– Прямо в камеру? – шевельнул бровями стражник.
– Прямо в камеру. Одна нога здесь, другая – там. Понял? Выполнять!
После чего переступил порог и прикрыл за собой дверь.
Брашко Любечанин приподнялся на локте, потом встал. За все время, что мы не виделись, он похудел, побледнел, зарос бородой. Под глазами появились мешки, губы слегка потрескались, в глазах появился странный блеск. Его так и держали в кандалах, и на запястьях появились потертости и ссадины, которые постоянно не заживали.
– Что? – голос его звучал хрипло. – Что случилось?
– А ты сам не догадываешься?
– Значит, все-таки вспомнили обо мне, – невесело усмехнулся он. – Не прошло и полгода… Меня сначала все-таки будут допрашивать или сразу «с пристрастием»?
С него слетел весь его пафос. Он словно повзрослел или даже постарел и присмирел. Как же меняет человека тюремное заключение!
– Сначала, – я прислушался к шагам в коридоре и успел распахнуть дверь перед самым носом стражника с миской и кружкой, – я немного перекушу.
Кивком поблагодарив стражника, присел на табурет, пристроив миску на коленях. Тюремная охрана питалась лучше, чем заключенные и чем даже монастырские служки. Им разрешалось не поститься и рассчитывать на двойные порции. Кроме того, большая часть того, что обычно приносится посетителями для несчастных узников, остается у стражи. И сейчас со мной поделились мясной похлебкой, а в кружке оказался настоящий, хотя и слегка остывший, грог.
Голодный студент старательно отводил взгляд. Ой, как я его понимал! Сам таким был еще четыре года тому назад.
– Ты есть хочешь?
Он встряхнулся и уставился в стену.
– На, ешь, – я отодвинул миску и кружку.
– Не стану, – Брашко гордо вздернул подбородок.
– Брось геройствовать! У тебя еще будет шанс продемонстрировать, каким ты можешь быть несгибаемым и стойким – потом, когда поведут на костер. Но пока советую не упрямиться. Я же слышу, как у тебя в животе война идет. Ешь, давай! Я серьезно.
Студент посмотрел в мою сторону, опасаясь, однако, опускать глаза на стоявшую между нами миску.
– Чего вы этим добиваетесь? Чтобы я размяк и во всем признался? Чтобы сам себе подписал смертный приговор? Не будет этого! Лучше голодная смерть, чем такое… предательство!
Чем-то он мне нравился. Может быть, своим задором. Может быть, упрямством. Интересно, в его годы я был таким?
– Тебе сколько лет? Двадцать два? Последний курс. Еще немного – и диплом. Вся жизнь впереди, на горизонте такие перспективы – и из-за нелепой случайности все летит прахом. Теперь тебя непременно отчислят из Колледжа, а то и вообще казнят. И ты даже не можешь сообщить родителям, что случилось. Они узнают обо всем из официальной бумаги с казенной печатью, причем узнают слишком поздно, чтобы повлиять на события…
– Чего вы добиваетесь? – повторил Брашко. Мне показалось, или у него слегка дрогнул голос.
– Я добиваюсь того, чтобы ты поел.
– Да у меня кусок в горло не полезет…
– А зря! Ты пока еще жив и должен цепляться за жизнь до последнего. Ты ведь без пяти минут некромант, а кому, как не некромантам знать, что такое жизнь и каких усилий она стоит. Так сделай это маленькое усилие – поддержи свое тело. Оно пока еще принадлежит тебе, и срок жизни пока еще ничем не ограничен.
– Откуда вы знаете?
– Оттуда. Ешь, кому говорят! Для тебя старался! Я же знаю, как тут кормят вашего брата-арестанта. И как студенты живут, тоже еще помню. Разговоры о повышении стипендии уже лет восемь как остаются только разговорами. Два гроша в месяц – и живи, как знаешь.
Брашко кивнул, задумавшись о своем, а потом нехотя, словно из чистой вежливости, взял миску, осторожно зачерпнул похлебку. Лицо его выразило удивление.
– Давай, двигай челюстями, – подбодрил я. – Это из рациона охранников. Им положено усиленное питание.
– А мне? – Брашко изо всех сил старался не давиться, но получалось плохо. Он поперхнулся, закашлялся, и пришлось лупить его по спине, чтобы как-то восстановить дыхание. – Что положено мне?
– Хорошая еда, свежий воздух, крепкий сон.
– Это все я и так имею – кроме, пожалуй, воздуха, – по мере того, как понижался уровень похлебки, повышалась словоохотливость Брашко.
– А еще четыре злотых в месяц.
– Сколько? – от неожиданности он чуть не выронил миску.
– Осторожнее! Испортите казенный инвентарь – вычтем из вашей стипендии.
– Извините, я от неожиданности… Но мне послышалось…
– Нет, не послышалось. Четыре злотых – стандартная зарплата некроманта в провинции. Если город большой или вовсе центр воеводства, эта сумма может доходить до десяти злотых.
– И за что вы будете платить мне такие бешеные деньги?
– Ни за что. Просто так. За помощь в ведении следствия.
– Какого?
– Дела об убийстве вашего товарища Романа Приза. Так, если не ошибаюсь, его звали?
