Начиная с текущего месяца я распорядился начать репатриацию. Однако результаты, полученные сегодня, а также соответствующие прогнозы свидетельствуют о том, что ничего существенного в том, что касается режима труда на плантациях Сан-Томе́ и При́нсипи, не изменилось и не изменится. То же самое относится и к аргументации, представленной делегацией островных сельхозпроизводителей на их встрече в ноябре прошлого года в Лиссабоне с представителями английских компаний-импортеров какао с Сан-Томе́. Изложенные ими доводы красноречиво подтверждают, что они никоим образом не желают что-либо менять и лишь продолжают упорно использовать свою отсталую юридическую риторику, которая нынче уже никого не убеждает. Такое же нежелание я всё время ощущал и во время моих контактов с правительством Вашего Величества, для которого продолжающиеся перегибы и нарушения всегда казались менее важными, чем идея коммерческого процветания Сан-Томе́. Даже когда такая политическая недальновидность доводила их до того, что они переставали понимать, что это самое процветание зависит от импортного рынка Англии, которая не станет торговать с Сан-Томе́, если эти перегибы будут продолжаться.
Другими словами, я провалил миссию, возложенную на меня Вашим Величеством. Как в моем взаимодействии с английским консулом, которого я так и не смог убедить в серьезности наших намерений изменить нынешнее положение вещей, так и в моих взаимоотношениях с нашими сельхозпроизводителями, которых я не смог убедить в необходимости подобных перемен.
Эта и только эта причина заставляет меня сейчас писать Вам данное письмо, в котором я прошу Вас о своей немедленной отставке. Знаю, что до Вашего Величества дойдут и другие голоса, которые будут внушать вам иные причины моей отставки и неудачи моей миссии, приводя вперемешку самые разные причины, которые никогда не оказывали на меня определяющего влияния. Поскольку еще до того, как данное послание попадет к Вам в руки, Ваше Величество получит другие новости, касательно моей персоны, Вы поймете, что никто не в праве сомневаться в истинности моих слов, написанных именно тогда, когда они были написаны.
Итак, я подаю в отставку, потому что провалил свою миссию и не смог покончить с рабским трудом на Сан-Томе́ и При́нсипи, режимом, против которого я всегда публично выступал, почему и заслужил честь быть выбранным Вашим Величеством для выполнения данной задачи.
Монсеньор Дон Карлуш,
Условия проживания и труда ангольских рабочих Сан-Томе́ и При́нсипи, привезенных сюда против их воли, которых по дипломатическим соображениям мы зовем португальскими гражданами, являются недостойными цивилизованной нации, недостойными Португалии, недостойными государства, которое Вы представляете. Никакая псевдоюридическая аргументация не сможет скрыть ту голую, неприкрытую правду, которую я наблюдал собственными глазами и о которой свидетельствую перед Вами по велению своей совести.
Я молю силы Провидения, чтобы моя отставка и сопутствующие ей обстоятельства послужили поводом для раздумий для всей нашей нации и, особенно, ее Короля. Речь идет о гораздо более важном явлении, нежели процветание отдельных людей: необходимо смыть позор, который лежит мрачным пятном на славном имени Португалии.
Говоря это Вам, считаю, что я служил, по крайней мере, своей совести, ежели не той миссии, которую Вы мне доверили.
Да Хранит Бог Ваше Величество.
Луиш-Бернарду Валенса, губернатор
Нарушив распоряжение, полученное от Луиша-Бернарду, Себаштьян не пошел спать, а остался сидеть в саду под деревом. Борясь со сном и постоянно роняя голову на грудь, он наблюдал за окном в кабинете Луиша-Бернарду, где продолжал гореть огонь, и не собирался ложиться, пока не убедится, что он погас. Доротея тоже ждала, сидя на стуле в коридоре этажом выше. Свеча в ее руках не горела, но она держала наготове спички, готовая зажечь ее, как только услышит шаги Луиша-Бернарду по дороге в спальню.
Выстрел застал их обоих врасплох, когда они уже засыпали. Себаштьяна, скорее, удивил сам звук выстрела, нежели то, что он прозвучал. Он вскочил и посмотрел в сторону окна в кабинете, где по-прежнему горел свет. Перекрестившись и поглядев в беззвездное небо, он прошептал: «Да будет воля Твоя!» После этого Себаштьян вошел в дом тяжелым и медленным шагом и направился к кабинету, где Доротея уже рыдала, обнимая неподвижное тело Луиша-Бернарду.
