— Что вы знаете о моих полномочиях? Какое такое право вы имеете решать, какие полномочия у меня есть и каких нет? — В отличие от своего собеседника, Луиш-Бернарду не имел надобности скрывать да и не пытался как-либо замаскировать свое негодование, которое мгновенно отразилось в его голосе и на его лице.
— Как вы знаете, сеньор губернатор (Жерману Валенте обожал повторять эту фразу: «как вы знаете»), обсуждение контракта между работающей на вырубках компанией и ее работниками является частным актом гражданского права, который относится к исполнительским полномочиям не губернаторским, а моим. Вы имеете на это право лишь постфактум, если возникают какие-либо сомнения.
Луиш-Бернарду встал из-за стола. Красный от ярости, четко чеканя каждое слово, бомбардируя ими собеседника, он произнес:
— Послушайте-ка, вы, сеньор Жерману. Для чего я сюда прибыл, по-вашему? Чтобы надо мной тут насмехались? Чтобы закрывать глаза на нарушения, которые практикуются на вырубках? Чтобы я притворялся, что считаю, что какой-нибудь несчастный, привезенный сюда из Анголы, ничего не понимая и не зная, к чему быть готовым, и вправду по своей воле хочет остаться тут еще на пять лет, чтобы работать, как проклятый и еще при том, что к нему относятся хуже, чем к животному? Может, вам, конечно, все это безразлично — честное выполнение своих служебных обязанностей — вы ведь здесь уже слишком давно и, наверное, привыкли ко всему и полагаете, что никакие неприятности вас не ожидают, мол, пусть все останется так, как есть. Что касается меня, то я так не считаю. Не для этого я сюда приехал, не для этого меня сюда направили. Послушайте внимательно, что я вам скажу: вы попечитель и курируете интересы наемных работников, а не плантаторов. Либо вы выполняете свои обязанности, либо у вас будет куча проблем, которые вы и представить себе не можете. Я даю вам последнюю возможность осознать, что ситуация изменилась. Изменилась, сеньор Жерману!
— А Ваше Превосходительство, если позволите, стали другим за последнее время…
Луиш-Бернарду остановился там, где стоял, все еще наполненный гневом, но уже пытаясь сдержать себя. На надменность он привык реагировать повышенным тоном, но вот скрытым угрозам противостоял осторожно, чтобы лучше понять их истинный смысл.
— Что вы хотите этим сказать?
— Хочу сказать, что… — Жерману-Андре замолк на несколько секунд, соображая, не зашел ли он слишком далеко, однако отступать уже не было возможности. — В последнее время вы стали слишком требовательным в этих делах и даже, если хотите, неосмотрительным. С тех пор, как сюда прибыл этот англичанин…
— Значит, вы так думаете, сеньор Жерману? — Теперь Луиш-Бернарду уже говорил на удивление тихо, почти обычным тоном.
— И не только я так думаю…
— Не только? И кто же еще?
— Все. Это обсуждают.
— Так, что обсуждают, конкретно?
— Именно это.
— Именно это — что? — Луиш-Бернарду снова повысил голос.
— Что дружба сеньора губернатора с англичанином, то, что вы все время вместе, ходите друг к другу в гости, — всё это привело к тому, что вы теперь разделяете его взгляды, а не наши.
— И какие же взгляды у англичанина, а?
— Ну, как вы, сеньор губернатор хорошо знаете, он здесь для того, чтобы в конце концов заявить о том, что мы используем рабский труд на вырубках.
— Тогда каковы же наши взгляды, сеньор Жерману?
— Что это неправда.
Луиш-Бернарду улыбнулся.
— Это неправда или нам просто удобнее говорить, что это неправда? Вот вы, например, что сами об этом думаете: используется на вырубках рабский труд или нет?
— Я не должен высказываться на этот счет.
