[37], которое барон Агва-Изе, среди прочего, культивировал на островах, растет здесь само по себе круглый год, давая в изобилии плоды, которые здесь используют как хлеб. Остальные фрукты также доступны на расстоянии вытянутой руки, начиная с семи великолепных сортов бананов, растущих здесь. Сам Луиш-Бернарду предпочитал «золотые» и «яблочные» бананы со вкусом, вполне соответствующим их названиям. Рыбы тут также имеется столько, что, как он сам видел не раз около пристани, надо просто забросить сеть и потом лишь тащить ее, полную и рыбы, и креветок, намочив при этом только ноги. Изобилие такое, что местные жители даже позволяют себе не есть лангустов, настаивая, что те, дескать, обладают злыми чарами; в местечке Сан-Жуан де-Анголареш, что к югу от столицы острова, вечерами, при полной луне женщины просто ходят по пляжу и набирают себе полные деревянные ведра огромных кальмаров, а полудикие свиньи, в свою очередь, бывает, выходят туда из леса, и ни у кого не возникает желания их одомашнить. Для тех, кто любит охоту, Сан-Томе — настоящий рай с горлицами, дроздами и другой птицей, употребляемой человеком в пищу. В конце концов, есть маниока[38], которая здесь, как и повсюду в Африке, является для негров излюбленным, одним из главных продуктов питания. На Сан-Томе умереть с голоду было просто невозможно. Но почему же тогда, не зная засух, которые приводят к настоящим катастрофам в других регионах Африки, не будучи вынужденными постоянно перебираться с места на место в поисках еды, негры на Сан-Томе живут в столь недостойных условиях? Из-за лени и природных качеств, на чем настаивали белые, или же потому, что эти самые белые были недостаточно чутки к такому их положению — как мало кто осмеливается утверждать?
Сам Луиш-Бернарду, надо сказать, к исходу второй недели на острове находился в прекрасной физической форме и чувствовал себя удивительно здоровым. Тот полуобморок, в котором он оказался во время посещения негритянского жилища, не в счет. Нужно признать, что его продолжал ужасно тяготить местный климат, однако мало-помалу, он начинал к нему привыкать, и теперь ему приходилось менять всего две рубашки на дню. Хуже было по ночам, когда под обязательным накомарником жара ощущалась какой-то особенно интенсивной и неумолимой. Но, как и все европейцы в Африке, он учился спать понемногу, ложась около полуночи, после своего ритуала с музыкой и коньяком на веранде, что делало завершение его дня поистине грандиозным, и просыпаясь около пяти утра. Как раз в это время лучи света начинали пробиваться сквозь окно, и из сада доносились первые крики попугаев, свист сантомийской иволги «сан-никла́» или причудливые звуки «оссобо́» — изумрудной кукушки. Когда издаваемые ею возгласы походили на плач, это значило, что скоро будет дождь. Луиш-Бернарду больше всего любил это время. Дождь начинался неизменно к концу второй половины дня, обозначая конец работы, обещая свежий холодный напиток на террасе и прохладный душ в преддверии ужина. Он заставлял замолчать все звуки вокруг, заливал мощными струями удушающую духоту и поднимал вверх тонкие ароматы влажной земли, которые разбавляли собой ту гигантскую капсулу из паров хлорофилла, в которую были погружены острова и их обитатели. Тогда казалось, что небо вдруг взрывается, будучи более не в состоянии сдерживать себя, подобно моменту удовлетворения в теле женщины, который откладывается до последнего, но неизменно наступает. И тогда весь остров освобождался от нехватки воздуха, от многочасовой агонии, проведенной в поту, от долгого, безостановочного насилия. Во всем городе магазины затворяли двери и ставни, секретарь суда запирал здание на ключ, уполномоченный по делам здравоохранения, председатель муниципалитета и все его сотрудники сворачивали дела и шли по домам или задерживались по дороге в пивном ресторане Elite, слушая, как идет дождь, сидя за столиками и разговаривая. Тут же появлялся падре, идущий из ризницы на свою шестичасовую мессу в кафедральном соборе, где его уже ждала группа из самых набожных сеньор, которых он, восходя на алтарь, неизменно приветствовал фразой «Introibo ad altare Dei…», на что собравшиеся отвечали «Ad Deum qui laetificat juventutem meam!»[39] — Хотя юность, к которой они взывали, была всего лишь умерщвленной тоской, заживо погребенной в этой жестокой ссылке, которая лишь в редкие моменты успокаивалась дождем. По земляным тропам, оказавшимися в один миг пропитанными водой, негры из города — работники почты и магазинов — возвращались домой, в примитивные хижины с соломенной крышей, стоящие у кромки леса. Они шли туда, где их всегда, изо дня в день ждала кипевшая на огне кастрюля и где стоял тяжелый, невыносимый смрад. А дальше, вверх по горе, на плантациях, здешние батраки, уже давно укрывшись в деревушке по домам и покончив с приготовленной трапезой, пели уходящему дню свои прощальные песни. И звучание их все больше сливалось с идущим снаружи дождем…
На веранде своего дворца, с джин-тоником в руке, отгоняя москитов веером из пальмовых листьев, новый губернатор Сан-Томе и Принсипи глядел перед собой, сквозь дождь, будто пытаясь разглядеть то, чего никто кроме него не видел.
