Министр ожидал его, сидя в одиночестве в собственном кабинете Луиша-Бернарду. Здесь висели его картины, стояли его книги, фотографии, его граммофон и пластинки. Здесь находилось то, что составляло его небольшой, крошечный мир все эти ужасные 17 месяцев! Губернатора вдруг охватило странное чувство, что тот, кто его здесь принимает, на самом деле теперь и является хозяином всего, что когда-то принадлежало ему.
Айреш де-Орнельяш жестом предложил ему сесть:
– Итак, мой дорогой Валенса, что вы собирались мне сказать?
– Я только что столкнулся в дверях с английским консулом. Прежде всего я хотел бы, чтобы сеньор министр объяснил мне, о чем же столь тайном была ваша беседа, что даже я об этом ничего не знал.
Министр с интересом посмотрел на губернатора. Его взгляд был снова таким же холодным, разоблачающим, как у того, кто старался просчитать собеседника прежде, чем тот что-то скажет или, наоборот, замолчит.
– Это ваш друг Дэвид Джеймсон, он попросил меня принять его с глазу на глаз, и я не увидел причин, чтобы отказать ему в этом намерении. Однако расслабьтесь, потому что не только я всегда солидарен со своими подчиненными в отношении людей со стороны, но и ваш английский друг также не выдал ни одной вашей тайны. Уверяю вас, он не сообщил мне ничего такого, чего я бы уже не знал.
– А что именно, сеньор министр? Я могу это знать?
– Конечно, да, в этом нет никакой тайны. Консул пришел, чтобы сказать мне, что, по его мнению, на Сан-Томе́ используется рабский труд. Что рабочие остаются на вырубках только потому, что их удерживают силой, а также потому, что бежать они не в состоянии. И что, если возобновление трудовых соглашений будет проводиться по-настоящему, как это предписано законом, то все или большинство из них уедут. Полная противоположность тому, что мы только что слышали от сеньора генерала Соуза-Фару и тому, что утверждают многие.
Луиш-Бернарду замолчал. Он вспомнил, как Дэвид однажды обещал ему, что никогда не сделает ничего подобного без предупреждения, дабы позволить ему достойно уйти, заранее подав прошение об отставке. Но тогда было другое время.
– Предполагаю, – Айреш де-Орнельяш сделал паузу, – что вы придерживаетесь того же мнения.
Ну что ж, похоже, наступил момент истины. Луиш-Бернарду ощущал, что голова его забурлила мыслями и чувствами, хорошо понимая при этом, что, по существу, уже мало что можно спасти. – Честь, конечно же. Для гордости и самолюбия уже слишком поздно, для успеха, о котором когда-то мечтал, также бесконечно поздно. А теперь уже, как говорится, сам заварил, сам и расхлебывай.
– Не во всем. Однако в целом да, это и мое мнение тоже.
Министр вздохнул. Он тоже был измотан за эти три дня пребывания на Сан-Томе́. Ему так хотелось вернуться к мирной, даже монотонной жизни на «Африке», плыть по тихой, спокойной воде до Мозамбика, уединившись в своей каюте, где можно писать письма жене или делать заметки в дневнике.
– Что же, раз так, Валенса, то я даже и не знаю, что вам сказать. Мы верили, что вы потихоньку будете менять ситуацию так, чтобы она выправлялась, не нанося ущерба нашему сельскохозяйственному производству, которое, как вы и я хорошо знаем, не выдержат массового бегства рабочих с плантаций. Согласен, что удерживать такое равновесие было непросто, однако, в нашем понимании, вы были именно тем человеком, который справится с такой задачей. И вот теперь вы говорите мне, что ничего в этом смысле не изменилось…
– Тяжело изменить что-либо, когда сопротивление организовано настолько, что не предполагает каких-либо изменений. И когда тот, кто в первую очередь должен заботиться о правах рабочих, – я говорю о главном кураторе, – по сути дела, стоит на стороне самых отъявленных ретроградов из числа плантаторов. Все это, если вы помните, сеньор министр, я писал вам еще в своем первом докладе, сразу после того, как вы вступили в должность.
– Да, я помню этот ваш доклад. Если позволите, на мой взгляд, он был слишком высокопарным по содержанию и при этом довольно непрактичным в том, что касается конкретных решений.
– Но каких конкретных решений? Ведь я не живу на плантациях, не слежу непосредственно за условиями труда: все это входит в компетенции куратора. Если ни он, ни администраторы не собираются менять что бы то ни было, если они хотят, как мы сегодня услышали от графа Соуза-Фару, только того, чтобы правительство отказало рабочим в их праве на репатриацию в Анголу, то что же я могу здесь поделать? Я принимал их здесь, посетил их хозяйства, разговаривал с ними, объяснял, что, невзирая на наши расхождения во мнениях, главным будет то мнение, которое, в конечном счете, сформирует для себя английский консул. И после всего этого мне еще приходится срочно отправляться на При́нсипи с наспех собранным отрядом, чтобы без кровопролития и скандала покончить с восстанием рабочих, которыми управляли исключительно при помощи кнута, и еще наткнуться там на того самого консула, наблюдающего за происходящим!
