Мы всегда были покупателями какао, производимого на Сан-Томе́ и, надеясь на многолетнее продолжение наших дружеских торговых отношений, мы советуем вам, уважаемые господа, осуществить необходимые преобразования. Началом им может послужить реальное возвращение на родину – с первого числа будущего месяца, с января – тех рабочих, которые, в соответствии с Законом о репатриации 1903 года, завершают свой пятилетний контракт. Как бы дорого нам ни обошелся отказ от покупки вашего прекрасного какао, уважаемые господа, отдавая себе отчет в том, какими убытками это чревато, я, по крайней мере, от лица своей компании, должен сказать следующее: наша совесть не позволит нам этого делать, если, покупая ваше какао, мы не будем уверены, что в ближайшем будущем оно будет производиться в условиях системы свободного труда».
В начале следующего месяца, 4-го декабря в отеле «Браганса», где он остановился, Уильям Кэдбери получил официальный ответ производителей какао с Сан-Томе́ на представленный им ранее доклад. Луиш-Бернарду получил его из министерства двадцать дней спустя. В этом письме не было ни намека на уступку или намерение отыграть ситуацию назад. Лишь контраргументы и традиционный юридический формализм. Опровергнув несколько явно незначительных обстоятельств, португальская сторона сводила суть своих доводов к следующему:
«Уровень смертности на Сан-Томе́ не подлежит сравнению с соответствующими показателями в Великобритании. Необходимо учитывать, что остров расположен на Экваторе, и проводить соответствующие параллели лишь с аналогичными странами.
На островах не практикуются телесные наказания, о которых упоминает господин Бертт. Настаивая на своем, он тем не менее не уточняет, где именно и свидетелем каких наказаний был он сам, отказываясь также привести конкретные факты или назвать своих информаторов.
Тот факт, что работники получают лишь 2/5 своего жалования, объясняется тем, что, в соответствии с Законом о репатриации, оставшиеся 3/5 переводятся на их именной депозит с тем, чтобы вся сумма полностью была ими получена по завершении срока контракта, когда они заявят о своем желании вернуться на родину.
Работники плантаций, помимо месячного жалования, пользуются и другими предусмотренными законом привилегиями: трехразовое питание, две смены одежды каждые полгода, соответствующее гигиеническим нормам жилье, медицинское обслуживание, лекарства и диетическое питание, оплаченный билет на острова и обратно, если они пожелают вернуться на родину. Работники не подлежат призыву на воинскую службу, не платят налогов, освобождены от оплаты судебных издержек. Оказавшись фигурантом уголовного дела, они также имеют право на бесплатные услуги адвоката, каковым, в соответствии с законом, должен будет выступить главный куратор колонии. Обладая всеми перечисленными преимуществами и привилегиями и оценив благополучие, которого они были лишены у себя на родине, довольно часто работники плантаций по завершении срока контракта предпочитают остаться на островах нежели возвращаться в Анголу. И именно по этой, а не по какой-то другой причине они отказываются от репатриации.
Исходя из выше изложенного, наемные работники из Анголы, которые продлевают свой контракт на Сан-Томе́, не остаются там против своей воли и тем более не являются рабами. В следующем году, начиная с января, завершаются первые контракты, заключенные в рамках действия Закона от 1903 года. В соответствии с ним, в открытой и честной форме, как это было всегда, сельхозпроизводители предоставят им право вернуться к себе на родину или заключить новый контракт. Тем самым наши сельхозпроизводители подтверждают то, что им не чужды, так же, как и господину Кэдбери, чувства гуманизма и либерализма, и что они не исключают, что кто-то из работников захочет вернуться к себе на родину, чтобы поделиться со своими соотечественниками доброй вестью о том, как с ними здесь обращались».
Луиш-Бернарду прочитал пришедшие из Лиссабона депеши со смешанным чувством иронии и раздражения: «Глупцы! Законченные, неисправимые глупцы! Они же так все потеряют!» – Он стукнул кулаком по столу.
Луиш-Бернарду вызвал к себе куратора Жерману Валенте и сразу же перешел к делу:
– У какого количества контрактов с работниками, в соответствии с Законом 1903 года, в январе истекает срок?
– У меня нет с собой таких данных, сеньор губернатор. – Лицо куратора выражало нескрываемое безразличие и презрение.
– Но вы себе хотя бы представляете примерную цифру или нет?
– Вот так сразу нет.
– Сколько, сеньор куратор? – Сто, пятьсот, тысяча, пять тысяч?
– Я не могу дать точную оценку…
– Дайте, это же ваша обязанность! Или давайте мне все дела, я сам оценю.
– Этого, как вы знаете, мы уже с вами говорили, я сделать не могу и не сделаю. Только если я получу приказ из Лиссабона.
– Ну, хорошо, храните и дальше ваши тайны. Но только я губернатор, и у меня есть свой долг и обязанность быть в курсе, как проходит процесс репатриации. Я только что получил из Лиссабона отчет о заседании между английскими импортерами нашего какао и португальскими владельцами плантаций. В нем португальцы обязуются провести репатриацию свободно и честно. И я должен сообщить министерству, так это происходит или нет. Поэтому я снова вас спрашиваю: какое количество работников, по вашим подсчетам, завершат свои контракты в январе?
