-- Дьякон Громобоев, -- к владыке!
Приосанился я, медаль поправил, вхожу. Иду так важно, выступаю гордо, а коленки у меня дрожат, и сердце так и колотится, словно выскочить и убежать хочет. Никогда я у этого владыки не бывал, думаю: "Какой-то он, как-то меня встретит?" Зала светлая, просторная, пол такой скользкий, что я чуть не упал, даже руками взмахнул. Вижу, вдали у двери владыка стоит: старенький, сугорбленный, личико маленькое, а лоб высокий, будто у него на голове митра надета.
И лицо доброе.
Чётки перебирает, улыбается.
-- Что это, -- говорит, -- ты, отец дьякон, руками машешь?
Я в ноги:
-- На экзамен, владыка святый, приехал.
-- Разве я тебя звал?
-- Нет, владыка... я сам...
-- А зачем тебе экзамен?
-- Во священники хочу!
-- Давно ли, -- говорит, -- ты в себе такое призвание почувствовал?
-- Всегда, -- говорю, -- владыка святый, во мне такое желание было... только наука моя малая, не осмеливался.
-- А теперь с чего же осмелел?
Что я на это скажу?
Молчу.
Вижу, качает он головой, сурьезный стал.
-- Не от своего, -- говорит, -- ума в тебе хотение явилось такое... Кто тебя научил? Разве можно без науки в священники посвящаться? Откуда в тебе продерзость такая, когда академики, мужи науки, месяцами мест дожидаются?
Так и сверлит меня глазами.
-- Да и что, -- говорит, -- ты знаешь для столь великого звания?
Ну, вижу, экзамен начинается, приободрился я, отвечаю:
-- Все!
Опять он улыбается:
-- Что же все-то?
-- А что потребно! Книгу всякую прочитать могу и объяснить: что и куда относится. Всякую проповедь расскажу, -- про нравственность и прочее...
-- Ну, что же ты про нравственность сказать можешь? Скажи.
Чуть было я в затылке не почесал.
-- Нравственность, -- говорю, -- нравственность...
А из головы все вылетело.
И все слова позабыл, какими дьяконицу пугал.
Однакоже набрал полну грудь воздуху и говорить начал. И что говорил, не припомню... по-моему, хорошо! О Сатане рассказал, как он к Еве подобрался. И с той поры грех пошел... а против греха нравственность, и без нее никак нельзя. Согрешил -- и покайся! Тут же и текст ввернул: -- овому же талант, овому же два!
-- Верно! -- говорит владыка.
А сам смеется и вдруг спрашивает:
-- Ты вино пьешь?
Сконфузился я, не утерпел, почесал в затылке.
-- Грешен, -- говорю, -- владыка святый...
-- И много?
-- Не так, чтобы...
А сам думаю: "Ты бы меня по катехизису спросил, а это что за экзамен!"
Владыка же спрашивает:
-- Есть ли грех вкушать вино, или нет греха? Объясни мне.
Говорю:
-- Грех!
-- Почему?
-- Пьяницы не внидут в царствие небесное.
-- Я тебя, -- говорит владыка, -- не про пьяниц спрашиваю, а про вино.
Растерялся я, опять колени задрожали... -- вот, думаю, задача. Да вспомнил текст.
-- Грех! -- говорю, -- потому что и в требнике велено на исповеди спрашивать -- не упивался ли еси вином? Значит, грех...
Качает владыка головой.
-- А какое, -- говорит, -- чудо сотворил Христос на браке в Кане?
-- Воду в вино претворил.
-- То-то и есть! И в другом месте сказано: "дадите сикера нищим и убогим". А причастникам что в теплоту подливают? Оно же и мнихам разрешается, стомаха ради телесна... Грех ли, выходит?
Поник я, молчу.
-- Не пить его грех, -- говорит владыка, -- а упиваться без времени. А ты даже этого различить не можешь. А просишься в священники. Ну, какой же ты священник? Чего ты можешь?..
Обидно мне стало.