– Вот именно, Валенса! Как раз об этом мне и говорили: так как же он там оказался?
Луиш-Бернарду почувствовал обиду.
– Ваше Превосходительство, вы ведь не хотите предположить, что это я сообщим ему об этом?
– Я ничего не предполагаю. Однако сам факт существования подобных инсинуаций свидетельствует о том, насколько вы, Валенса, отпустили ситуацию и позволили сформироваться мнению о том, что вы занимаете сторону англичанина и являетесь противником интересов наших поселенцев. То есть…
– Это, Ваше Превосходительство, – Луиш-Бернарду почувствовал, как вскипает его кровь, – чудовищно несправедливо и оскорбительно. Я не вставал ни на чью сторону, а лишь защищал интересы дела и своей миссии, которая была изложена мне Сеньором Доном Карлушем в Вила-Висозе. Суть заключается в том, чтобы убедить мировую общественность, начиная с английского консула, что Португалия не использует рабский труд на Сан-Томе́ и При́нсипи. Такова была адресованная мне просьба, и именно на это я дал свое согласие. Больше ни на что.
– Нет. Вас еще просили принять во внимание особенности экономики Сан-Томе́, а также то, что процветание колонии невозможно без привозимой извне рабочей силы.
– Рабов?
– Нет, не рабов! – Теперь уже Айреш де-Орнельяш начал раздражаться, повысив голос. – Ни о каком рабском труде речи не идет! И это коренным образом отличается от гуманистического лицемерия англичан, озабоченных только торговой конкуренцией между их и нашими колониями. Вот над этим отличием вам и нужно было работать, рядом с англичанином. А не ставить на какое-то там совершенство мира, которого просто не существует – ни здесь, ни в Африке и ни в какой-либо другой колонии Их Грациознейшего Британского Величества! Вас просили проявить тонкость и благоразумие. Вам же подавай революцию, здесь и сейчас. А этот очарованный вами англичанин все ждал и ждал, когда же, наконец, свершится это ваше необыкновенное чудо!
Луиш-Бернарду в ужасе замер. Теперь он понимал, что на самом деле от него хотели. И для того, чтобы он осознал, чего ожидают от его миссии, оказывается, нужно было, чтобы из Лиссабона приехал опытный политик, обладающий стратегическим мышлением в колониальных делах.
– В таком случае, сеньор министр, я думаю, мне остается только представить прошение об отставке, которое я прошу немедленно удовлетворить.
Айреш де-Орнельяш снял очки с чуть запотевшими от влажности воздуха стеклами, дыхнул на них и начал медленно протирать платком, который до этого достал из кармана своего кремового пиджака.
– Послушайте меня, молодой человек. Я буду предельно откровенен. Мы имеем дело с очень серьезной проблемой, решить которую совсем не просто. Однако это не повод для того, чтобы я пожелал уволить или унизить вас. Я не приму вашей отставки, потому что она ничего не решит и ничего не изменит к лучшему, ни для вас, ни для нас. Для вас это будет означать позорное поражение. Нам будет уже бесполезно искать кого-либо, кто смог бы заменить вас с этого момента и до конца года. Он вряд ли окажется в лучшем положении, чем вы для того, чтобы повлиять на то, чтобы доклад сеньора Джеймсона нанес наименьший ущерб нашим интересам и оставил бы нам дополнительный шанс для переговоров и достижения компромисса. Ваша миссия не закончена, она находится на грани краха, и я даю вам последнюю возможность, чтобы вы попытались минимизировать его.
– Я сомневаюсь, сеньор министр, что я как-то смогу повлиять на выводы сеньора Джеймсона…
– Может быть, нет, а может, и да. Нынешний визит наследного принца стал большим политическим успехом, во многом благодаря вам. В колонии это добавляет вам очков, даже среди ваших противников, а кроме этого, является дополнительным международным козырем и для нас. И данную небольшую возможность для маневра вы все еще могли бы использовать, – если, конечно, вы сумеете выстроить с Джеймсоном отношения, которые были бы адекватны ситуации.
Луиш-Бернарду теперь слушал его с особым вниманием: министр совсем не глуп. Не исключено, что сейчас он собирается предложить ему выход, который он отвергнет лишь из-за собственного высокомерия.
– Какие отношения вы имеете в виду, Ваше Превосходительство?
– Вас не обидит, если я отвечу откровенно?
– Мне уже нечего терять, сеньор министр.
– Есть, есть. Но лучше вам будет это услышать, в любом случае.
Я понимаю, что вы, воспитанный и образованный человек, вкусивший блеска и комфорта лиссабонской жизни, оказавшись здесь, в этой зеленой пустыне, завели дружбу и даже близко подружились с единственным человеком, чей уровень, как вы посчитали, соответствует вашему. То, что он представляет интересы, которые противоположны нашим, это даже не помеха. Наоборот, так сказать, соблазнить, увлечь собой консула, которого Англия направила сюда, строя против нас козни, по все видимости, – хорошая политика.
– А что же тогда оказалось неправильным?
– А неправильным оказалось то, мой дорогой губернатор, что вы не ограничились тем, что соблазнили консула. Вы также соблазнили, и уже в прямом смысле, его красавицу-жену.