[56], такое единство в значительной степени обеспечивали Нарайан Сингх, губернатор Дэвид Джемисон и их теплые, сердечные взаимоотношения. Это были два человека, рожденные на разных континентах, но которых сближал их возраст, вкусы, их взаимный интерес к культуре друг друга, приверженность общим идеям и взглядам на то, как нужно управлять территорией, совмещая, с одной стороны, власть, данную происхождением и традициями, а с другой — честь, достоинство и имперское право.
Со временем повелось так, что помимо официальных церемоний или протокольных ужинов, губернатор довольно часто, почти ежевечерне, появлялся у раджи. Разделавшись с делами и отужинав наедине с Энн в правительственном дворце, выпив на веранде бренди, Дэвид обычно спрашивал, не будет ли она против, если он оставит ее и прокатится на шарабане во дворец раджи, расположенный от них в пятнадцати минутах. Поначалу столь регулярные поездки вызывали у Энн удивление и даже некоторую озабоченность. Однако потом она поняла, что речь идет всего-навсего об обычном мужском ритуале, с небольшой добавкой в виде некоторых государственных дел — и ничего более из того, что можно было бы считать серьезным и важным, просто один из способов побороть порождаемую его бурной энергией неуспокоенность. Он возвращался всегда поздно ночью, но при этом нередко будил ее, и они занимались любовью — с такой же страстью, как это бывало и в конце дня, когда из сада в комнату, через белые шелковые занавески проникал просеянный ими солнечный свет. В другие разы он возвращался усталым, и она лишь слышала, как он наспех раздевался и замертво падал в постель рядом с ней. Тогда она даже не пыталась с ним разговаривать и притворялась спящей, позволяя ему почти мгновенно провалиться в сон. Однако никогда она не ощущала, что он пьян или плохо себя контролирует. И, самое главное, никогда, как бы поздно он ни возвращался, он не позволял себе проснуться позже неизменных для него шести тридцати утра, чтобы уже ровно в восемь быть в своем рабочем кабинете. Любой на его месте не вынес бы и недели такого насилия над собой, но Дэвид, похоже, был сделан из особо прочного материала. Это позволяло ему выдерживать не только постоянные ночные бдения, но и долгие, изнурительные походы в джунглях, с ружьем на плече, во время охотничьих экспедиций, которые часто длились по нескольку дней, но куда он всегда отправлялся с мальчишеской радостью искателя приключений.
Как и другие женщины английской миссии в Гоалпаре, Энн была наслышана о гареме раджи, небольшом для индийского князя, но, как говорили, исключительно тщательно и тонко подобранном. Она отдавала себе отчет в том, что на этих мальчишниках в доме князя гарем обязательно присутствовал, радуя взор мужчин, приглашенных туда по личному выбору хозяина. Странно, но это ее не коробило. Конечно, понимание того, что Дэвид бесплоден, имело для ее женской гордости определенное значение. Но дело было не только в этом. То, как он продолжал любить ее — конечно, не как в самом начале, но всегда изысканно и страстно — убеждало ее не бояться и совсем не интересоваться тем, что может происходить на частных мужских вечеринках, куда Дэвид отлучался почти каждый свободный вечер. Еще более странным было то, что у Энн, действительно, не было повода для беспокойства, поскольку во время этих визитов во дворец Нарайана ничего «такого» с ее мужем не происходило. Да, правда, что там находились девушки из гарема. Они подавали гостям напитки, демонстрировали свою красоту в ответ на их вежливые приветствия, иногда даже танцевали для собравшихся, исполняя, например, танец с вуалями или танец живота, которые девушки обычно заканчивали полностью обнаженными. В самый первый их вечер Нарайан тонко заметил Дэвиду, что все женщины гарема, даже включая его собственных фавориток, находятся в распоряжении уважаемого гостя. Некоторые из приглашенных время от времени или регулярно пользовались этим правом. Однако ничто из этого не происходило в главном зале для приемов, на виду у остальных, что, наверняка, выглядело бы довольно грубо: рядом находились спальни, с альковами, бархатными подушками и сатиновыми простынями. Здесь, в окружении зажженных свечей, наложницы гарема раджи Гоалпара развлекали тех из гостей, которые их возжелали. Сначала они делали им массаж с использованием кедрового и других экзотических масел, а потом деликатно осведомлялись об их сексуальных предпочтениях. Дэвид никогда и ни с кем не удалялся в спальни. Лишь иногда он позволял, — может быть, чуть более воодушевленно, чем это предусматривалось правилами этикета в отношении хозяина дома, — чтобы к нему подсела какая-нибудь исключительно красивая девушка. Она могла слегка прикоснуться к нему или провести рукой по его спине в то время, когда он сидел в одиночестве, откинувшись на диване или на кушетке с мягкими подушками. Тогда он отвечал на жесты девушки, отмечая для себя упругость ее груди под тонким шелком сари, по достоинству оценив округлость ее бедер и роскошную, нежную, как сатин, кожу, тонкие запястья и влажные губы. И на этом все заканчивалось, потому что должностной статус Дэвида требовал от него сдержанности на людях. Более того, он ощущал в себе какую-то гордость от того, что женат на Энн. Благодаря этому чувству он, как бы показывал окружающим, что, несмотря на всю роскошность такого предложения, то, что ему обещают здесь, нисколько не лучше того, что ждет его в собственном доме. Что касается Нарайана, то он также никогда в присутствии гостей не позволял себе удаляться с какой-либо из своих наложниц. Конечно же, это ему и не требовалось, ведь гарем существовал именно для того, чтобы, в первую очередь, им пользовался он сам. Однако его княжеский статус, а также роль хозяина вечера требовали от Нарайана всё той же сдержанности. И было видно, что такое поведение Дэвида вызывает у князя восхищение и уважение.