– Так, но… Я говорил раньше, повторю и теперь – я его не убивал. Мы с Романом не были врагами. Мы хотели работать вместе – он теоретик, а я практик. Мы бы стали отличной командой и вместе могли бы вершить такие дела, что просто – ой!
– Видимо, кое-кто решил, что ваш творческий союз может действительно принести нереально крутые плоды, вот и озаботился его разбить. Так сказать, во избежание.
– Но разве прогресс можно остановить? – доев похлебку, Брашко в три глотка выпил грог и напрягся. – Его могут задержать отдельные ретрограды, но в целом они обречены. Даже наша смерть – и та бессильна. Рано или поздно, но наша работа будет доведена до конца. И, как знать, когда-нибудь кто-нибудь даже впишет наши имена в историю – вот, мол, кто стоял у истоков сего великого открытия, перевернувшего жизнь человечества!
Болтун! Мне стало обидно и жалко. Обидно, что у этой парочки действительно был шанс прославиться в веках, в то время как я стану лишь рядовым инквизитором. Ну, возможно, и я не самый обыкновенный – супруг Смерти, это чего-нибудь да стоит! – и меня на самом деле хотели убить. А это значит, что для кого-то я представляю угрозу. Бесы меня побери, это приятно! Но с другой стороны, обо мне не вспомнят уже через пару лет после моей кончины. Даже моя дочь, Луна Байт, вырастет, так никогда и не узнав, какая судьба постигла человека, благодаря которому она появилась на свет.
– Пока в твоей жизни доведенным до конца можно считать только твое личное дело, согласно которому ты сможешь быть оправдан, восстановлен в Колледже, доучишься, получишь диплом и уехать работать. А может быть, по результатам этого дела тебя приговорят в лучшем случае к двадцати годам тюрьмы и ссылке куда-нибудь в глушь на всю оставшуюся жизнь, которая вся будет посвящена поискам пропитания. Ты можешь выйти отсюда – но вот куда ты пойдешь, мне неизвестно.
– То есть, либо оправдание, либо осуждение. А третий вариант есть?
– Есть. Я бросаю все это, и мы про все забываем. Учитывая, что я забуду отдать нужный приказ, стража тоже забудет, что тут было. Они будут продолжать тебя кормить – просто на всякий случай, а то вдруг пра-инквизитор опять возжелает сойти сюда и поболтать о вечном? Но выпустить, и тем более судить тебя никто не станет. И станешь ты еще одним безымянным узником. Устраивает такой третий вариант?
Брашко смотрел исподлобья.
– А если я не хочу?
– Чего? Сотрудничать со следствием?
– Сотрудничать можно по-разному, – кивнул я. – Можно просто подписать признательное показание, взяв вину на себя. А можно помочь разобраться в этом деле – кому и зачем понадобилось убирать с дороги двух студентов?
Парень думал недолго. Видимо, он действительно был человеком действия.
– Что надо делать?
Плана, как такового, у меня не было – когда шел в камеру, еще сам не знал, о чем буду говорить и как. Но после слов Брашко в голове появилась идейка. Осталось ее правильно сформулировать – и можно приступать к решению.
Глава 13
С особенным чувством вступал я под кров когда-то родного Колледжа. Три седмицы назад исполнявший роль «приглашенного экзаменатора», личности мрачной и загадочной, сегодня я выступал вершителем справедливости. Не любит у нас народ Инквизицию. Особенно маги – некроманты, ведьмаки, ведуны и знахари. А за что любить тех, кто пристально следит за каждым шагом и – чуть что! – сразу хватает и волочит в подземелья для пыток и допросов! Многие гильдии откупаются от инквизиторов тем, что сами «сдают» самоучек, иной раз лишая жизни действительно талантливых магов. И – ненавидят «службу колдовской безопасности» еще больше. Еще два года тому назад я был одним из тех, на кого Инквизиция охотилась. Я побывал в тюрьме, и чуть было не отправился на костер по ложному обвинению. Обвинений, собственно, было три, и если одно с меня все-таки сняли за недостаточностью улик, то двух других вполне хватало на смертный приговор, замененный сперва пожизненным заключением, а впоследствии – домашним арестом. Из-под ареста мне удалось сбежать, добравшись до столицы воеводства, города Гнезно. Там, однако, мне пришлось засветиться, о моем побеге стало известно – и в результате я попал в ряды тех самых инквизиторов, которых люто ненавидел. Немалую руку к сему приложил пра Михарь, мой нынешний наставник и напарник.
Два года в рядах доблестных «борцов за чистоту магических рядов» не изменило моего отношения к этой службе. И теперь, явившись в ректорат Колледжа, я чувствовал себя прокаженным. Тем более, что дело, по которому пришлось прийти, было невероятным – Инквизиция не просто освобождала арестованного некроманта, но признала свою ошибку, извинилась за неудобства и настаивает на том, чтобы оправданного в результате следствия студента Брашко Любечанина восстановить в Колледже и позволить ему пересдачу тех экзаменов и зачетов, которые он пропустил.
Не знаю, кто пустил этот слух, но на крыльце нас ожидала толпа. Студенты, лаборанты, несколько абитуриентов, кое-кто из младшего преподавательского состава. Из мэтров был только преподаватель боевой магии, бряцавший оружием и смотревший исподлобья так, словно я лично ему собирался бросить вызов. Они стояли и молчали, парни и девушки, от новоиспеченных специалист