-- Все, -- говорю, -- могу, владыка святый! Не хуже других! Обедню наизусть изложу... всякие молебны или отпетие... все могу! И голос у меня есть... бас! Я по нотам пою. У меня, -- говорю, -- владыка, такой голос, что люди пугаются. Хор могу устроить, одно веселие! И с мужиком я обходиться умею. Меня мужики любят, я все с прибауткою!
-- С какой прибауткою?
-- А с веселым словом! Я как начну щунять веселыми-то словами, так у меня каждый человек от греха отойдет и к добродетели обратится... живо в царствие Божие приведу!
Говорю так-то, а сам думаю: "Погоди, я и тебя улещу!" Да смотрю, нахмурился владыка, грозен стал, да как крикнет:
-- Смолкни!
Я и пал на колени.
Бормочу:
-- Простите... по глупости!
-- Надо бы мне тебя, -- говорит владыка, -- в монастырь отправить за продерзость твою! Да на первый раз прощаю. Гряди с миром и живи просто, не мудрствуя лукаво. А ежели еще явишься... не помилую!
И даже ногою топнул:
-- Слышишь?!
Как я из залы выбрался -- не помню!
Шел, шел по паркетам, опять руками взмахнул. Перед глазами круги красные... А в приемной духовные окружили меня, смеются, пальцами показывают.
-- Вот, -- говорят, -- дьякон, который колокол украл. Что, дьякон, владыка велел новый купить?
Не понимаю я ничего.
-- Кого? -- говорю.
-- Колокол-то?
Зло меня взяло, плюнул я, ушел.
А они и вслед гогочут!
Вышел я за врата дома архерейского и от досады шляпой оземь хватил. Слышу, смеется кто-то, надрывается. Вижу -- Христофор... подходит, слезы на глазах от смеха, спрашивает:
-- Правду говорят, отец дьякон, что ты колокол украл?
Взъярился я, как бык, и пошел на него войной. Он от меня бежит, сам кричит:
-- А когда в попы посвятят?
Догнал я его, подмял. И уж всю обиду мою ему высказал... до синяков! Передохнуть не дал, во все цвета разделал. А люди кругом гогочут! Тарантасы какие-то остановились, телеги с известкой сгрудились... Наро-о-ду!! Рознили нас. Стоим мы во всей красоте: он то стал не в отца, а в дедушку, на мне подрясник разорван.
Улеглась моя обида... помирились мы.
Пошел он меня угощать.
Угощались мы вдвоем, потом и подводчика пригласили. Что же дальше было... скажу вам, не совру, хоть убейте, -- не помню! Туман... и все какие-то лики! И что за лики, не знаю. Явь ли, сон ли? Как будто дрались где-то, что-то пели, куда-то ехали. Просыпаюсь я после того:
Степь!
Лежу у дороги, кругом ни души... Что за страна? Голова, как барабан. Захожу в деревню:
-- Какая такая?
-- Павловка.
-- Как я сюда попал?
Смеются:
-- Вам лучше знать.
Стыдно мне стало.
Полез в карман, -- денег пятак! Купил махорки, пошел. Думал было к духовным зайти, да уж очень совестно... Дойду, думаю, домой, благо до прихода отсюда верст сорок, не больше. А тут дождь пошел, ненастье... Ну, вот и заночевал я тут...
Дьякон задумался и молчаливо принялся за чай.
-- Как же вы однако, отец дьякон, в степи-то очутились? -- спросил я.
-- Полагаю, что подводчик обронил.
-- И не заметил?
-- А как заметишь, когда в голове туман?
И, прислушиваясь к шуму ветра в верхушках елей, дьякон прихлебывал чай и говорил задумчиво и уныло:
-- Яко Фараон в море Чермном потоп... И больше всего мне дьяконицы совестно: как в глаза ей взгляну? Да и это ничего! Поймет... умная она. Однако мне теперь будет трудно...
-- Что же, отец дьякон?
-- Калоши отцу Панкратию подавать!
----------------------------------------------------
Впервые: журнал "Нива" No 39, 1912 г.
Исходник здесь:Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.