Основное же, чем занималась на этих вечеринках в доме раджи данная группа из, как правило, двух-трех англичан, уважаемого коммерсанта из местных мусульман и семи или восьми индусов — представителей высшего общества штата, заключалось в том, что они здесь пили, курили, разговаривали и, в первую очередь — играли. Игра шла по-крупному, всю ночь и до утра. В ходе нее выигрывались и проигрывались значительные суммы, тем не менее, делалось это с соблюдением правил приличия и даже с показным безразличием, будто бы целью собравшихся было провести время, а не проверить, как к ним повернется колесо фортуны. Игроки приходили, уходили и снова приходили, садясь за большой восьмиугольный стол для покера, возвращаясь к познанным ими сладостным моментам удачи, к воле слепого случая или к своему предвосхищению того и другого.
Посреди этого длинного вечера всегда устраивался перерыв на ужин, когда все перемещались в соседнее помещение для того, чтобы поесть и поговорить, пока прислуга убирает пепельницы и наводит в игровом зале прежний порядок. После ужина наступало время, когда каждый из собравшихся принимал решение, будет ли он играть дальше, останется ли сидеть на месте, чтобы продолжить начатую беседу или, переместившись в один из альковов во внутренней части дома, проведет время со своей избранницей из гарема — дабы успокоиться после постигшей его неудачи и опровергнуть справедливость утверждения о том, что коли не везет в игре, то, значит, и в любви тоже.
Был и еще вариант: отправиться домой и закончить на этом свой вечер. Установившийся сам собой кодекс чести, тем не менее, предполагал, что начавшие игру непременно должны были продолжать ее до ужина, если только они не оказывались в проигрыше раньше этого времени. А уж тот, кто садился за стол во втором туре, должен был играть до самого конца. Самым недопустимым и одновременно смертельным оскорблением для собравшихся, после чего этот человек уже никогда не приглашался в этот дом, было начать игру и, взяв выигрыш, выйти из нее раньше времени. Поскольку такой поступок означал, что вы пришли сюда, чтобы выиграть деньги у своих товарищей, а не для того, чтобы цивилизованно провести в уважаемой компании свой свободный вечер.
Алистер Смит, суперинтендант полиции Гоалпара, провел в Индии пятнадцать лет, последние четыре из которых он занимал свою нынешнюю должность. Она его вполне устраивала, он любил свою работу и сам город. Будучи уже не в состоянии представить себя живущим в другой стране, он все-таки надеялся, что после Ассама и Гоалпара ему будет уготовано более приятное местечко, скажем, Бомбей или даже столица. И дело не в том, что работа его была какой-то особенно тяжелой, или что уровень преступности здесь был слишком высоким: нарушения закона случались нечасто, сами преступления были не настолько серьезными, и бандиты из других штатов тоже сюда не проникали. И все же, когда Ассам, по решению вице-короля, был присоединен к Северо-Восточной Бенгалии, здесь стали происходить серьезные вспышки напряженности между индусской и мусульманской общинами. Алистер Смит начал опасаться худшего, и из-за этого последнее время ему пришлось пребывать в обстановке повышенной тревоги и дополнительных мер безопасности, практически двадцать четыре часа в сутки. Однако приезд нового губернатора, твердость и беспристрастность, которые он проявил в отношениях с каждой из сторон, а также талант дипломата, который Алистер Смит сразу же отметил в Дэвиде Джемисоне, смогли умерить бушевавшие страсти. Именно это способствовало тому, что недавно образованный штат смог и дальше развиваться без нежелательных для его становления конвульсий, и жизнь на этой территории вскоре вновь вернулась в нормальное русло. Алистер был уверен, что выбор нового губернатора оказался очень хорошо продуманным и точным шагом: несмотря на то, что он еще молод на вид и не обладает достаточным опытом для такой должности, у него было редкое для чиновников индийской Гражданской администрации преимущество: помимо английского, он говорил также на хинди и знал арабскую письменность, которой пользовалась часть индийских мусульман. Алистер Смит доверял губернатору и уважал его, и это отношение разделялось большей частью английского административного сообщества Ассама, а также представителями местной знати. Только при таком условии можно было быть уверенным в том, что от самого верха до самого низа здесь будет установлена и естественным образом существовать единая власть, охватывающая все звенья протяженной управленческой цепи, в ведении которой находился тридцать один миллион человек.