пенной задачи, стоящей перед каждым образцовым колонизатором: пробуждать у махараджей и их придворных интерес к ценностям английской нации и цивилизации, а именно – к некоему подобию непредвзятой справедливости, к субординации и подчинению конвенциональным законам; насаждать систему английского образования, с большим количеством уроков истории и географии, с портретами «жестокой, но справедливой» королевы Виктории в каждой классной комнате и, наконец, культивировать любовь к таким, по сути, глубоко тоскливым видам спорта, как поло и крикет. В ответ на исполнение этих условий Англия закрывала глаза на практику местных законов и обычаев, если только речь не шла о спорных ситуациях, в которые были вовлечены английские подданные. Являясь расистами, как и французы в Пондишери[59], англичане зато были либералами в религиозных делах, не слишком увлекаясь абсурдными намерениями подвергнуть христианизации всю Индию, как, например, португальцы в Гоа. В качестве благодарности за верность и щедрость в отношении британской короны, которые тем не менее нуждались в постоянных проверках и подтверждениях, время от времени метрополия также награждала титулами Сэр или Крестом Виктории какого-нибудь махараджу, имевшего к тому времени уже, казалось, всё, что только можно купить за деньги.
Дэвид провел три года в Бангалоре. Там он убил двух тигров во время охоты, организованной местным махараджей, не говоря уже о бесчисленном количестве мелкой дичи – все это при помощи пары верных ружей James Purdey, купленных им с рук у помощника командующего подразделением королевских стрелков. Кроме этого, он стал чемпионом штата по игре в поло, в составе смешанной британско-индусской команды на лошадях, предоставленных бангалорской конюшней махараджа, а также – не без помощи выделенных из его гарема девушек – испробовал на собственном опыте, следуя принятым среди сотрудников миссии традициям, возможности практического исполнения некоторых из невероятных сексуальных поз, изображенных на стенах местных храмов. Объездив штат вдоль и поперек, везде, где бывал, он распространял принципы старого доброго, сбалансированного и заслуживающего доверия британского правосудия. Его обожание Индии все это время только нарастало. Вместе с ним росло и ширилось его восхищение умелым ведением дел и решением задач в колониях со стороны британской администрации. По завершении данной миссии его прилежная служба, знание языка и местной среды, а также его амбиции молодого специалиста были замечены руководством и соответствующим образом отражены во внутренних отчетах. В результате всего этого он был вызван в Дели для работы в центральном аппарате вице-короля, в департаменте по связям с автономными княжествами.
Поначалу работа в Дели смертельно раздражала его. Оказавшись привязанным к кабинету и официальным приемам махараджей, он чувствовал нехватку всего того, что у него было в Бангалоре: охоты, приключений, разбитых лагерей с ночевками посреди джунглей, разговоров с мудрыми деревенскими старцами, сексуальных оргий с наложницами махараджи, то есть всего того, что предполагает прямое использование имевшихся у него власти и влияния. Однако потом его начали посылать в командировки по княжествам с миссией, представлявшей собой нечто среднее между дипломатией и шпионажем. И тогда его наблюдательность и способность предвидеть развитие ситуации чрезвычайно пригодились. Кроме того, они были должным образом оценены и начали приниматься во внимание на все более высоком уровне, включая аппарат вице-короля. Это дало Дэвиду фантастическую возможность путешествовать практически по всей Индии. Поездки длились иногда по пять-шесть недель. Перемещаться приходилось на поезде, корабле, на верблюдах, слонах и лошадях. Везде, куда он прибывал, его воспринимали как представителя, как голос самого вице-короля, который, в свою очередь, был голосом королевы и, следовательно, всей Британской империи. Он вел себя одинаково естественно на светском приеме или в джунглях, за игрой в поло и во время охоты на тигра, в клубе английских сотрудников колонии или в дискуссиях на хинди с туземным руководством. Дэвид принадлежал к той редкой породе англичан из Империи, которые легко смешивались с окружавшей его компанией, продолжая осознавать свое превосходство представителя империи, однако оставались при этом внимательными и уважительными к местным обычаям. Если любимым у махараджи было блюдо из змеи, он ел его вместе с ним с такой же радостью, как если бы это был пудинг или куропатка, поданная в отеле Raffles; если кто-то из местных сановников привычно извергал из себя еду за столом после обеда, он участвовал в этом процессе на пару с ним, легко и непринужденно, как джентльмен, набивающий табаком свою трубку в клубе в Хэмпстеде. Когда махараджа Бхаратпура пригласил его присутствовать на казни одного бедняги, занимавшегося разбоем на дорогах и приговоренного за это к повешению, он пришел, не выдав своих эмоций перед улюлюкавшей толпой и не подав виду, что делал это не по своей воле. Благодаря своему начальнику в Бангалоре с самого начала пребывания в Индии Дэвид усвоил одну максиму, которую потом сделал частью своего персонального кодекса поведения: «Наша задача не в том, чтобы изменить Индию, а в том, чтобы управлять ею». Этот его взгляд на страну, его философия, способность понять суть вещей и их перспективу, выраженная эпистолярно в форме отчетов центральному правительству, не проходили незамеченными, ценились и даже приводились остальным в качестве примера. Уже в 29 лет Дэвид Джеймсон был уважаем, и его имя часто упоминалось обитателями Дели и уверено циркулировало в ближнем круге вице-короля. В воздухе витала перспектива более высоких полетов, и он чувствовал это. Дэвид смотрел на карту этой огромной территории и слышал, как весь континент кипит жизнью, трагедиями, приключениями, требующими урегулирования конфликтами, готовящимися к принятию ключевыми решениями, сложнейшими задачами, которые еще нужно решить, и славой, которая ждет своих героев. Ему казалось, что все это пульсирует, содрогается и вот-вот взорвется. Иногда он ловил себя на мысли, что хочет буквально поглотить эту карту – всю Индию, целиком.