— Скажите-ка нам, губернатор, какие именно инструкции вы привезли из Лиссабона? — Полковник Мариу Малтеж подошел к стулу, стоявшему по другую сторону стола, раскурил свою сигару и посмотрел прямо в глаза Луиша-Бернарду. Взгляд его был пугающим, как и сам полковник. Это был высокий, крепко сбитый мужчина 50–60 лет, быстрый в движениях, жилистый, с густой седой шевелюрой, огромными волосатыми руками и неприятными толстыми пальцами. Он воевал в Мозамбике, где участвовал в экспедициях Моузинью и, как говорили, даже в знаменитой битве при Шаймите, в результате которой был захвачен в плен вождь восставших аборигенов Гунгуньяна. Непосредственным начальником полковника в Мозамбике был Айреш де-Орнельяш, один из генералов Моузинью и теперешний министр по делам флота и заморских территорий, что, несомненно, придавало ему политической значимости, которую Луиш-Бернарду не мог не учитывать. Кроме этого, он также был управляющим, постоянно проживающим на Риу д’Оуру, самой крупной по размерам и количеству работников плантации на острове, целой армии в две тысячи триста душ. Тот факт, что именно полковник Малтеж «открыл боевые действия», как только подали кофе и бренди, переведя разговор сразу же на тему, которая их всех здесь собрала, свидетельствовал о том, что естественным лидером плантаторов острова является именно он.
Прежде, чем ответить, Луиш-Бернарду пододвинул к себе с середины стола подсвечник, чтобы тоже прикурить свою сигару и тем самым обозначить паузу. Ужин был, и вправду, замечательный: филе морской камбалы с креветками, свиная нога, приготовленная в печи с ананасом и рисом, банановое мороженое и кофе. Ко всему этому подавалось белое вино Colares и красное Bairrada из личных запасов губернатора, а также портвейн Quinta do Noval 1832 года, из дворцовых погребов. Выпустив дым сигары Hoyo de Monterrey, он с удовольствием оценил ее аромат, по-настоящему великолепный; сигара была чуть влажноватой, в самую меру, прекрасно тлела и легко тянулась. Посмотрев на ее горящий огонек, он, наконец, ответил, по-прежнему не поднимая глаз:
— Как я полагаю, полковник, вы знаете, что мои инструкции, и, собственно, мое назначение исходили от Его Величества короля и потом были подтверждены бывшим министром.
— А от нынешнего министра вы получили их подтверждение? — Малтеж являлся докой в подобных делах, но и Луиш-Бернарду тоже был не дурак. Только сейчас он поднял глаза вверх и посмотрел на полковника:
— Поскольку инструкции исходили непосредственно от короля, смена министра не должна была предполагать какого-либо подтверждения. Тем не менее, могу вам также сказать, что в Луанде я получил телеграмму о перестановке в министерстве от ответственного секретаря с его предписанием, — я полагаю, по приказу нового министра, — действовать в соответствии с инструкциями, полученными мной в Лиссабоне.
— Тогда, в конце концов, что же это за столь таинственные инструкции? — включился в разговор граф Соуза-Фару так, будто желал оправдать свое присутствие в этой компании.
— Никакой тайны в них нет, сеньор граф. Речь идет об обеспечении условий для того, чтобы Сан-Томе и Принсипи впредь оставались процветающей во имя всеобщего блага колонией и о том, чтобы развенчать, благодаря соответствующим фактам, те обвинения, которые, как вам известно, исходят от некоторых влиятельных кругов в Англии и касаются привлечения местной рабочей силы.
— И Его Величество король и министры думают, что эти обвинения имеют под собой основания? — полковник Малтеж вновь вернул себе положение лидера.
— Не думают и одновременно думают постоянно. Впрочем, сейчас вопрос не в этом. Важно то, что подумает английский консул, которого мы примем здесь через месяц. Что он увидит, к какому заключению придет и что напишет в своих отчетах для Англии — вот что будет важно…
— Важно для чего? — прервал губернатора с противоположного конца стола невысокий, с невыразительным лицом мужчина, управляющий плантаций Монте-Кафе.
Луиш-Бернарду повернулся на стуле, чтобы увидеть нового участника разговора. Это был один из пятнадцати управляющих плантаций, которых он включил в свой тщательно составленный список приглашенных на ужин. К этому перечню губернатор также присовокупил тех представителей администрации, которые имели к жизни этих хозяйств прямое или косвенное отношение. К числу последних принадлежали главный попечитель, вице-губернатор Принсипи, главный судья и главный прокурор. Луиш-Бернарду с удовольствием наблюдал за тем, как разговор приобретал всеобщий характер, даже учитывая то, что его тональность все больше походила на допрос, нежели на беседу.