— Да нет же, должны! Вот здесь-то как раз ситуация для вас и меняется. Это часть ваших должностных обязанностей. То есть, если там используется рабский труд или допускаются какие-то нарушения, вы должны первым это осудить. Или вы уже забыли о своих должностных обязанностях, Жерману Валенте?
Жерману-Андре Валенте замолчал и Луиш-Бернарду понял, что больше он ничего не скажет. Его мужество и ненависть к губернатору позволили ему только то, что было высказано: дальше он уже рисковал тем, что выдаст себя окончательно. Теперь же он умывал руки, дело сделано. Пусть дальше решают те, кто посильнее его, а он займется тем, что постарается пережить эту бурю, которую он унюхал еще задолго до того, как она появилась на горизонте.
— Ладно, сеньор попечитель. Откровенно говоря, не вижу больше смысла терять с вами время. Когда притворяются, что не понимают, пытаться объяснять бесполезно. Я уже старался здесь многим втолковать, что времена изменились, но никто не хочет в это верить. Объясните им сами, в этих ваших кулуарных разговорах, в которых вы, судя по всему, принимаете участие: взгляды англичанина и наши одинаковы, и они были согласованы на переговорах между нашими правительствами. Ни я, ни вы, ни английский консул, ни хозяева или управляющие плантаций не устанавливали новые правила игры. А правила эти заключаются в том, что покончено, раз и навсегда с рабским трудом на Сан-Томе. И если этого не произойдет, если это не увидит и в этом не убедится англичанин, тогда придется распрощаться с половиной сантомийского экспортного рынка. Коль вы все желаете разориться, то пожалуйста. По крайней мере, вас предупреждали, и у вас был выбор. Вас же лично я предупредил в последний раз. Можете идти.
Жуан прибыл на «Заире» утром в субботу. Лето было уже почти на исходе, над головой, в утреннем воздухе покрывалом висело влажное и горячее облако. Он чувствовал легкое головокружение и тошноту после долгого путешествия. К этому примешивалось потрясение, вызванное местным климатом, и то ощущение, которое охватывало всех, кто прибывал на Сан-Томе впервые: не сразу, а лишь некоторое время спустя удавалось осознать, насколько мал этот клочок земли, заброшенный так далеко в океан, на задворки мира, известного тебе до сих пор.
— Ради всего святого, Луиш, скажи мне, что город, так называемая столица того места, где ты живешь, это ведь не то, черт подери, что я вижу? Ты же не живешь вот в этой дыре, не так ли?
Луиш-Бернарду улыбнулся во весь рот. Он был рад, словно ребенок, и так долго держал его в объятиях, что почувствовал, как пот Жуана капает ему на воротник.
— Ах, Жуан, разве не из-за тебя я в конце концов оказался здесь, в этой ссылке? Или ты уже не помнишь?
— Прости, прости меня, мой бедный Луиш-Бернарду, я и представить себе этого не мог.
— Ну, поехали домой. Я прикажу моей деликатной Доротее обмахивать тебя веером на террасе, поить лимонадом и приготовить тебе холодную ванну, и к вечеру ты уже влюбишься во все это. Гарантирую тебе, Жуан, что ты будешь обожать Сан-Томе. Три года — это ссылка, но пятнадцать дней — настоящая роскошь! Ты еще будешь плакать от тоски и сожаления, когда тебе придется уехать и оставить меня здесь одного.
Луиш-Бернарду был прав. Жуан Фуржаж буквально влюбился в остров с первого вечера, когда после того, как они отобедали, добавив к столу то, что он привез из Лиссабона и что не испортилось в пути: куропатки под маринадом, зрелый сыр из Серпы, красное вино Доуру и сигары, купленные в Casa Havaneza. Они сидели на террасе с видом на океан, обсуждая последние лиссабонские новости, смакуя кубинский табак и смачивая кончик сигары в бокале с французским коньяком. Поначалу Луиш-Бернарду постоянно задавал вопросы касательно политической обстановки, жизни общества, праздников, сезона в «Сан-Карлуше», городских новостей, последних технических достижений, ресторанных сплетен, романов, свадеб и супружеских измен. До тех пор, пока, вроде как случайно, не всплыло имя Матилды.