Именно тогда и именно таким его узнала Энн. Одним воскресным, на английский манер «ленивым» и тоскливым днем, они познакомились в Дели, во «Всеиндийском Крикет-клубе», с его не изменившейся за все последние двести лет атмосферой. К числу представителей знатных фамилий-завсегдатаев клуба принадлежала и Энн, которая, в отличие от Дэвида, бывшего здесь новичком, принадлежала к уже четвертому поколению посетителей этого светского собрания. Другое ее отличие от мистера Джеймса заключалось в том, что она связывала свое будущее не с Индией, а с Англией. Полковник Рис-Мор, ее отец, готовил для нее другое и особенное будущее, связанное с одним лордом, находившимся в Индии проездом. По разумению отца Энн, исключительные качества его дочери, такие, как красота, ум прекрасное образование и умение вести себя в обществе, не смогут не привлечь внимание лорда, когда такой случай представится, и компенсировать, таким образом, ее недостаточное приданое и отсутствие благородного семейного титула. Четыре поколения предков, отслуживших в Индии, два брата Энн, служащие на стороне раджи, отстаивая границы его территории и отражая предательские вылазки врага в районе Хайберского прохода[60], а также ее собственная добродетель и природные данные, делали из нее, по мнению полковника и его супруги, приличную и желанную кандидатуру для заключения с нею брачного контракта. Образование и воспитание Энн не предполагали глубокого знания и любви к Индии. Англия же, где она не была ни разу, наоборот, являлась для нее тем, к чему она всегда страстно стремилась. Ее научили тому, что земля, где она родилась, выросла и стала молодой женщиной, была для нее лишь временным перевалочным пунктом на пути к фешенебельным улицам, ресторанам, салонам и к окутанной мифами лондонской жизни. Она была знакома Энн лишь по журналам, которые полковник аккуратно выписывал из метрополии с характерной преданностью слуги, желающего быть всегда в курсе дел своего хозяина.
Все эти планы обрушились в один-единственный день, тот самый, когда она познакомилась с Дэвидом Джеймсоном. Ее запрограммированная отстраненность и рекомендованная в таких случаях сдержанность рассыпались, подобно замку из песка, под воздействием внезапной, охватившей его вспышки ярости, свойственного ему честолюбия и самой жизни, бившей ключом в его взгляде, голосе и в движениях, под мощнейшим напором исходившей от него необузданной пылкости. За пять часов, которые они проговорили, просидели за столом и протанцевали, тщетно пытаясь казаться заинтересованными другими вещами и окружавшими их людьми, она узнала об Индии больше, чем за все свои двадцать пять прожитых на этой земле лет.
Он был игрок. Страстный картежник, обладатель порока, щедро вскормленного во время ночных посиделок с коллегами в Бангалоре, и, одновременно, игрок по отношению к собственной жизни. Индия упрочила в нем вкус к большим ставкам, приучила верить в судьбу, привила тягу к риску и к жизненной позиции в духе «все или ничего». Дэвид вел себя так, будто у него не было времени на проигрыши, будто с каждой ставкой он должен был поставить на кон всё, что у него есть, использовать любую из возможностей, любой малейший промах соперника. Он спешил жить, подгонял события и никогда не ждал, что судьба сама постучит в его дверь. В этом и заключалась его привлекательность, его внутренняя притягательность, в первую очередь для женщин, которые всегда чувствовали это, попадая в его орбиту. Это являлось тем, что обезоруживало его врагов, а других – тех, с кем он конкурировал в профессии, в любви или за игральным столом – попросту дезориентировало: они попросту не знали, как ответить на его удар или отреагировать на только что сделанную им ставку. Именно этим в тот самый вечер он смог покорить и подчинить себе Энн, когда они ехали на рикше к ее дому. Он заранее договорился с извозчиком-сикхом, чтобы тот ехал медленно, и потом в какой-то момент взял Энн за руку, прямо посмотрел в ее бездонные глаза: «Мы можем следовать условностям и остановиться прямо сейчас или же продолжить наши отношения, не теряя времени. Так или иначе, вы – женщина моей жизни, и я никогда не исчезну из вашей жизни. Выбор за вами, но суть его одна: сделать сейчас или потом то, что уже неизбежно». Она поняла, что он прав и что бесполезно откладывать то, у чего нет другого решения и нет другого исхода. И она сдалась, отдала той жаркой и влажной делийской ночью всё, что накопила в себе до сих пор – в виде нравоучений, предусмотрительных поступков, отложенных решений и великих планов на будущее. Энн тогда будто бы родилась заново, и всё, что было накоплено ее жизнью до этого, показалось ей бесполезной игрой в предсказания против того, что уже давно предначертано судьбой. Дэвид собрал весь урожай разом. Не осторожно срезая растущий цветок, а, словно обжора, проглотив весь этот пышный сад одним махом.