1.
Лёня Бейлин был необычным оперативником. От всех прочих он отличался не результатами работы, нет – все в их отделе были, в общем, мастерами экстра-класса, в том числе и он, – а тем, что Лёня Бейлин оперативником и разведчиком не только был, но и в оперативника играл.
Конечно, любой разведчик умеет перевоплощаться. Без этого ему просто не выжить в нашем суровом мире. Но обычно разведчик, играющий, например, журналиста, или рубаху-парня, или бизнесмена, остаётся разведчиком. А Лёня Бейлин всегда оставался Лёней Бейлиным, играющим разведчика, который перевоплощается в журналиста, бизнесмена или, было такое, министра иностранных дел.
Объяснить это человеку, который есть только то, что он есть, невозможно. Нечего и пытаться.
Что интересно, одновременно Лёня играл в молодого поэта и драматурга, причём Лёня-драматург время от времени перевоплощался то в режиссёра, то в актёра. И это – без всяких раздвоений личности! Просто кто-то внутри Лёни с интересом наблюдал за деятельностью всех этих персонажей: Лёни-оперативника, Лёни-поэта и прочих Лёнь. И этот «основной» кто-то иногда из чистого озорства перекрещивал свои ипостаси, и тогда оперативник вдруг начинал изъясняться с изумлёнными коллегами стихами, поэт выслеживал собратьев по литературному объединению им. Ф.Э. Дзержинского, втайне анализируя их творчество в поисках реальных фактов, подтолкнувших собратьев к написанию конкретных творений, а драматург ставил блестящие сцены задержания подозреваемых.
Отдельною песней в творчестве «основного» Лёни Бейлина были женщины. Уж тут-то всем находилось дело! Оперативник выяснял пристрастия и желания объекта разработки, поэт предлагал тексты для общения с возлюбленной, а драматург и актёр такое выкаблучивали, что Ростан, Шекспир и прочие мастера любовной пьесы все гробы свои изломали, переворачиваясь в них от зависти не по одному разу.
И всех своих любимых Лёня когда-нибудь бросал (нельзя же сочинять одну и ту же пьесу вечно), и все они сохранили с ним добрые отношения, оставаясь в готовности в любую минуту распахнуть ему свои двери. И только одна сумела распознать его повадки. Бывалоча, задаст ему случайная встречная простейший вопрос, например, как доехать до магазина «Обои» – и он, задумчиво прищурившись, ответит: «На 72-й троллейбус не садитесь, а езжайте-ка вы на 63-м», – и тогдашняя его пассия сразу просекала и говорила ему: «О-оо, опять хвост распушил». И несмотря на это её ужасное качество, он с ней прожил дольше, чем с любой прочей.
Верно сказано: без женщин жить никак нельзя на свете, нет. Он всегда ценил именно ту, что рядом. Но все женщины мира представлялись ему единой природной стихией, вроде моря, в котором, если уж выпало такое счастье, нужно вдосталь понырять. Очень они его воодушевляли, будили поэтическое чувство, скажем так.
А вот Анастасия Шилина не вызвала в душе Лёни Бейлина звона цимбал и желания понырять. Ещё в первую их встречу, до того, как Лёня-разведчик насобирал сведений о её личном способе добиваться от «полезных мужчин» нужных ей благ и решений, почувствовал он, что водица здесь мутновата. Любая женщина, конечно, существо рациональное и вполне материальное, чего бы там ни писал Лёня-поэт («Мой ангел милый, в тебе я вижу, вся нежность мира» и т. д.), – но не до такого же откровенного цинизма!
Выдавая ему ключи от квартиры мужа, Анастасия деловито спросила:
– А скажите, если его посадят в тюрьму, то можно ли сделать так, чтобы он лишился прав на квартиру?
– Это, гражданочка, может решить только суд, – сухо ответил ей Лёня-оперативник, убирая связку ключей в кармашек своего кожаного портфеля.
2.
Вернувшись в пустой военный городок и отоспавшись, Боб рассказывал, греясь рядом с полковником у костра:
– …Лежу я голый на жарком белом песочке, надо мною пальмы лениво шевелят зелёными своими простынями, океанические волны ещё более лениво набегают на залитый солнцем берег. Король Бомонза сидит рядом на корточках и уговаривает меня остаться с ними. А я вспоминаю, как среди русской природы делал эквиполь из старого самолёта и как вы, товарищ полковник, давали мне уроки аэронавигации… А ещё я встретил посреди океана Федю-яхтсмена, который опять плывёт вокруг света, ну, вы знаете. Хотя откуда вам знать. Он огибает планету за год, я за сутки. Во как…
Боб привёз полковнику кокосовых орехов, плодов манго и прочей экзотической жратвы, загруженной ему в самолёт от щедрот короля Бомонзы; тот откушал всего понемногу, но потом бросил и, слушая Боба, время от времени стыдил его гулким голосом, хмуря седые брови:
– Я же просил тебя, дай полетать. Я так давно не был в небе.
