паров хлорофилла, в которую были погружены острова и их обитатели. Тогда казалось, что небо вдруг взрывается, будучи более не в состоянии сдерживать себя, подобно моменту удовлетворения в теле женщины, который откладывается до последнего, но неизменно наступает. И тогда весь остров освобождался от нехватки воздуха, от многочасовой агонии, проведенной в поту, от долгого, безостановочного насилия. Во всем городе магазины затворяли двери и ставни, секретарь суда запирал здание на ключ, делегат по делам здравоохранения, председатель муниципалитета и все его сотрудники сворачивали дела и шли по домам или задерживались по дороге в пивном ресторане Elite, слушая, как идет дождь, сидя за столиками и разговаривая. Тут же появлялся падре, идущий из ризницы на свою шестичасовую мессу в кафедральном соборе, где его уже ждала группа из самых набожных сеньор, которых он, восходя на алтарь, неизменно приветствовал фразой «Introibo ad altare Dei…», на что собравшиеся отвечали «Ad Deum qui laetificat juventutem meam!»[43] – Хотя юность, к которой они взывали, была всего лишь умерщвленной тоской, заживо погребенной в этой жестокой ссылке, которая лишь в редкие моменты успокаивалась дождем. По земляным тропам, оказавшимся в один миг пропитанными водой, негры из города – работники почты и магазинов – возвращались домой, в примитивные хижины с соломенной крышей, стоящие у кромки леса. Они шли туда, где их всегда, изо дня в день ждала кипевшая на огне кастрюля и где стоял тяжелый, невыносимый смрад. А дальше, вверх по горе, на плантациях, здешние батраки, уже давно укрывшись в деревушке по домам и покончив с приготовленной трапезой, пели уходящему дню свои прощальные песни. И звучание их все больше сливалось с идущим снаружи дождем…
На веранде своего дворца, с джин-тоником в руке, отгоняя москитов веером из пальмовых листьев, новый губернатор Сан-Томе́ и При́нсипи глядел перед собой, сквозь дождь, будто пытаясь разглядеть то, что никто кроме него не видел.
– Скажите-ка нам, губернатор, какие именно инструкции вы привезли из Лиссабона? – Полковник Ма́риу Малтеж подошел к стулу, стоявшему по другую сторону стола, раскурил свою сигару и посмотрел прямо в глаза Луиша-Бернарду. Взгляд его был пугающим, как и сам полковник. Это был высокий, крепко сбитый мужчина 50–60 лет, быстрый в движениях, жилистый, с густой седой шевелюрой, огромными волосатыми руками и неприятными толстыми пальцами. Он воевал в Мозамбике, где участвовал в экспедициях Моузинью и, как говорили, даже в знаменитой битве при Шаймите, в результате которой был захвачен в плен вождь восставших аборигенов Гунгуньяна. Непосредственным начальником полковника в Мозамбике был Айреш де-Орнельяш, один из генералов Моузинью и теперешний министр по делам флота и заморских территорий, что, несомненно, придавало ему политической значимости, которую Луиш-Бернарду не мог не учитывать. Кроме этого, он также был администратором-резидентом Риу д’Оуру, самой крупной по размерам и количеству работников плантации на острове, целой армии в две тысячи триста душ. Тот факт, что именно полковник Малтеж «открыл боевые действия», как только подали кофе и бренди, переведя разговор сразу же на тему, которая их всех здесь собрала, свидетельствовал о том, что естественным лидером плантаторов острова является именно он.
Прежде чем ответить, Луиш-Бернарду пододвинул к себе с середины стола подсвечник, чтобы тоже прикурить свою сигару и тем самым обозначить паузу. Ужин был, и вправду, замечательный: филе морской камбалы с креветками, свиная нога, приготовленная в печи с ананасом и рисом, банановое мороженое и кофе. Ко всему этому подавалось белое вино Colares и красное Bairrada из личных запасов губернатора, а также портвейн Quinta do Noval 1832 года, из дворцовых погребов. Выпустив дым сигары Hoyo de Monterrey, он с удовольствием оценил ее аромат, по-настоящему великолепный; сигара была чуть влажноватой, в самую меру, прекрасно тлела и легко тянулась. Посмотрев на ее горящий огонек он наконец ответил, по-прежнему не поднимая глаз:
– Как я полагаю, полковник, вы знаете, что мои инструкции и, собственно, мое назначение исходили от Его Величества короля и потом были подтверждены бывшим министром.
– А от нынешнего министра вы получили их подтверждение? – Малтеж являлся докой в подобных делах, но и Луиш-Бернарду тоже был не из глупых. Только сейчас он поднял глаза вверх и посмотрел на полковника:
– Поскольку инструкции исходили непосредственно от короля, смена министра не должна была предполагать какого-либо подтверждения. Тем не менее могу вам также сказать, что в Луанде я получил сообщение о перестановке в министерстве посредством телеграммы от ответственного секретаря с его предписанием – я полагаю, по приказу нового министра – действовать в соответствии с инструкциями, полученными в Лиссабоне.
– Тогда, в конце концов, что же это за столь таинственные инструкции? – включился в разговор граф Соуза-Фару так, будто желал оправдать свое присутствие в этой компании.
