— Нет, Себаштьян, я пройдусь пешком. А вы подхватите меня уже на выезде из города.
— Сеньор губернатор…
— Доктор, Себаштьян!
— Сеньор доктор, может быть, лучше…
— Что, Себаштьян?
— Вам поехать с нами.
— Нет, Себаштьян. Для тебя я просто доктор. А для них — сеньор губернатор.
Сказав это, он направился в сторону Площади городского собрания. Проходя по Торговой улице, Луиш-Бернарду обратил внимание, что магазины начинают закрываться на обеденный перерыв. Рядом с некоторыми из торговых заведений стояли люди, которые тут же замолкали, когда он проходил мимо. Некоторые спешно заходили внутрь, другие отводили взгляд в сторону, третьи приветствовали его, снимая шляпу, бормоча что-то, типа: «Сеньор губернатор, как поживаете?» — четвертые же просто молчали, глядя на него. Всем он отвечал соответственно — кого-то также приветствовал, а кому-то возвращал его же молчаливый взгляд. Однако, призвав себе в помощь свою еще сохранившуюся с утра задиристость, он заставлял себя смотреть всем и каждому прямо в глаза, как бы испытывая их на внутреннюю решимость. За все это время он нигде не задержался и не ускорился, идя по городу своим привычным прогулочным шагом. Уже подходя к зданию городского собрания, завернув за угол и выйдя на площадь, он увидел знакомую фигуру Марии-Аугушты да-Триндаде. Она, казалось, была удивлена даже больше, чем он. Луиш-Бернарду, в свою очередь, был очень рад ее видеть, с облегчением и благодарностью восприняв эту паузу на своем пути, который все больше напоминал ему самому дорогу на Голгофу. Он протянул ей руку в приветствии:
— Мария-Аугушта, вы ли это? Решили спуститься из усадьбы в город?
Она без лишних эмоций пожала протянутую ей руку, слегка покраснев, хотя он и не понял, было ли это от стеснения или по какой-то другой причине. С той их ночи на Нова Эшперанса прошло уже несколько месяцев. Тогда, впервые с тех пор, как он прибыл на Сан-Томе, он почувствовал в ней уют и тепло близкого человека, союзника, который принял его у себя легко и свободно, по-дружески. Все это, из охватившего их обоих молчаливого, спонтанного, почти животного порыва вылилось затем в ту яростную ночь с переплетенными телами, влажным воздухом и потом вперемешку с огнем, зажженным двумя взрослыми изголодавшимися людьми. Теперь в ее руке от этого не было уже и следа, все умерло, будто бы она просто случайно узнала его, проходя мимо.
— Да, Луиш-Бернарду, я приехала в город, а тут выясняется, что сегодня совсем не простой день, не так ли?
— Не простой?
— День, когда вы позволили победить себя — вашему тщеславию, слепоте, недальновидности, да чему угодно.
— Почему вы так говорите, Мария-Аугушта?
— Бедняга, вы, наверняка, жалко выглядели во время этого вашего выступления в суде.
— А вы откуда знаете, вы там были?
— Нет, но это не важно. Весь город говорит об этом, и никого не волнует, хороший вы адвокат или плохой. Я полагала, что вы приехали сюда, чтобы стать не адвокатом, а губернатором. Новым губернатором, с новыми идеями, но выступая на нашей стороне. Я много раз вас защищала, Луиш-Бернарду. Я пыталась им разъяснить важность и трудность вашей миссии. Я клялась им, что вы искренний и благонамеренный человек. Но вы постепенно и последовательно опровергали это, а сегодня этой вашей бравадой в суде покончили со всем разом. Вы, наверное, очень горды собой сейчас. А я бы на вашем месте сегодня же подала в отставку. Как губернатору вам пришел конец: вся колония против вас.
— И вы тоже, Мария-Аугушта?
— И я тоже.
— Но почему, что изменилось?
— Изменились вы.
— Я? В чем же?
— Не спрашивайте, в чем, — это очевидно. Вы перешли на сторону наших врагов, тех, кто в Лиссабоне и там, в Европе плетут против нас козни, чтобы нас разорить. Если хотите, спросите, почему вы изменились, и я вам отвечу.
— Так, почему же?
— Ах, мой дорогой, а вы и не знаете? Вам нужно, чтобы вам это сказали, прямо в лицо? Неужели никто вам этого еще не говорил?
— Я не знаю, о чем вы, Мария-Аугушта.
— А, не знаете? Может быть, вы не знаете, что эти вдруг изменившиеся принципы и полная потеря доверия в наших глазах — все это оттого, что вы погрязли по уши в любви к этой английской шлюхе? А она, водя за нос своего мужа, с вами, на самом деле, выполняет его работу, ублажая губернатора в постели?
Луиш-Бернарду побледнел, как полотно, и почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.
— Между нами, Луиш-Бернарду, ответьте мне как женщине, которая была с вами в постели: та шлюха, наверняка — огонь-баба, ведь так? Раз уж она довела вас до такого…
Он стоял, остолбенев от ужаса, с трудом собираясь с мыслями, чтобы что-то сказать. И не мог. Должно быть, все его красноречие и присутствие духа осталось там, в суде, подумал он, но все-таки сделал над собой усилие:
— Не ожидал такого от вас, Мария-Аугушта…
— В мире столько вещей, которых мы не ожидаем от тех, в кого когда-то верили, не правда ли? Прощайте, Луиш-Бернарду, всего хорошего.