Жерману Валенте замялся, пытаясь найти довод, который позволит ему обосновать очередной отказ. Не найдя его, судя по всему, он был вынужден уступить, насколько это было возможно:
– Может быть, пятьсот.
– Всего-то?
Жерману Валенте ничего не ответил: он и так уже сказал достаточно. Однако Луиш-Бернарду не отставал:
– Итак, вы считаете, что у пятисот человек контракт заканчивается в январе, и я предполагаю, что по крайней мере половина этих работников захочет вернуться в Анголу. И в ближайшие месяцы, как я предвижу, ваши расчеты значительно вырастут. Иначе нам придется заключить, что на плантациях Сан-Томе́ и При́нсипи работают не тридцать тысяч работников из Анголы, а всего лишь каких-нибудь шесть тысяч – довольно смешная цифра, чтобы попытаться кого-то ею убедить. И тем не менее исходя из ваших расчетов на январь, начиная со второй недели месяца, я закажу корабль, «Минью», который вмещает 80 человек, чтобы можно было начать репатриацию, раз в неделю, и так до конца месяца. Очень надеюсь, что пустым корабль не вернется…
Жерману Валенте поднялся, как-то неопределенно кивнул головой и вышел, больше не сказав ни слова.
Встреча этого Рождества показалась ему особенно тяжелой. Всячески этому сопротивляясь, он тем не менее не мог не ощущать на себе весь символизм этого времени в году, который преследовал его, демонстрируя ему, насколько же он одинок. И все-таки Луиш-Бернарду попытался немного приободрить себя. Лиссабонским пароходом ему прислали рождественский подарок, который хоть как-то компенсировал отсутствие Жуана, не нашедшего возможности приехать и в этот раз: два килограмма вяленой трески, бутылка французского шампанского и бутылка Porto Vintage, мешочек орехов, два последних издания Граммофонной компании и голубой шелковый галстук из Casa Elegante, с улицы Нова ду-Алмада. Он отправил Мамуна в город купить индейку, что удалось тому не без труда, и решил затеять рождественский ужин. Для этого он заказал кухне жареную треску с капустой, запеченную в печке индейку, фаршированную потрохами и сушеным ананасом, с гарниром из матабалы, пожаренной тонкими хлопьями, а также некое подобие португальских рождественских пончиков, которые получились просто ужасными. Потом он распорядился, настоятельно попросил и, в конце концов, даже прикрикнул на них, на свою домашнюю прислугу, чтобы они сели вместе с ним за рождественский ужин. И вот они все собрались, шесть пар блестящих глаз на черных лицах, пристально глядящих на него, смущенных и молчаливых: Себаштьян, Висенте, кучер Тоби́аш, Доротея, сидевшая справа от него, соблазнительная, как никогда, Мамун и Синья́. Все они, застеснявшись, отказались от шампанского, которое он было собрался налить всем по кругу, и в результате получилось так, что к концу ужина он выпил один всю бутылку. В состоянии некоторой меланхолии и здравого ума одновременно, благодаря шампанскому, с блестящей в уголке глаза слезинкой, он встал, чтобы произнести речь, однако смог сказать лишь следующее:
– За этим столом сидел и принц, и министр, и разные губернаторы, за этим столом вы столько раз обслуживали меня одного. И сегодня, в эту рождественскую ночь, я захотел собрать всех вас, потому что, хотите вы этого или нет, вы для меня единственная в этом мире семья!
Сказав это, он вдруг по-настоящему расплакался и убежал на веранду, оставив всех сидеть в неловком молчании, глядя друг на друга.
В десять часов в ворота усадьбы кто-то позвонил. Висенте пошел открывать и вернулся с запечатанным письмом. Подчиняясь существующей иерархии, он передал его Себаштьяну, который положил его на серебряный поднос и направился с ним на веранду. Это была записка от Энн.
Луиш
Как и каждую ночь, а в эту особенно, я думаю о тебе и о том, что может происходить сейчас в твоей голове и в твоем сердце. Желаю тебе счастливого Рождества, мой дорогой, зная при этом, что, так или иначе, это Рождество последнее, которое ты проводишь в одиночестве.
Луиш-Бернарду снова увидел ее в новогоднюю ночь, на прекрасном празднике, который он организовал при содействии председателя городского собрания. Он приказал зажечь все, что оставалось от уличной иллюминации после встречи принца, распорядился устроить праздничный фейерверк над заливом, ровно в полночь, под удары колокола на кафедральном соборе, а также убедил оркестр военного гарнизона выступить на небольшом балу на площади с оркестровым помостом, напротив пивного ресторана Elite. Сюда, к барной стойке периодически подходили разгоряченные от танцев и ночной духоты дамы и кавалеры, чтобы немного освежиться. Луиш-Бернарду стоял, прислонившись к углу здания, с бокалом пива в руке и наблюдал за танцующими, время от времени отвечая на приветствия прохожих. Вдруг он увидел Энн, которая направлялась в сторону ресторана, держа под руку мужа, но при этом буквально вцепившись взглядом в Луиша-Бернарду, будто бы кроме них вокруг больше никого не было. Она заговорила первой: