умирает от жары?
Жуан возразил, сказав, что где-то они читал, что острая пища, наоборот, помогает противостоять жаре.
– Это утверждение выглядит гораздо более абсурдным, чем научным, – сходу парировал Дэвид, и с этого момента они начали горячо обсуждать жизнь в тропиках, потом перешли к сравнению тропиков и цивилизации и к тому, что Киплинг называл «миссией белого человека». Заметив, что лучше продолжить разговор снаружи, на террасе, Луиш-Бернарду встал и пригласил всех следовать за ним. Тем не менее это сделала только Энн, поскольку мужчины оставались на своих местах, поглощенные завязавшейся дискуссией.
Они сели в плетеные кресла на террасе, с видом на океан, на котором луна нарисовала дорожу, ведущую от горизонта к берегу. Время от времени тишину нарушали редкие крики ночных птиц или рассеявшийся в воздухе шум со стороны города, однако в целом все вокруг казалось мирным и спокойным. Луиш-Бернарду прикурил сигару от свечи, которые Себаштьян, пока хозяин не ушел в спальню, всегда держал зажженными с тех пор, как тот, уже в который раз, проводил здесь свои вечера, куря и слушая музыку, один на один со своими мыслями. В этот вечер он был совсем не одинок, расслаблен и даже счастлив. На нем были простые льняные черные брюки и просторная белая сорочка с расстегнутым воротом. Единственное, что напоминало о той, прошлой жизни, были швейцарские серебряные часы Patek Philippe, которые Луиш-Бернарду унаследовал от своего отца. Он носил их в небольшом переднем кармане слева, на свисавшей вниз цепочке. Энн выглядела неотразимо, ее светлые волосы были собраны сзади и отпущены по бокам, ложась локонами на лицо с яркими, отражавшими лунный свет глазами. Высокий корсаж ее синего хлопкового платья с глубоким декольте демонстрировал внушительную часть ее груди, загоревшей под местным солнцем и покрытой мельчайшими, едва заметными капельками влаги, блестевшими на ее теле крошечными жемчужинами. Она говорила страстно, делая паузы, и необычайно чувственно, так, что он ощущал себя Улиссом, плененным пением сирен и сбившимся с пути по дороге домой. Он понимал, что не сейчас, не этой ночью с ее волшебной луной, а уже давно, изо дня в день, из ночи в ночь ее присутствие рядом все больше сводит его с ума, делает его рассеянным днем, в ожидании встречи с ней, и не дает спать ночью, после того, как он ее увидит. Однако же нет, никогда, ни малейшим жестом он не покажет этого.
– Луиш. – Ее голос неожиданно прервал эту чарующую минуту, и он тут же очнулся, готовый мгновенно реагировать на происходящее. – Вы стали другим с тех пор, как приехал Жуан. Теперь вы нормальный человек, а не тот гонимый зверь, на которого походили раньше.
Он улыбнулся.
– А я и вправду был на него похож, Энн?
– Луиш, а вы давно смотрелись в зеркало? Вы напоминали факира, ходящего по острию ножа, в вечном ожидании очередной засады, очередного удара.
– Может быть, Энн, может, вы и правы. Еще немного, и будет год, как я здесь. Он был очень тяжелым, совсем непохожим на то, к чему я привык. И рядом никого, буквально никого, кому можно было бы довериться, с кем поговорить или просто побыть рядом, вот так легко, как мы с вами сейчас сидим и разговариваем. Приезд Жуана, конечно же, прервал все это. Но я знаю, что это всего-навсего короткие грезы. Через несколько дней он уедет, и все вернется в норму, ту самую, Энн, которая иногда бывает почти невыносимой.
– Я знаю, Луиш, думаю, что так оно и есть. Тем не менее вы должны знать, что можете всегда рассчитывать на меня и на Дэвида. Мы вас искренне любим и часто говорим о вашем положении. Но нас хотя бы двое, а у вас ведь нет никого. Эти вечера, эта терраса. Наверное, вам часто бывает непросто все это выдержать.
Луиш-Бенарду посмотрел на нее: она была очень красива, почти нереально красива. Он испугался, что если он протянет к ней руку, она исчезнет. И решил попробовать.
– Энн, поверьте, я ни на секунду не сомневаюсь в вашей дружбе. Но, как вы знаете, у нас с Дэвидом разные задачи, в чем-то, может, даже и противоположные. Не исключено, что настанет день, когда они отодвинут в сторону дружбу которая столь естественным образом выстроилась между нами. Возможно, что мне или даже всем нам было бы лучше, если бы мы так и не стали друзьями: в случае кризиса это облегчило бы жизнь.
– Ну да, конечно. Вы, мужчины, отличаетесь присущим вам внутренним конфликтом. Который вы в себе оберегаете. По долгу совести вы поддерживаете друзей, по той же причине их оставляете. Я сама прошла через все это лично, раньше, в другие времена… Но, послушайте меня, Луиш, я женщина, я ваш друг, и во мне нет этого конфликта. И в том, что будет зависеть от меня, я вас не оставлю.
Луиш-Бернарду замолчал, не зная, что ответить. Он даже до конца не понял, что она хотела ему этим сказать. Он чувствовал себя немного растерянным, может, от вина и коньяка, от полнолуния, от разрушительной красоты ее кожи, груди, волос, ее взгляда. Ощутив легкое головокружение, он встал, чтобы подойти к перилам террасы и вдохнуть свежего воздуха. Ветер, дувший с моря, делал его не таким удушающим, несмотря на жаркую ночь.
