уда этих людей». Этим предложением губернатор также сорвал аплодисменты, хотя они оказались уже не столь бурными, сопровождаясь улыбками и комментариями.
Закончив выступление, Луиш-Бернарду подал знак оркестру, который, как и было договорено, начал с медленного вальса. Поднявшись, под общие ожидающие взгляды, губернатор направился к другому концу стола и подал руку Доне Марии-Аугуште да-Триндаде:
– Окажете ли вы мне честь открыть бал танцем со мною?
Это также было заранее заготовлено. Луиш-Бернарду знал, что пригласив единственную в этом зале одинокую даму, он, сам холостой мужчина, тут же даст повод для новых разговоров на острове. Однако кого другого, не ранив ничьих чувств, мог он пригласить себе в качестве партнера для танца? Единственное, чего он не мог предвидеть, это то, что Дона Мария-Аугушта окажется женщиной еще вполне яркой и аппетитной – во всяком случае, по меркам затерянного в океане африканского острова. Непредвиденным оказалось и то, что она слегка покраснела, поднимаясь с места, чтобы последовать за ним, держась за поданную ей руку.
Бал начался, и лучшего его начала было не придумать: Луиш-Бернарду, может, являлся и не самой подходящей кандидатурой для губернаторства на этих какао-островах, однако на данном балу и на всем Сан-Томе́ не было никого, кто взялся бы с ним соперничать в мастерстве танца, элегантность которого, помноженная на природные данные, оттачивалась им добрые два десятка лет в лиссабонских танцевальных салонах. Ведомая его легко кружащимся в танце телом, Мария-Аугушта чувствовала себя скользящей словно по льду, не обращая внимание на 35-градусную жару и девяностопроцентную влажность, ощутимые в зале, несмотря на распахнутые настежь навстречу несуществующему ветру окна. Свои эмоции она сумела спрятать под неизменной на протяжении всего танца улыбкой, адресованной как бы не самому партнеру, а его умению вести даму – чего, впрочем, не удавалось ее груди, которую он чувствовал на каждом пике ее неспокойного дыхания. Для смотрящего на нее сверху вниз мужчины это было более чем приятным зрелищем, если учесть, что почти весь последний месяц он не подходил к женщине ближе, чем на десяток метров. Дальнейшее поведение Луиша-Бернарду в лазах общества можно было бы назвать безукоризненным: больше с Марией-Аугуштой он не танцевал, пригласив потом лишь двух женатых дам, возрастом старше него и с безукоризненной репутацией, посягнуть на которую не вздумается ни одному мужчине.
Проведя три вальса, Луиш-Бернарду исчез из танцевального зала до самого конца вечера, чем сильно разочаровал многих сеньор. Вместо этого он, с присущими ему тщательностью и дипломатичностью, взялся за роль хозяина вечера, фланируя от одного угла к другому, вклиниваясь в разговоры то здесь, то там, спрашивая гостей, всё ли в порядке, поглядывая за работой слуг и за репертуаром музыкантов, подливая молодым людям вино или помогая поднять оброненный дамой веер – может, невзначай, а может, вполне намеренно. Примерно к часу ночи он уже переместился поближе к дверям, начиная прощаться с гостями, с каждым отдельно. В половине третьего – что здесь уже было предрассветным временем – последние пары дамочек с кавалерами, уже достаточно подвыпившими, покинули прием, и только тогда он с удовольствием снял с себя фрачный пиджак и расстегнул пуговицу на рубашке. Заказав у Себаштьяна последнюю рюмку коньяку, он удалился к себе на неизменную веранду с видом на залив. Вечер удался.
Исполнив свою первую общественную повинность, то есть представив себя, губернатора, жителям колонии, Луиш-Бернарду теперь страстно желал по-настоящему приступить к своим обязанностям. Уже не откладывая это на потом, он хотел подняться вверх и посетить плантации, ознакомиться с внутренними районами острова и заняться, в конце концов, тем, что его сюда привело. Он знал при этом, что здесь тоже существуют определенные и необходимые для соблюдения ритуалы: гостеприимность была первой из традиций, существовавших на Сан-Томе́, однако, коли речь идет о первом визите губернатора, нужно было соблюсти некий церемониальный минимум. Он заключался в формальном приглашении, которое он должен был получить от руководства хозяйств, даже если визит осуществляется по его просьбе. Как это ни противоречило его намерениям, он вынужден был согласиться с рекомендацией своего секретаря устроить ужин с администраторами плантаций только в следующую субботу. Ближайшее воскресенье, как и любое воскресенье, вообще, было выбором не самым подходящим, поскольку это единственный день, когда на плантациях не работают. К тому же было бы нехорошо приглашать на ужин людей, которые едут сюда издалека, верхом или в карете, чтобы ночью им пришлось возвращаться назад, а уже на следующее утро вставать в половине пятого. Так что Луиш-Бернарду был вынужден был подождать еще неделю. Хорошо хотя бы, что, прощаясь с гостями, он смог лично пригласить всех включенных в его тщательно выверенный список.