– Никакой тайны в них нет, сеньор граф. Речь идет об обеспечении условий для того, чтобы Сан-Томе́ и При́нсипи впредь оставались процветающей во имя всеобщего блага колонией и о том, чтобы развенчать, благодаря соответствующим фактам, те обвинения, которые, как вам известно, исходят от некоторых влиятельных кругов в Англии и касаются привлечения местной рабочей силы.
– И Его Величество король и министры думают, что эти обвинения имеют под собой основания? – полковник Малтеж вновь вернул себе положение лидера.
– Не думают и одновременно думают постоянно. Впрочем, сейчас вопрос не в этом. Важно то, что подумает английский консул, которого мы примем здесь через месяц. Что он увидит, к какому заключению придет и что напишет в своих отчетах для Англии – вот, что будет важно…
– И важно для чего? – прервал губернатора с противоположного конца стола невысокий, с невыразительным лицом мужчина, администратор плантаций Монте-Кафе.
Луиш-Бернарду повернулся на стуле, чтобы увидеть нового участника разговора. Это был один из пятнадцати администраторов плантаций, которых он включил в свой тщательно составленный список приглашенных на ужин. К этому перечню губернатор также присовокупил тех представителей администрации, которые имели к жизни этих хозяйств прямое или косвенное отношение. К числу последних принадлежали главный куратор, правительственный делегат от острова При́нсипи, главный судья и главный прокурор. Луиш-Бернарду с удовольствием наблюдал за тем, как разговор приобретал всеобщий характер, даже учитывая то, что его тональность все больше походила на допрос, нежели на беседу.
– Возможно, что со временем, а также при наличии соответствующих усилий и инвестиций, Сан-Томе́ удастся, без особого ущерба, стать главным экспортером на рынке какао и заменить собой Британские острова. Однако сейчас, как известно, временная блокировка или бойкот этого рынка может вызвать хаос, а в некоторых случаях и полный крах тех хозяйств, в которых Ваши Превосходительства являются администраторами. Как раз это сейчас и стоит на кону, если у нас не получится убедить англичан в несостоятельности их обвинений.
– А именно? – буквально выстрелил вопросом полковник.
– А именно, – Луиш-Бернарду сделал почти театральную паузу, медленно оглядывая собравшихся вокруг стола, – если у нас не получится убедить их, что на Сан-Томе́ и При́нсипи нет рабского труда.
Весь ужин Жермано Андре́ Валенте, главный куратор избегал прямого взгляда Луиша-Бернарду, сидя на два места справа от него и успешно помалкивая все это время. Еще в день своего прибытия на остров Луиш-Бернарду заметил его неприветливый взгляд и то, что во время приветствия лицо его не выражало особого энтузиазма. На официальном приеме, случайно или намеренно, он все время находился в стороне, да и сейчас, похоже, старался оставаться незамеченным, насколько это было возможно. Даже если бы он этого хотел, Луиш-Бернарду не смог бы избежать общения с ним: Жерману Валенте, согласно своим функциональным обязанностям, должен был выявлять и документировать все, что связано с условиями работы на вырубках, проверять законность заключаемых трудовых договоров, отслеживать процесс доставки работников на остров и их отправку на родину, представляя при этом как их интересы, так и интересы их хозяев. Он отчитывался напрямую перед правительством в Лиссабоне, что могло привести к нежелательному пересечению его полномочий с губернаторскими. Никогда до сих пор губернатор и куратор не расходились публично в своих оценках происходящего на плантациях. Однако в установившейся после слов губернатора тишине, когда все, похоже, были заняты тем, что несколько отвлеченно разглядывали облако сигарного дыма, висевшее над столом, именно Жерману Валенте подхватил приостановленный разговор:
– А что Ваше Превосходительство считает рабским трудом? – Луиш-Бернарду отметил про себя, что ему совсем не нравится тот вызов, который он услышал в вопросе. Поэтому ответ его был довольно резким:
– То, как я – а вместе со мной мировое сообщество и ряд международных соглашений – определяем рабский труд, вы, сеньор куратор, можете найти в моих публикациях на эту тему. Впрочем, я уверен, вы и так это уже знаете. – Пусть и боковым зрением, губернатор все же удовлетворенно заметил, как тот мгновенно покраснел и напрягся, подтверждая тем самым, что пропустил ответный удар.
Луиш-Бернарду продолжил:
– Рабский труд для всего мира, включая, таким образом, и португальское правительство, означает то, что работник принуждается к труду против его воли.
– Тогда, мой дорогой, у нас на Сан-Томе́ нет рабского труда. – Это снова был граф де-Соуза-Фару, и губернатор оценил ту легкость, с которой графу удавалось ослабить накал страстей, когда атмосфера разговора становилась чересчур напряженной.
– На наши вырубки батраки, в противовес тому, что происходит в некоторых английских или французских колониях, – полковник Малтеж слегка наклонился над столом, чтобы привлечь дополнительное внимание к своим словам, – не привозятся силой. Они все получают зарплату, минимум которой определен законом, как вы наверняка знаете; они работают строго по часам, имеют выходной в воскресенье, получают медобслуживание, а также жилье, предоставленное руководством плантаций. Вы считаете это рабским трудом?