя.
– Себаштьян Луиш де-Машкаре́ньяш-и-Мене́зеш.
Луиш-Бернарду тихонько присвистнул, подавив в себе желание расхохотаться: его старший лакей в этих тропиках, затерянных в океане где-то к Западу от африканского берега, негр, с кожей, опаленной божьей милостью и солнцем, носил фамилию, представлявшую два довольно знатных португальских рода. Представители династий Машкаре́ньяш и Мене́зеш никогда не останавливались в Африке, где вообще мало кто из цивилизованных людей находился подолгу, но вот в Го́а и в Португальской Индии[34] имперская знать служила уже начиная с XVI века.
Носители этих фамилий плавали вместе с Вашку да Гамой, воевали вместе с Афонсу де-Албукерке и доном Франсишко де-Алмейдой[35], были воинами и иезуитами, губернаторами и вице-королями, судьями и строителями. От каждого из поколений уезжали туда по одному из рода Машкаре́ньяш и по одному из Мене́зеш. Некоторые из них оставались надолго, на десять и более лет, другие – чтобы уже никогда не вернуться и быть похороненными на кладбищах Панаджи[36], Диу или Лутолима[37], где сегодня можно видеть их имена выгравированными по-английски надписями на надгробных плитах:
«To the memory of our beloved…»[38] Вполне может быть, что Себаштьян является внуком или пра-пра-пра-правнуком какого-нибудь Машкаре́ньяша или Мене́зеша, потерпевшего кораблекрушение у берегов Африки или у экваториальных островов в открытом океане по дороге в Индию. Кроме этого, он мог просто унаследовать фамилию от предка-раба, получившего ее от своего владельца, как это иногда происходило в старые времена в Африке. Или же, наконец, возможно, он был выходцем из самого «нижнего слоя», потомком первого поколения островитян, появившихся здесь в XVI веке: детей первых, приехавших из метрополии колонизаторов и прибывших с континента негров – так сказать, местной «аристократии», метисов, которые фактически и являлись первыми господами-управленцами на островах. Именно так они всеми и воспринимались, несмотря на то, что после своего открытия земли находились в собственности капитанов-наместников, которым короли Португалии попросту отдавали далекие и негостеприимные экваториальные владения в обмен лишь на то, чтобы эта целина была ими занята, обжита и освоена.
Луиш-Бернарду, еще несколько минут назад, когда часы пробили половину второго пополудни, смотревший на Себаштьяна с симпатией, теперь добавил к ней и значительную долю уважения:
– Ну что ж, фамилия эта из вполне славных…
– Да, хозяин.
– Доктор.
– Простите, доктор. Она досталась мне в наследство от моих предков, прибывших сюда с Кабо-Верде. Но мне также объяснили, что по отцовской линии род происходит из Го́а.
– Да, несомненно. А скажи мне, ты женат?
– Нет. Был, но сейчас я вдовец. Уже пятнадцать лет.
– А дети есть?
– Двое, доктор. Один работает на плантациях Боа Энтрада, заведует складом. Работа неплохая и ответственная. Другой, точнее другая, дочь вышла замуж и живет на При́нсипи, я ее уже пару лет не видел.
– И снова ты не женился?
– Нет. Жена обходится дорого. Да мне здесь и так хорошо, не нужна мне жена.
– А секретарь Агоштинью, он женат?
Себаштьян сделал небольшую паузу и исподлобья посмотрел на него. Луиш-Бернарду понял, что информация, которая последует, окажется несколько завуалированной.
– Да, да, женат… на местной женщине.
«Ага, – на черной», – догадался Луиш-Бернарду.
– Но отец ее был португальцем, – поторопился уточнить Себаштьян.
– «Мулатка», – заключил Луиш-Бернарду.
– И это здесь имеет значение, среди португальцев?
– Среди белых, доктор? Да, имеет, конечно! Белый есть белый, а черный – это черный. Но мулат здесь ни сам руки не целует, ни подает руку для поцелуя. Поэтому такому лучше всего сидеть дома, вы меня понимаете, доктор?
Луиш-Бернарду закончил с яичницей и выпил кофе. Он слегка потянулся в кресле, после чего с некоторым трудом поднялся. Его охватывала абсолютная апатия, хотелось все пустить на самотек, оказаться под чьим-то командованием, а не командовать самому.
– Скажи мне, Себаштьян, во сколько здесь ужинают?
– Когда хозяину будет угодно. Но обычно ужинают после дождя, примерно к половине восьмого.
– После дождя? А что, дождь идет по расписанию?
– Если это не сухой сезон, «гравана», то всегда после захода солнца. А в семь, в половине восьмого все уже заканчивается.
– Хорошо. Значит, ужин будет в половине восьмого. Здесь.
– Здесь нет, хозяин.
– Не хозяин, а доктор. А почему не здесь?
– Из-за комаров. Простите, доктор.
Поборов в себе подступившую лень, Луиш-Бернарду приказал Висенте передать, чтобы сеньор Агоштинью де-Жезу́ш ждал его через час, когда он спустится на нижний этаж, чтобы познакомиться с секретариатом правительства. Оставшееся время он решил посвятить распаковке и разбору вещей, в чем ему помогали Себаштьян и Доротея. Пока она вешала костюмы на вешалки и наклонялась, расставляя его обувь в шкафу, Луиш-Бернарду не мог удержаться от того, чтобы иногда не бросить на нее искушенный взгляд. Ее движения были такими же плавными, как у цветочного стебелька, упавшего в воду, жесты легкие и танцующие, обнажающие части темно-коричневого тела со слегка блестящей на солнце кожей. Вырезы на ее собиравшемся в складки платье из хлопковой ткани в желтый цветочек позволяли иногда увидеть часть бедра, упругого и чуть влажного от пота, или верх груди, эластичной, слегка поднимавшейся в такт едва учащенному дыханию. Когда ее взгляд вдруг встретился с его, и он ясно увидел всю ту неприрученную невинность, что жила в ее черных глазах, Луиш-Бернарду почувствовал легкий удар в грудь и тут же отвел взгляд в сторону, словно на мгновение сам стал охотником, за которым тоже охотятся. Он вспомнил один из своих последних разговоров с Жуаном в Лиссабоне, когда жаловался другу на вынужденное воздержание, грозившее на Сан-Томе́ ему, привыкшему всегда находить успокоение в женских объятиях. Тогда Жуан ответил, наполовину серьезно, наполовину в шутку: «Да не выдумывай! К концу месяца, я обещаю, негритянки начнут казаться тебе мулатками, через пару месяцев – уже хорошо загорелыми белыми, а через три, когда совсем припрет, они станут для тебя голубоглазыми блондинками!» И вот, прошло каких-то три часа на острове, а он уже смотрит жадным взглядом на свою горничную, которую природа одарила телом греческой богини, окрашенным в черный цвет!