– А я, пока не изобрёл эквиполь, и вовсе не был, – возразил Боб. – Это должен был быть мой полёт, товарищ полковник. Мой. И я тогда подумал: что, если я с первого же раза облечу Землю? И облетел. И нашёл эти поразительные острова.
– А я за те дни, что ты пропадал, извёлся больше, чем за всю свою службу. Всегда, когда улетали ребята, переживал. Но ты же даже не новичок, ты вообще не лётчик. Вдруг поломка какая, или горючки добыть не сумел.
– Да это же не самолёт! Я же объяснял… Он только с виду МиГ. А на самом деле эквиполь. Нет в нём никакой горючки, и не нужен лётчик.
– Эх, Борис, ты не прав. Лётчик, он всегда нужен.
– Штурман хороший нужен.
– Дай полетать, будь человеком!
– А вы знаете, я кенгуру видел.
– Кенгуру, кенгуру… И как они?
– Скачут, собаки! Я сажал МиГ в глухом месте и в эквикуртке летел, куда хотел. Жарко везде, не то, что у нас. Надо бы сделать тропический вариант… Хотите, я вам дам в эквикуртке полетать?
– Хочу! Но лучше на МиГе.
– Вот вы какой! В нём же совсем другое управление, компьютеры стоят. Вы когда-нибудь видели компьютер? А? Не бортовой вычислитель, а настоящий, современный компьютер?
– А как же! Даже играл в этого… Который ползает под землёй и всех ест. По сравнению с нашими бортовыми БЦВМ – полная чепуха. Борис, дай полетать!!!
– Товарищ полковник, да нельзя! Ведь у вас выучка другая! У вас в голове такие привычки заложены… стереотипы по управлению летательным аппаратом другого принципа! Вы же начнёте все эти кунштюки… взлёт-посадка. Это всё равно, что извозчика посадить на место вагоновожатого в трамвай. Он же будет искать вожжи и удивляться, куда лошадь подевалась. Я, например, не возьмусь управлять настоящим МиГом. И лошадью тоже, кстати.
– Дай полетать!
– Ладно. Дам. На автопилоте. С трюками, товарищ полковник.
– Что за торговля, Борис? Какие «трюки»? Это же не цирк, общее дело делаем! Страну защищаем! Вы, учёные, изобретаете, мы, военные, используем. Как же ты можешь не пустить меня за штурвал?..
3.
После «ознакомительного» полёта на переделанном в эквиполь МиГе полковнику пришлось полежать. А потом он сказал изобретателю:
– Ты, Борис, меня извини, но это издевательство над боевой машиной. Какого чёрта он у тебя летел крылом вперёд? Что, по-твоему, конструкторы, рассчитывавшие его аэродинамику – пеньки? Он создан так, чтобы лететь вперёд носом, а не крылом! И кресло пилота в нём соответственно расположено!
Лётчик говорил спокойно, хотя, похоже, внутри весь клокотал.
– А когда он повис на месте? Ты что, спятил? Я чуть не обделался, извини за подробность.
– Да ведь я, товарищ полковник, демонстрировал вам возможности эквиполя! Можно висеть на месте хоть весь день. А можно лететь крылом вперёд. Или хвостом вперёд. Ясно, что недолго. Это неудобно, и крыло может отвалиться, хотя, в общем, эквиполь без него прекрасно обойдётся.
– Сынок, для полёта в атмосфере нужны крыло и тяга. А тебя послушать, ни того, ни другого не надо.
– Не надо.
– О, дьявол!
– Но вы только что летали.
– Трюкачество. Цирк. Ты пойми, авиация – серьёзное дело.
– Ну и вы поймите же, наконец! Это не самолёт. Сколько говорить-то можно? Как с вами трудно, товарищ полковник. Король Бомонза, и тот сразу понял, что это не самолёт.
– Да как же, если самолёт! Двигатель другой, не спорю.
– Нет, это даже не самолёт с другим двигателем, а принципиально иное средство передвижения. Летаю же я на «Москвиче», а он уж точно не самолёт… Ну, хорошо, сейчас я вас погоняю в эквикуртке на лонже. Вы поймёте, – и Боб взялся комплектовать куртку тросом.