На Сан-Томе́ было несколько десятков лесных вырубок, засаженных различными культурами, однако не все их администраторы заслуживали приглашения на губернаторский ужин. Владельцы небольших плантаций – потомки поселенцев «нижнего слоя» или первых ссыльных, оставшихся на острове, – были одновременно и их администраторами. Политического веса они, как правило, не имели: то, что «старшие» делали, что они решали, то тем и доставалось, даже спрашивать их было необязательно. На главных вырубках, многие из которых принадлежали компаниям, владельцы, по определению, отсутствовали. Некоторые из них еще проводили по нескольку месяцев в году на Сан-Томе́, другие же приезжали только под сухой сезон, третьи же не бывали здесь да никогда и не собирались. Они просто являлись акционерами базирующихся на Сан-Томе́ и При́нсипи сельскохозяйственных предприятий, читая время от времени годовые отчеты, участвуя в работе ежегодного собрания акционеров или появляясь на совещаниях у министра. Однако именно они, отсутствующие, фактически и распоряжались делами на Сан-Томе́ и При́нсипи, основывая свои действия на докладах и сообщениях, которые им поставляли живущие здесь администраторы. С ними Луиш-Бернарду собирался ужинать, с ними он собирался решать и задачи в рамках своей миссии.
В его проект входило первоначальное посещение, по кругу, всех наиболее важных хозяйств острова, чтобы потом отправиться уже на При́нсипи. Задача была не из легких: несмотря на то что остров был маленьким, протяженность дорог, по которым можно было бы передвигаться на лошадиной повозке, составляла каких-нибудь несколько десятков километров. Бо́льшая часть засеянных земель была доступна для посещения только верхом или по морю, на каботажных судах, что курсировали вдоль побережья. Каботажные перемещения, кстати, были наиболее практичным способом добраться из города до лесных вырубок, учитывая, что их предпочтительным местом расположения была береговая линия острова. Потом хозяйства уходили дальше вверх и вглубь острова, а также еще дальше в лес до тех границ, которые определялись лишь глубиной вырубки лесной чащи и площадью засеянных земель. Глубинные районы острова представляли собой девственную сельву, ровно такую, какой португальцы увидели ее в пятнадцатом веке, с высокими вулканическими вершинами, возвышающимися над ним гигантскими заостренными вершинами гор, самой высокой из которых является Пик Сан-Томе́ высотой 2142. Его верхняя часть различима довольно редко, будучи спрятанной под облаками и туманом. По этой центральной области, занимающей бо́льшую часть поверхности Сан-Томе́, простирается королевство обо́, леса – запутанного, замкнутого лабиринта из огромных деревьев – хлебного, о́ки, сипо́, баобаба, фагары, мангрового дерева и бегоний. Внизу, обвивая их и отчаянно, на пределе возможностей поднимаясь по ним наверх, желая достичь света, уже за пределами этого вечного висящего покрывала, селятся подножные виды растений: лемба-лемба, древовидные и ползучие лианы, вьюны. Там, в густой траве сельвы или свисая с веток деревьев, всегда готовая к неожиданному броску, живет черная кобра, чей укус подобен смертельному поцелую – быстрый и разрывающий на части все жизненно важное в организме человека. Говорят, что единственный, кто выжил после такого укуса, это сбежавший с плантаций Монте-Кафе негр, который сейчас живет в Анголареше, без руки. Почувствовав укус, он среагировал, подобно молнии, двумя сильными и четкими ударами катаны[39]: первым он отрубил змее голову, а вторым – свою руку, ближе к локтю – и так выжил. Обо́ – это место, окутанное мраком, куда сбегали негры с плантаций, уступив охватившему их безумию, болезненной жажде свободы или бежав от кары за совершенное преступление. Чаща принимала их в свои объятия, свободные, но смертельно опасные, пропитанные густой лесной влагой и тьмой. Никто более из обладавших здравым умом не осмеливался делать и нескольких шагов в глубь этой тусклой, затопленной вселенной. Луиш-Бернарду был знаком с обо́ только по рассказам Себаштьяна, которому он успел поведать о своем желании снарядить туда экспедицию. Глаза слуги сделались круглыми от неподдельного ужаса, а голос внезапно задрожал: «Доктор, не делайте этого, ради вашего же благополучия! Там темно, там живут змеи, гремит гром, сверкает молния, там ходят призраки. Уже столько сошедших с ума черных туда уходило, но никто из них так и не вернулся: говорят, что они сами превратились в змей».
Луиш-Бернарду решил обогнуть обо́ и отправиться в путь морем, в левую и потом в правую сторону от города. Всего было примерно тридцать хозяйств и соответствующих «филиалов». Самые крупные из них – Риу д’Оуру, Боа Энтрада, А́гва-Изе́, Монте-Кафе, Дьогу Ваш, Понта-Фигу и Порту Алегре, плантации, основанные виконтом де-Маланза в крайней юго-западной части острова, прямо на линии Экватора, напротив маленького островка под названием Ролаш. К крупным плантациям также относились Сан-Мигел и Санта-Маргарида, самые значимые из тех, что носили имена святых, помимо Сан-Николау, Санту-Антониу, Санта-Катарина и Санта-Аделаиде. Забавные, почти фантастические названия некоторых хозяйств не могли не обратить на себя внимание Луиша-Бернарду. Так, некоторые носили названия известных географических мест, например, Вила Реал, Азорская колония, Новая Бразилия, Новая Олинда