— Матилда?.. — Жуан Фуржаж с излишним интересом посмотрел на горящий кончик своей сигары. — Матилда, с ней, похоже, все в порядке. Та интермедия с тобой у нее, вроде бы, прошла бесследно. Возможно, это тебя разочарует. Но по правде сказать, я вижу ее все время с мужем, и оба они выглядят очень по-семейному.
— То есть, ты считаешь, что он ничего не узнал?
— Нет, не думаю. Да и никаких подобных разговоров я не слышал. Длилось это у вас недолго и ты, по крайней мере, вел себя осторожно. Если Богу будет угодно, эта тайна, которой владеют четверо, так и уйдет с нами в могилу. Да, кстати, она беременна…
— Конец истории… — пробормотал почти про себя Луиш-Бернарду. — Это даже и к лучшему.
Они просидели молча какое-то время, и теперь настала очередь Жуана расспросить друга о его работе на Сан-Томе. Многое ему уже было известно, о чем-то он догадался из писем. Однако сейчас, на месте многое понималось лучше, и его заинтересовали детали трудностей, с которыми встречается Луиш-Бернарду, а также характеристика персонажей плетущихся на острове политико-социальных интриг. Луиш-Бернарду не заставил себя упрашивать и целый вечер рассказывал ему об администрации острова, о тех, кто заправляет делами на вырубках, об англичанине и его жене, о том меньшинстве, которому он мог доверять, и о тех, кого, несомненно, числил в качестве своих врагов. Наконец-то, рядом с ним был тот, кому он полностью доверяет, кто может дать ему совет, слегка приободрить и, глядя со стороны, помочь лучше разобраться в происходящем. Луиш-Бернарду замолчал лишь тогда, когда заметил, что вопросы Жуана становятся все более редкими. Это было явным признаком того, что его друга сморила усталость, а выпитого за вечер уже было достаточно. Он отвел его в гостевую спальню, проверил, все ли в порядке — расстелена ли постель, стоит ли на столике кувшин с водой и стакан, есть ли в комнате достаточное на несколько дней количество свечей, разложены ли его вещи в шкафу. Убедившись, что все нормально, Луиш-Бернарду оставил Жуана и отправился в свою спальню, чтобы заснуть в эту одну из своих самых спокойных и мирных ночей с его прибытия на Сан-Томе. Впервые за все это время он был не одинок на этом крохотном островке с шумящим за окном бескрайним океаном.
Следующие дни Луиш-Бернарду возил друга знакомиться с островом. Они выезжали с утра верхом и ездили по городу, заезжая в соседние селения и на ближайшие вырубки. На обратном пути они всегда возвращались через пляж, Агва-Изе или Микондо, любимый пляж Луиша-Бернарду. Случалось, что они останавливались и на Ракушечном или на пляже Семи волн. Они долго плавали, наслаждаясь окружавшим их затерянным раем, куда никто не ходил купаться, ни белые, ни черные. Потом они лежали, распластавшись на песке, загорая и разговаривая. Иногда их разговор прерывался коротким ливнем, извещавшем о начале сезона дождей. Обедать во второй половине дня они всегда возвращались домой, в относительно прохладную буфетную комнату. Потребляя изо дня в день кулинарные произведения, которые Синья им готовила, Жуан привык, а затем и начал ценить их, тем более, что Себаштьян обслуживал их с истинным удовольствием и изысканностью настоящего мажордома. Для всех служащих губернаторского дворца приезд Сеньора Доктора Жуана, стал поводом для неожиданного оживления и забытой радости. Благодаря Висенте, слова Себаштьяна, охарактеризовавшего Жуана как «выдающегося кавалера из Лиссабона, друга гос