– Посмотрим, – с сомнением сказал полковник.
И они посмотрели. Три часа рывков и кувырков в чистом небе прочистили мозги старого лётчика. Оказавшись опять на земле, он походил вокруг Боба, изумлённо разводя руками, а потом начал рассуждать о возможной тактике боя на эквиполе.
– Поразительная манёвренность, – говорил он. – Просто я даже не верю. Но, ты знаешь, если идти в звене, нужна более высокая, чем обычно, степень согласованности. Ты об этом думал?
– Нет, не думал, – ответил Боб. Он уже давно решил, что пока он жив, в небе не будет летать больше одного эквиполя одновременно.
– А стрельба? Ты пробовал?
– Не пробовал.
– Надо попробовать. Я в одном подвале замуровал запас пушек и снарядов. Сейчас достанем, установим и опробуем в деле. У тебя же там магниты какие-то замысловатые. Вдруг снаряды не туда полетят. Или вовсе не полетят.
– Полететь-то они полетят, – прикинул Боб, – но я вам честно скажу, я на свой эквиполь оружия ставить не намерен.
– Что, как транспортника хочешь его использовать? Зря, Борис. Поверь мне, специалисту. Стыдно такую маневренную машину гонять с грузами. Только в бой его! В бой!
– Хватит, навоевались уже.
– Да ты, никак пацифист?!
И они, пока готовили ужин, затеяли спор о пацифизме и вообще о войне и мире. Оказалось, расхождения у них – во взгляде на российское государство. Полковник полагал, что первейшая задача любого гражданина – защита Отечества, и государство наше родное эту задачу априори организует, а Боб ему отвечал, что государство страну активно разваливает, и ежели честный гражданин желает защитить Отечество, то должен от него, такого государства, сбежать как можно быстрее и дальше. Ну, хотя бы чтобы лично не участвовать в развале.
– Есть у нас честные офицеры, – сурово гудел полковник, – не может быть, чтобы все скурвились, – а Боб ему в ответ на это рассказал о своём бывшем однокласснике генерале Чеснокове, основная задача которого – распилить как можно больше танков и заработать на этом как можно больше денег.
– Надо лететь в Москву и показать там эту технику ответственным товарищам, – настаивал полковник, а Боб прочёл ему стишок про Москву: «Лучший вид на этот город, если сесть в бомбардировщик». Полковник был так поражён, что даже не сразу сообразил спросить, что это за поэт написал такую гнусность. А когда Боб рассказал ему про Иосифа Бродского, который мучился в Союзе, мучился, да и уехал в Америку, сказал:
– Понятно, дезертир! Сбежал, а теперь оплёвывает Родину, которая его вскармливала, вспаивала…
– В тюрьме держала, – подсказал Шилин.
– За дело, коли сбежал…
4.
– Радары засекают, – пожаловался Боб. – Я, конечно, как только улавливаю, что идёт атака, сразу перекидываю импульс и, собственно, для них просто исчезаю, но страшно.
– Правильно, антизенитный манёвр, – похвалил полковник. – А кто засекает?
– Не знаю. То ли китайцы, то ли вьетнамцы. Конечно, ракеты, наводящиеся на тепло двигателя, мне не страшны, нет у эквиполя выхлопа и тепла. А ну, как они меня по радиолучу найдут?.. Хуже всего – когда низко летишь: того и жди, что какой-нибудь дурак из ружья стрельнёт.
Полковник ухмыльнулся:
– Надо самолёт так пометить, чтоб не стреляли. Маскировка называется. Вот мы во время войны с Израилем летали на самолётах с египетскими опознавательными знаками: чёрно-красно белый хвост, и номера четырёхзначные арабскими цифрами.
– В каком смысле «арабскими»? – удивился Боб. – Арабские, это которые мы сами используем: один, два, три…
– Не знаю я, чего вы там используете, а арабские – это вахид, итнин, талята и так далее, до тиссаа. Вот такие вот, знаешь, очень красивые загогулины, – и полковник изобразил палкой по свежему снегу цифры. – У нас были жёлто-серые номера. А когда в начале той шестидневной заварушки евреи грохнули в раз едва не всю египетскую авиацию, арабы сразу стали маскировать свои самолёты. Помню, лечу и вижу: тигры! Полосатые. Самолёты так покрасили. Сразу научились и маскировать, и расставлять их не в ряд, а в разбивку, и обваловку делать. Война быстро учит.
– Тигры, – пробурчал Боб. – А я летаю на МиГе с опознавательными знаками СССР, которого нет. С номером на борту. Федя-яхтсмен хохотал, когда увидел. А вот скажите, нашу базу по этому номеру не могут вычислить, нет?