Он выстрелил себе прямо в сердце, сидя на диване. По белой рубашке растеклось огромное красное пятно. Правая рука с оставшимся на пальце револьвером свисала с бедра вниз, глаза были открыты и повернуты в сторону окна. Себаштьян наклонился и закрыл их. Он заметил на полу лист бумаги, который написанными на нем огромными буквами, буквально молил: «Себаштьян, прочти прежде, чем что-то сделаешь!» Он прочел: на бюро лежали два письма. Одно было для графа де-Арнозу, личного секретаря Его Величества Короля, с написанным на нем адресом Дворца Несесидадеш. Другое было адресовано также в Лиссабон, для Жуана. В нем содержалось завещание, исполнить которое он ему поручал: Жуану он оставлял всю свою мебель и личные вещи, а также назначал его распорядителем наследства. Кроме этого, наследниками состояния становились Мамун, Синья́, Висенте и Тоби́аш. Оставшаяся часть наследства передавалась, в равных частях, Себаштьяну и Доротее. Оба письма Себаштьян должен был тут же, до прихода кого-либо из представителей администрации, спрятать и потом обязательно передать на завтрашний лиссабонский корабль. Если кто-то спросит, нужно было сказать, что губернатор не оставлял никаких писем, никаких записок, в которых бы содержалось хоть какое-то объяснение его безумного поступка.
Себаштьян спрятал оба письма и записку в кармане жилета и приказал Доротее и другим слугам, которые к тому времени уже появились в комнате, чтобы они ничего здесь не трогали. Потом он послал Висенте разбудить королевского прокурора, после чего громким голосом, будто бы говоря сам с собой, произнес:
– Вампир возвращается в этот дом! – Он посмотрел на настенные часы: было три двадцать утра, 29 января 1908 года. – Настало их время!
Эпилог
1-го февраля 1908 года Король Дон Карлуш и наследный принц Дон Луиш-Филипе по возвращении из Вила-Висозы проезжали по площади Террейру-ду-Пасу, когда против них была устроена засада со стрельбой, в результате которой они были убиты. Двое стрелков, личности которых были позже установлены, оказались участниками масштабного заговора, обстоятельства которого, из соображений политической конъюнктуры, так никогда и не были преданы огласке. Прежде чем умереть, Дон Луиш-Филипе из револьвера, с которым он не расставался, успел застрелить убийцу своего отца по имени Алфреду Кошта, после чего упал, сраженный двумя выстрелами другого убийцы, которого звали Буиса. Если пышные королевские похороны были впечатляющими, то похороны убийц мало в чем от них отличались, что хорошо отражало политическую обстановку, сложившуюся на тот момент в Португалии. Легко раненному в плечо во время покушения молодому принцу Мануэлу суждено было в тот день стать Королем Доном Мануэлом Вторым и править страной в течение двадцати месяцев, до установления республики.
Личный секретарь Дона Карлуша Бернарду де-Пиндела, граф де-Арнозу, по просьбе вдовствующей королевы оставался на службе еще несколько недель, чтобы привести в порядок бумаги и почту убитого короля. Сидя однажды утром за рабочим столом в своем кабинете во Дворце Несесидадеш, он получил адресованное ему лично письмо из рук своего секретаря Жузе́ да-Матты, с небольшим комментарием:
– Вам письмо от губернатора Сан-Томе́. Не от того ли, что давеча там застрелился?
– Да, он покончил с собой за три дня до гибели Короля и принца: как будто догадывался…
– Однако же говорят, будто всё это из-за англичанки, его любовницы, жены английского консула…
– Да, говорят. О мертвых вообще много говорят, поскольку их уже нет, и они не могут за себя постоять… – Бернарду Пиндела вздохнул и раскрыл письмо небольшим серебряным ножом для резки бумаги. Внутри был другой закрытый конверт, адресованный «Его Величеству Королю Дону Карлушу», и небольшая записка, уже лично для него.
Дорогой друг Бернарду де-Пиндела
Вы не откажете мне в этой моей посмертной просьбе передать данное письмо непосредственно в руки Его Величества, без каких-либо посредников.
Я хотел бы также, чтобы вы знали: довольно часто за эти долгие, наполненные страданием годы на Сан-Томе́ я вспоминал Ваши слова, сказанные мне в Вила-Висозе в намерении подкрепить просьбу Короля и убедить меня принять его поручение: «Могли бы вы получить от жизни что-либо более грандиозное?» Ответ мой таков: я оставил здесь жизнь. Мог ли я отдать что-либо более грандиозное своему Королю?
Верьте мне, с уважением и давней дружбой,
Луиш-Бернарду Валенса.
Граф де-Арнозу вздохнул, открыл письмо, адресованное Дону Карлушу и принялся читать его, вышагивая по комнате. Дочитав, он остановился напротив окна с видом на Тежу и на английский фрегат, покидавший устье реки: вне сомнения, это был один из кораблей Его Британского Величества, прибывший на похороны. Какое-то время граф простоял у окна с письмом в руке, погруженный в свои мысли.
– Ну, и что он там пишет? – Любопытство Жузе́ да-Матты не оставляло его. – Что-нибудь еще, что может представлять интерес?
– Неужели сейчас что-то еще может представлять интерес? Всё кончено или закончится совсем скоро: конец эпохи. Тяжело только думать, что это я предложил имя этого парня Королю, я убедил его поехать на разговор с ним в Вила-Висозу, настояв на том, чтобы он согласился поехать с миссией на Сан-Томе́. Если бы я этого не сделал, он был бы сейчас жив.
Бернарду де-Пиндела выглядел еще более усталым, чем за все последние дни.
– Но ведь, сеньор граф, умер он не от данного ему поручения, умер он от любви. А в этом уж виноват только он один…