– Вы куда, Луиш?
– Я? – он осознал, что, сам того не заметив, встал к ней спиной, и снова развернулся. – Никуда!
– Собрались бежать?
– Бежать? От чего бежать?
Он выглядел беззащитным и рассеянным, неспособным размышлять или говорить о чем-то вразумительном. Но она не дала ему передышки. Ее голос снова звучал низко, горячо и чувственно:
– От меня, – почти с вызовом произнесла она.
Из комнаты, теперь уже по нарастающей, доносились голоса спорящих Жуана и Дэвида. Они погрузились в дебри сопоставления английской и португальской колонизаций и в пылу спора, казалось, совсем забыли о присутствии оставленной ими на террасе пары. Луиш-Бернарду сделал вид, что отвлекся и не слышал вопроса за громким обсуждением в комнате, чтобы не импровизировать с ответом Энн, заметив для себя мимоходом, что Жуан горячо повторял все те самые аргументы, которые защищали позицию Португалии по Сан-Томе́. По сути, его друг сейчас выполнял его работу и, похоже, лидировал в споре. Однако Энн и не думала отвлекаться.
– Я задала вам вопрос, Луиш, но ответа так и не получила, что само по себе уже ответ. Хорошо. Раз уж мы здесь, далеко от всего и в столь неожиданном положении, я считаю, мы не можем позволить себе лицемерить. Поэтому я скажу вам все, что думаю: вы восхищаете меня, Луиш. Я много раз спрашивала себя, что вы, человек интеллигентный, воспитанный и образованный, внешне привлекательный и холостой делаете здесь, в отрыве от остального мира. На днях я спросила то же самое у Жуана, и он дал мне ответ, которого я ждала: вы приехали сюда из чувства долга, желая хоть раз в жизни почувствовать себя нужным, чтобы заполнить пустоту внутри вас и решившись на интеллектуальный вызов. Все это вместе является ничем иным, как классической ловушкой. Луиш, это не для вас, и вы сами прекрасно это знаете. Вы покинули ваш собственный мир и не верите в ценности, которые, как предполагается, вы должны защищать. Вы в плену и не знаете, как из него освободиться. Но, скажите, какое такое преступление вы совершили, чтобы заниматься подобным самобичеванием?
– А какое преступление совершили вы, Энн, раз вы тоже приехали сюда?
– Гм, я – никакого, а вот мой муж совершил. Я обещала обойтись без лицемерий, поэтому скажу вам главное: Дэвид совершил ужасную глупость в Индии, непростительную ошибку, и вот он здесь, на Сан-Томе́, самом мрачном месте, где только могут оказаться за свою карьеру чиновники великой Британской империи. Любая женщина на моем месте оставила бы его за тот позор, который мне пришлось вынести из-за него, и за ту судьбу, что уготована мне рядом с ним. Но я очень уважаю своего мужа, несмотря на все, что он сделал, и это никак не умаляет все остальное, что есть в этом блестящем человеке, каким он был и остается. Я любила его до того, как он причинил мне эту боль, и продолжаю любить его – по-другому, может, более отстраненно и одновременно так же сильно, не знаю, как это лучше объяснить. Я могла покинуть его, но посчитала, что не должна была этого делать тогда, когда все и вся поступили именно так. Как видите, мне тоже не чуждо чувство долга. Но между нами стало окончательно ясно, что я всегда буду присутствовать рядом с ним, я его жена перед миром и перед законом, но фактически, если хотите, я ему не жена. Это цена, которую он платит за то, что я здесь с ним. Я свободная женщина, путешественница, которая высадилась с ним здесь на Сан-Томе́, где… – Энн остановилась и посмотрела ему прямо в глаза – где я встретила вас.
Они замолчали, глядя друг на друга. Энн все еще продолжала сидеть в кресле, Луиш-Бернарду стоял, облокотившись о перила, спиной к океану и к лунной дорожке; лицо его находилось в темноте, ее же всю с головы до ног заливал свет. Он протянул руки ей навстречу. Медленно Энн встала из кресла и двинулась вперед, в темноту, почти не шевелясь, лишь руки ее молча взывали к нему. Теперь из комнаты их не было видно, они лишь слышали голоса Дэвида и Жуана, которые продолжали свой бесконечный спор. На секунду Луишу-Бернарду показалось, что Жуан догадался, что происходит снаружи и продолжал дискуссию лишь для того, чтобы позволить другу сделать эту ночь для себя самой главной из всех, что были и еще будут на Сан-Томе́. Это стало последним, о чем он подумал прежде, чем почувствовал ее нежное гладкое лицо, локоны ее волос с легким ароматом духов, то, как постепенно прижимается к нему ее тело и как упирается в него ее вздымающаяся налитая грудь. Ее прозрачные зеленые глаза были освещены блеском луны, которая то появлялась в них, то медленно исчезала, когда она закрывала глаза, отдавая ему свои жадные губы; ее язык скользил по его зубам, переплетался с его, а тело было почти раздавлено отчаянной страстью или вожделением, с которыми еще ни одна женщина ему не отдавалась. Закрыв глаза, он погрузился в эти губы, в эту страсть, и время показалось ему вечностью, и он понял, что уже не может сдерживать себя.