– Нет. Номера в каждом полку давали свои. Три боевых эскадрильи плюс одна техническая, четыре группы номеров… Я эти номера сам самолётам присваивал. Да… И твой эквиполь могу сам покрасить. У меня на складе ТЭЧ полка чешские пульверизаторы есть. Жаль, не выйдет.
– А в чём проблема?
– Электроэнергии нету.
– Как нету, я же привёз генератор…
– Точно! А серебрянку можно в райцентре купить. Слетаешь?
– Легко… А если голубеньким?
5.
Джон Фрумкин, «журналист на доверии», задумчиво рассматривал фото автогонок на Воробьёвых, бывших Ленинских горах, привезённые его здешним приятелем, толстячком из интеллигентов. Приятель этот диссидентом никогда не был, но даже в советские времена любил «западную жизнь», с хохотком и завистью шутил: «Красиво загнивают»; теперь же, получив возможность общаться с настоящим американским корреспондентом, был искренне счастлив. Выяснив при первой же встрече, что Джон интересуется всякими техническими новинками, он вот уже полгода с радостью сообщал ему, о чём ни попадя. Об истинном статусе Джона, как агента американского УСВ, он знать не знал, а если б узнал, рвение его наверняка возросло бы как минимум двое.
На это раз он притащил Фрумкину видеозапись и фотографии небывало скоростного автомобиля.
Нечего и говорить, что Джон сразу узнал «Москвича» Б.Д. Шилина, да и самого Шилина узнал. Но ничего своему информатору не сказал об этом, а поблагодарил со всею теплотой, угостил сигарой и подарил авторучку с полосатым колпачком и надписью «US air force» на скобке. Окрылённый толстячок, будто впрямь превратился в американского лётчика, нахлобучил свою лохматую шапку, включил форсаж и со всей возможной скоростью улетел добывать своему другу Джону новые сенсации.
А друг Джон поставил диск с записью, просмотрел её несколько раз, щёлкая секундомером; погонял в замедленном режиме; потом разложил перед собой фотографии и задумался о том, о сём. Что движение «Москвича» было ненормальным: никакого разгона, просто старт-финиш. Что четыре секунды на 402 метра трассы говорят о скорости порядка 400 км/час. Что Б.Д. Шилину явно нужны деньги. Что следователь прокуратуры Черняк чего-то мудрит: генерал, начальник Черняка, ему, Джону, точно сказал, что «Антитеррор-Москва» ищет Шилина. А следователь, которому было велено с ним, Фрумкиным, сотрудничать, информацию скрыл.
А самое главное, прослеживалась логическая линия: летающая метла, этот сверхскоростной «Москвич», а теперь ещё и самолёт с красными звёздами. О самолёте Фрумкину сообщили только сегодня: он был обнаружен над Тихим океаном на нескольких снимках, сделанных со спутников, регулярно снимающих всю поверхность планеты по мере своего над нею обращения. Без всякой дозаправки самолёт совершал, судя даже по единичным снимкам, головокружительные рывки с немыслимой скоростью на громадных просторах.
И где ж искать базу такого краснозвёздного самолёта, кроме как в России?
Вечером Джон позволил себе отвлечься от размышлений, и погрузился в тему, хорошо ему понятную: он писал книгу о русских.
«В поисках гонорара какой-то сценарист нащупал золотую жилу: нелегальные автогонки. В Америке был снят фильм, а потом, как заведено, множество римейков и продолжений. Сюжета как такового ни в одном из них не было, по сути, зрителю предлагали просто зажигательное зрелище. Цивилизованным людям было совершенно ясно, что это выдумки. Фильмы о гонках отличались от предыдущих столь же бессмысленных фильмов о нелегальных „боях без правил“ только тем, что вместо смоделированного на компьютерах мордобоя тут появились обработанные на тех же компьютерах рывки навороченных, аляповато раскрашенных автомобилей.
В цивилизованных странах появилась мода на сходные гонки. Но на то они и цивилизованные страны: гонки, даже нелегальные, проводятся в Америке, Испании, Германии ради красоты, чтобы показать возможности машин, фантазию владельцев, изукрашивающих свои авто. Другое дело – Россия. Русские не в состоянии понимать, где игра, где жизнь! Они стали устраивать гонки, абсолютно точно копируя фильмы, не понимая, что достижимое в компьютерной игре не может быть повторено в жизни. Они просто и тупо убивают себя, подвергая риску жизни других. Это ужасно, но ничего не поделаешь: одно слово, русские…»