Он смотрел, как она уходит, пытаясь собраться, чтобы продолжить свой путь, однако уже ничего перед собой не видел — ни тех, кто его приветствовал, ни тех, которые переходили на другую сторону улицы. Все вокруг как-то сразу показалось бессмысленным и безразличным. Рукой он подал знак Висенте, и тот, словно бы ждал этого, тут же рысью подъехал к нему. Луиш-Бернарду забрался в фиакр и, обессилевший, мгновенно провалился в кожаное сиденье. Себаштьян сидел здесь же, чуть в глубине. Взглянув на него, тот не сказал ни слова и, только уже по приезде домой, после десяти минут в полной тишине, он сказал:
— Доктор, простите, что я обращусь к вам «сеньор губернатор», но я хочу, чтобы вы знали: для меня большая честь служить вам, сеньор губернатор Сан-Томе.
Луиш-Бернарду вышел из кареты, все так же молча. Он зашел в дом с ощущением, что едва убежал от бури, заставшей его врасплох. Направившись к себе в комнату он почти прорычал Себаштьяну:
— Себаштьян! До иного распоряжения, меня нет ни для кого. Ни для кого! Даже, если сам король заявится сюда собственной персоной!
Однако вместо того, чтобы исчезнуть, слуга прошел за ним в комнату, держа в руке какую-то бумагу.
— Доктор, простите, но здесь очень срочная телеграмма. Ваш секретарь недавно лично принес.
Луиш-Бернарду посмотрел на телеграмму, запечатанную, с пометкой «конфиденциально. Очень срочно», и бросил ее на кровать, на которую следом рухнул сам. Взяв телеграмму в руки, он некоторое время смотрел на нее, думая, что с ней сделать. Ему захотелось выбросить ее в окно, спустить в унитаз, сжечь… Закрыв было глаза, чтобы заснуть и обо всем забыть, он, в конце концов, поменял свое решение. Сев на кровати, он раскрыл телеграмму и начал читать:
«Министерство заморских территорий, секретариат Министра
Губернатору Сан-Томе и Принсипи и Сан-Жуан Батишта де Ажуда
Наследный принц Дон Луиш-Филипе и я отправляемся поездку по колониям:
С. Томе́ и Принсипи, Ангола, Мозамбик и Острова Кабо Верде ТОЧКА Подробности следующей депеше, но начиная этого дня вы должны известить население о визите начать подготовку этому историческому событию ТОЧКА Министр Айреш де Орнельяш-и-Вашконселуш»
Луиш-Бернарду продолжал какое-то время разглядывать телеграмму, не осознавая до конца ее смысла. И лишь потом, злобно скомкав ее в руке, он громко воскликнул:
— Этого еще мне не хватало! — Повернувшись на бок, он закрыл глаза и мгновенно уснул.
XIV
Город зажил более активной жизнью. Во-первых, все начали обсуждать то, что произошло в территориальном суде. С той или иной степенью достоверности, иногда граничащей с чистой фантазией, люди рассказывали, как губернатор, превратившийся в адвоката, защищал двух негров, бежавших с плантаций. Потом повсюду появились плакаты, которые губернатор заказал и напечатал в рекордные сроки, распорядившись повесить в разных стратегических точках города. Плакаты извещали о неожиданной новости — приезде Наследного принца и министра заморских территорий, а также обращались к жителям с просьбой «обеспечить достойный прием гостей на уровне, соответствующем важности этого исторического события». И, наконец, не успели еще затихнуть уличные разговоры вокруг этой чрезвычайной новости, как на следующий день на смену ей пришла другая, начавшая уверенно оспаривать первенство по части внимания со стороны жителей. Дело в том, что с утра стало известно, что в суде доктор Анселму де Соуза Тейшейра удивил всех и вся, помиловав двоих беглецов с Риу д’Оуру и распорядившись, чтобы они были возвращены на вырубки. При этом был особо оговорен запрет на продление их контрактов или на какое-либо другое наказание, поскольку судом так и не было доказано ни то, что их побег был мотивирован оправдывающими их обстоятельствами, ни обратное.
Некоторые из тех, кто клялись, что самолично присутствовали на том заседании, объясняли столь беспрецедентный приговор блестящим выступлением губернатора. Другие полагали, что он каким-то образом запугал судью, и это сработало. Третьи, в свою очередь, связывали неожиданную благосклонность доктора Анселму с новостью о приезде Наследного принца: либо судья таким образом демонстрирует общее великодушие властей, желая урвать себе частицу всенародного успеха у предстоящего визита, либо он убежден, что такое событие стало возможным только благодаря исключительному влиянию губернатора в правительстве и при дворе. Идя вслед за решением доктора Анселму, общественное мнение города также разделилось и в том, как теперь относиться к губернатору. Часть людей считала, что он превысил полномочия и полностью отошел от принципа независимости в исполнении своих обязанностей губернатора, что, кстати, многосторонне подтверждается и произошедшим в суде, и его слишком близкими отношениями с английским консулом и его супругой. Другая часть полагала, что, наоборот, губернатор строго выполняет привезенные из Лиссабона инструкции правительства и короля, отражающие последние изменения в традиционной политике, которые сама колония пока не способна ни осмыслить, ни разделить. В целом же, можно было сказать, что последнее заключение имело сторонников и союзников в городе и в других населенных пунктах; его разделяли некоторые коммерсанты, служащие, офицерский состав армии и полиции. Против него выступали португальцы, живущие и работающие на вырубках.